Любовь, с одной стороны, такое всем привычное слово, а с другой стороны, ее таинственность, загадочность волнует умы со времен античности и до наших дней. Она настолько многогранна, полна разных проявлений, форм и видов, что подчас невозможно вообразить всю ее высоту и глубину в человеческом сердце, осознать всю значимость в мире и жизни каждой личности. Данный феномен также противоречив во многом: в плане своей онтологии, в частности и касательно парадоксов. Только в данном эссе мы будем не столько о любовных парадоксах как таковых, а о том как любовь «реагирует» на них.

Для начала, предлагаю вспомнить, что представляет собой понятие «парадокс». Итак парадокс (от др.-греч. παράδοξος — неожиданный, странный от др.-греч. παρα-δοκέω — кажусь) — ситуация (высказывание, утверждение, суждение или вывод), которая может существовать в реальности, но не имеет логического объяснения. Следовательно, парадоксальность — неожиданность, непривычность, оригинальность, противоречивость себе, исходным посылкам, общепринятому, традиционному взгляду или здравому смыслу по содержанию и/или по форме.

Пожалуй, о парадоксальности любви, а следовательно и любовного дискурса, мы можем встретить еще в Платоновском «Пире», в том фрагменте, когда Диотима рассказываeт про природу Эроса: «Поскольку же он сын Пороса и Пении, дело с ним обстоит так: прежде всего он всегда беден и, вопреки распространенному мнению, совсем не красив и не нежен, а груб, неопрятен, не обут и бездомен; он валяется на голой земле, под открытым небом, у дверей, на улицах и, как истинный сын своей матери, из нужды не выходит. Но с другой стороны, он по отцовски тянется к прекрасному и совершенному, он храбр, смел и силен, он искусный ловец, непрестанно строящий козни, он жаждет разумности и достигает ее, он всю жизнь занят философией, он искусный чародей, колдун и софист. По природе своей он ни бессмертен, ни смертен: в один и тот же день он то живет и расцветает, если дела его хороши, то умирает, но, унаследовав природу отца, оживает опять. Все, что он ни приобретает, идет прахом, отчего Эрот никогда не бывает ни богат, ни беден. Он находится также посредине между мудростью и невежеством» [См. Symp.203d-e]. В этом тексте, мы явно видим ее странность, противоречивость самой себе.

Исходя из этого, А. Бадью отвечая на вопрос в одноименной работе «Что такое любовь?» пишет: «Любовь — это работа с парадоксом»[1]. Пожалуй, на первый взгляд, кажется абсурдным, сумбурным данное определение, но не будем торопиться. По его мнению, существует женский и мужской пол, которые друг от друга радикально отличаются (взгляд, мнение, любовь и т.п.), но все же «случаются истины, являющиеся родовыми, изъятыми из любого позиционного разъединения»[1]. Следовательно, подчеркивает французский мыслитель: «любовь — операция, которая артикулируется через парадокс»[1]. Любовь не снимает этот парадокс, она с ним работает. Точнее, она производит истину из самого парадокса.

Исходя из этого, любовь разрешает парадоксы, она разрешает ту разделенность мужского и женского «Я», которые вместе с тем не уничтожаются их самобытность, автономность, но наоборот приобретают особое качество, особую ценность и значимость каждого из участников любовного дискурса. В любви любящие нераздельны, но неслитны: «Любовь — есть нашей истинной ипостасью. И действительно людьми мы становимся только тогда, когда обратим свой взгляд на эту глубочайшую действительность. Тогда нас будут характеризовать уже не наши психические травмы, обиды, какое социальное положение в обществе, а любовь, что их превращает в подлинные личности» [3, с. 69].

Приведем несколько примеров того, как любящие «работает» с парадоксами. Р. Барт в «Фрагментах речи влюбленного» пишет: «Полностью скрыть страсть (или хотя бы ее неумеренность) немыслимо: не потому, что человеческий субъект слишком слаб, но потому, что страсть по сути создана, чтобы быть видимой; нужно, чтобы само скрывание было на виду: знайте, что я сейчас кое-что от вас скрываю — таков деятельный парадокс, который я должен разрешить; нужно, чтобы е одно и то же время это было и известно и неизвестно, — чтобы было известно, что я не хочу этого показывать; таково сообщение, которое я адресую другому» [2, с. 345].

Пожалуй, мы не раз встречались в жизни сами или с нашими Друзьями, Знакомыми, когда мы или они рассказывают о том, что началась история любви (влюбленность). Нас переполняют чувства и мы делимся, или делятся с нами рассказами о том, какие чувства охватывают нас или их, но в тот момент, когда спрашивают: «Кто он/она?»или начинают любопытствовать и в деталях расспрашивать про тот или иной момент любовного нашего дискурса, как тут же мы прерываем наш разговор и образно говоря «съезжаем» на другую тему (деликатно делается это или грубо, зависит от человека). Этот эффект, я бы назвал «эффектом черепахи», когда хотят выпытать более детально о нашей истории любви, в большинстве случаев, мы не хотим об этом говорить. Не потому, что стыдно, не потому, что кто-то нам позавидует, а потому, что Любовь — это «тайна на двоих». Я не раз (думаю, что и Вы) наблюдал похожие ситуации в своей жизни сидя в кафешках, на остановках или в городских парках.

Любовь хочет говорить и молчать. В любви, и то, и другое занимает важную роль. И пожалуй, великая мудрость в любовном дискурсе — быть на грани этих феноменов, не отдавая предпочтения кому-то из них в отношениях с теми кого любим, кем дорожим своим сердцем.

«Любовь всем давно прекрасно известна, она испытана миллионами людей и зачем заново испытывать ее с той остротой, с какой я испытываю — какая в этом необходимость, зачем это нужно в мире?»

Есть еще один интересный парадокс любовного дискурса, с которым мы, любящие, неминуемо сталкиваемся. Р. Барт пишет: «Запутанный парадокс: я могу быть понят всеми (любовь приходит из книг, ее диалект широко распространен), но выслушан (воспринят «пророчески») могу быть лишь теми, у кого в точности и нынче же тот же язык, что и у меня. Влюбленные, говорит Алкивиад, подобны укушенным гадюкой: «Говорят, что тот, с кем это случилось, рассказывает о своих ощущениях только тем, кто испытал то же на себе, ибо только они способны понять его и простить, что бы он ни наделал и ни наговорил от боли» (См. Symp.218a — В.Т.); тощее воинство «изголодавшихся Усопших», влюбленных Самоубийц (сколько раз один и тот же влюбленный не кончает с собой?), которым ни один великий язык (разве что — фрагментарно — язык былого Романа) не дает своего голоса» [2, c. 231-232].

Данная мысль французского мыслителя мне напомнила потрясающую по глубине и экзистенциальному наполнению фразу М. Мамардашвили: «Любовь всем давно прекрасно известна, она испытана миллионами людей и зачем заново испытывать ее с той остротой, с какой я испытываю — какая в этом необходимость, зачем это нужно в мире?» [4]

В этом состоит одиночество любовного дискурса. Он только для двоих, он не для общества, хотя и в обществе. Да, могут выслушать, могут что-то посоветовать (в семейных каких-то моментах, неурядицах), но понять — никто. Почему? Не потому, что кто-то не хочет этого…Нет! Каждая история — уникальная, неповторимая, несравненная, а значит парадоксальная. То что есть нормой для одной истории любви есть недопустимым в другой. Как не бывает одинаковых людей, так не бывает одинаковых историй любви. Любая история любви — герменевтически одинока, следовательно, парадоксальна. Понять ее только те, кто сами в ней участвуют.

Подытожив, можно действительно отметить то, что любовный дискурс — парадоксален как таковой и вместе с тем он «работает» с парадоксами. Он есть их разрешение, а следовательно артикуляцией тех или иных истин о любви.

Литература:

1. Бадью А. Что такое любовь? / А. Бадью / Пер. с фр. С. Ермакова // НЛО -2011 — №112 / Электронный источник / Режим доступа: http://magazines.russ.ru/nlo/2011/112/ba3.html

2. Барт Р. Фрагменты речи влюбленного. Пер. В.Лапицкого, ред. и вст. статья С. Зенкина / Р. Барт.- М.: Ad marginem, 1999. — 480 с.

3. Грюн А. Жити в домі любові. / А. Грюн; [пер. з нім. О. Конкевича]. — Львів: Свічадо, 2005 — 120 с

4. Мамардашвили М. Беседы о мышлении / М. Мамардашвили / Электронный источник / Режим доступа: http://www.psychology.ru/library/00055.shtml