Фигура Императора — один из символов социокультурного измерения, данных в архетипических образах своей эпистемы, будь то император Палпатин из «Звездных Войн», одноименный образ таро, автократическая реклама персоналий власти в СМИ или богообраз, выраженный через религиозную систему ценностей и убеждений в back-end и фильтр связанных с ними психологических установок и продуцируемого ими поведения во front-end. Император — главный элемент контура управления векторной функциональной системы — империи. Зачастую власть рассматривается как противоположность любви, исходя из высказанного когда-то частного определения Карла Густава Юнга, а империя демонизируется как производная тёмных сил. Русский философ и религиовед Павел Владимирович Фролов писал: «Юнгианской противоположностью любви действительно является власть. Если только это не власть любви». Устойчив и стереотип, согласно которому власть по определению не может быть гуманистически ориентирована. «Какое неудачное у них правление», — замечает Бонапарт в ответ на письмо, в котором один из европейских монархов характеризуется как очень добрый к своим подданным.

Что такое власть? Благо ли она? Власть, как и любой архетип, является инстинктивной силой, обращенной к наблюдателю социальным лицом. Каковы архетипические проявления власти? Контроль — то, что находится под управлением, например двигательные функции под властью центральной нервной системы. Возможность производить действие — область, в которой некто что-то может, будь то ареал обитания животного или область ремесла, в которой ремесленник может производить качественно больший объем деятельности, чем тот, чью потребность он удовлетворяет этой деятельностью. Последнее демонстрирует еще один аспект власти. “Knowledge is power” — провозгласил Френсис Бэкон. Знающий нечто значительное обладает превосходством над незнающим — повсеместное явление, от единоборств до влияния технологий на экономику. Власть — то, что оказывает влияние. Субъективная психическая реальность индивида имеет над ним власть. Почему? Потому что эта реальность собирает в себя и наделяет бытием всё, что влияет на этого индивида. Неважно, существующее ли от природы или существующее как объект интерсубъективной реальности: астрологическое положение планет на этой неделе, взаимоотношения России и Украины, вегетарианство, вторая мировая война, теологический вопрос Filioque, престижность бренда одежды и аксессуаров А по отношению к бренду Б, алхимия, БДСМ, инопланетные формы жизни, распродажа в гипермаркете, погода и атмосферное давление, ежегодное послание президента, цены на бензин, реинкарнация, борьба против незаконной застройки, СПИД, энергия Ци, корпускулярно-волновой дуализм, ангел-хранитель — всё это может быть индивидуальной реальностью человека, а может и не быть. В зависимости от того, какая у этих элементов сборки дополненной реальности над человеком власть. Всё это может детерминировать жизнь человека, заставляя играть в архетипические игры.

Реальность — это комплекс сознательных содержаний психики, оказывающий влияние на бытие индивида через аппарат рефлексии, и одновременно показатель интенсификации этого индивидуального бытия. Но есть одно но. Кто определяет власть индивидуальной реальности над человеком? Планеты в натальной карте? Средства массовой информации? Родительские интроекты? Нет. Если это так, можно навсегда распроблематизировать свободную волю человека и беспорядочно и беспомощно нестись в водах фатума. Это модель мироощущения древней и классической Греции: фатализм человеческого существования и вечная пропасть между судьбой людей и судьбой богов. Мироощущение, закреплением которого стала катастрофа Крито-минойской цивилизации, еще хранившей оптимистические традиции религий Переднего Востока, дающих человеку шанс. Итогом ахейского завоевания Крита стал упадок культуры, ремесел, религии, качества жизни, науки, искусства. На смену культу Великой Богини и цикличному мифу об умирающем и возрождающемся боге пришел мрачный невроз фатума и практики расчеловечивания в ответ на несогласие с его императивом. Всё это уже было, и показало — нет спасения тому, кто не верит в возможность спасения. Нет актуализации того, чего нет в потенции. Без правильного мышления нет правильных действий. Потому что это тоже выбор. И это тоже власть определенной установки над индивидом. Но так кто же определяет власть конкретных элементов реальности над человеком? Бог? В христианской модели — нет. Бог не нарушает свободу воли. Если не Бог, то, может, дьявол, «князь мира сего»? Согласно теологии тоже нет: ни один дух зла не может соединиться с человеком без его воли и желания (в греческом языке глагол, выражающий желание, поиск и волю, одно слово: θέλω). То есть ни Бог, ни дьявол не являются высшей властью над элементами сборки психической реальности. Однако, вышеприведенные теологические постулаты дают небольшое указание на ответ.

Реальность — это всё, что оказывает влияние на жизнь индивида — с субъективной точки зрения самого индивида. Вот ключ и ответ: Imperāre sibi maximum imperium est. «Власть над собой — высшая власть». Возвращаясь к частному определению Юнга, можно ли противопоставить власть над собой любви? Любовь — безусловное принятие без потери самоидентификации. В плоскости рассмотрения общественных отношений: продуктивное (творческое) отношение к другим и к самому себе. Выражение близости между двумя людьми при сохранении целостности личности обоих. В религиозной этике любовь — исходящая из свободной воли максимальная жертва, инициирующая онтологическое преобразование в человеке. В энергоэволюционизме любовь может выражаться как надличностные ценности, стоящие выше жизни, и детерминируемые стремлением к максимальным ощущениям максимальные действия индивида или группы индивидов согласно следованию надличностным ценностям. Власть над собой, таким образом — условие любви, а не ее противоположность. Высшая власть — власть любви.

Это еще раз показывает, насколько важен контекст. Очевидно, Юнг, говоря о власти таким образом, указывает на нечто конкретное. На что же? На то, что наблюдал в среде своего существования, в Европе XX века, породившей войны, идеологии ксенофобии и геноцида, массовый психоз, экзистенциальные кризисы. То же, что наблюдал другой человек, вчерашний солдат, выброшенный после всех тягот и лишений первой мировой войны на свалку социального дна тем обществом, за благо которого уходил воевать. Его звали Адольф Гитлер, и он показал всему миру ту власть, которая и была противоположностью любви. Был ли мир, породивший эту власть, достоин этой власти? «Каждый народ заслуживает своего правительства»… Нет, наоборот: каждый народ заслуживает,— и морально, и политически, — лучшего правительства, чем то, которое он имеет, ибо именно лучшее правительство сделает и его самого лучшим», — писал работавший в Берлине под патронажем фашистской власти философ Иван Александрович Ильин. Парадокс? Неконгруэнтность? Вовсе нет. Субъективность взгляда в попытках синтеза личных ожиданий и общественного нарратива. Частый мотив и тысячелетней истории Рима, о котором речь пойдет ниже.

Власть, противоположная любви — это любая власть, кроме высшей власти. Этически это обосновывает положение, в соответствии с которым Бог не имеет власти над человеческой душой, не попирает её свободу, если этот Бог — Любовь. На уровне психологическом, власть над собой — жить и действовать в соответствии со своей волей — свойство развитой личности. Однако, противоположную оценку получает психика, носитель которой заставляет жить и действовать в соответствии со своей волей других. То есть любая власть, кроме власти над собой — это антилюбовь.

Антилюбовь — крест любого императора. Любовь может всё, кроме одного — нарушить свободу другого. Поэтому, как бы ни были святы и истинны идеалы любви, их можно только предложить. Попробуйте предложить эти идеалы в начале I века в Иудее. Результат известен. Он устраивает святого, но не устраивает императора. Семнадцать тысяч замученных в Южной Америке миссионеров-иезуитов. Мир стоит на жертве — это нерв любой религии. Сегодняшняя Южная Америка — континент католических стран. Но в тот момент — семнадцать тысяч мучеников, пришедших предложить учение о любви свободной воле тех, кто их убьет. Это результат инвестиций, устраивающий святого. Но не императора. Поэтому там, где империя ждать не хочет, приходят Кортес, Писарро, Диего де Ланда. «Железной рукой загоним человечество к счастью».

И любовь, и власть могут нести определенные ценности, но разными методами. Одинаковые ценности. Благие ценности. С точки зрения цивилизации. Частная собственность, равенство прав, законодательство. С точки зрения дикаря, живущего инстинктами по законам природы, это не благо. Поэтому предложение любви он не примет. А вот от предложения власти он не сможет отказаться. Так действовала и величайшая до сих пор, ничем не превзойденная (разве что Египтом, если сравнивать время существования) Римская Империя. Ценности империи были предложены. Боги аборигенов интегрированы в пантеон. Локальные цари — становились клиентами центральной власти. Плебсу раздавали хлеб, защищали от набегов, давали правила и нормы сосуществования. Появились права и обязанности, которым следовали все: от раба до императора. Действовали социальные лифты, позволявшие как во времена республики, так и во времена автократии целеполагать то, на что способны ум и мышцы и дерзновенен дух: многие императоры вышли из низов. Однако, благо этих ценностей не абсолютно. Например, христиане первых веков готовы были признавать благом юридический закон империи, в частности рабство, жесткую патриархальность, войны (социальный норматив своей эпохи), но не готовы были жить, принося поклонение императору как богу — и умирали за свое суверенное право, стоящее над законами мира сего. Как писал Н. Лосский в «Боге и мировом зле», «Быстрый бег гончей собаки, преследующей зайца, — добро для гончей и зло для зайца; в осажденной крепости, где гарнизон страдает от недостатка съестных припасов, съедание куска хлеба одним солдатом есть благо для него и бедствие для другого солдата; любовь Анны Карениной к Вронскому — счастие для Вронского и несчастие для мужа Карениной; преодоление Карфагена Римом — счастие для Рима и бедствие для Карфагена». Благо ценностей империи не только не абсолютно, не только субъективно, но может быть и полностью ложным и противоположным субъективному благу. Не только для роксоланской разбойничай шайки, убивающей, грабящей и насилующей нижнемезийский плебс у приграничья Дуная. Провозглашать империю злом — вовсе не эксклюзивный удел этнических групп маргиналов на периферии. Сколько крови было пролито за ту же позицию высокородными римлянами, законопослушно живущими в столице, имеющими богатство и положение, место в сенате и гарантии долгой и полной радостей жизни, но и благочестие, и высокие надличностные идеалы. Не очень похоже на современный истеблишмент, не так ли? Власть измельчала. «Высшая власть — власть над собой». Это тезис не диктатора, не халифа, не генсека, не олигократа, не президента сверхдержавы или просто большой территории, которую пытаются выдать за сверхдержаву её бенефициары. Это слова Луция Анея Сенеки, государственного деятеля, философа, стоика и гражданина, своей смертью доказавшего, что ни император, ни инстинкт жизни, ни страх смерти не имеют над ним власти.

Император несет посредством империи определенные ценности. Не свои, при всем желании. Император — иерархический элемент контура управления, а не вся система. Система, определяющая функционально эти ценности — общество, продуктом которого император является. Способ, которым он несет эти ценности, строя империю, может на первый взгляд показаться не оставляющим свободы: принимать или нет. Однако быть против это тоже выбор. Спектр этой позиции достаточно широк, но свободное начало доступно каждому индивиду. Один их хадисов ислама предписывает при возможности останавливать зло действиями, или, по крайней мере, словами, или, если и это невозможно для него, хотя бы в своем сердце быть против зла — и это малое всё равно будет верой. Власть императора, как и власть любви, имеет свои ограничения. Вспомним эпизод из «Побега из Шоушенка» Стивена Кинга:

— Смотрите кто пришёл! Маэстро!

— Ничего получше поставить не мог?

— Они выбили дверь до того как я стал принимать заявки.

— Это стоило двух недель в карцере?

— Самое лёгкое время за весь срок.

— Чепуха! В карцере не может быть легко.

— Да, неделя в карцере тянется, как год.

— Мистер Моцарт составил мне компанию.

— Тебе позволили взять с собой проигрыватель?

— Музыка была здесь и здесь. В этом и есть прелесть музыки — её нельзя отобрать. Вы чувствовали такое? Чувствовали такое в музыке?

— Раньше я играл на губной гармошке, но потом потерял интерес, здесь я в этом не вижу смысл.

— Смысл в том, чтобы ты не забыл.

— Не забыл?

— Не забыл, что не всё на свете сделано из серого камня, что есть место внутри тебя, до которого нельзя добраться, которое нельзя потрогать, оно только твоё.

Так кто же в действительности Император? Директор Нортон или Энди Дюфрейн? Оба. И оба живут в каждом из нас, вкладывая в нашу субъективную психическую реальность свою правду о власти.