Февраль, Петербург, около нуля градусов, наконец-то выпал снег. Я спешу в гостиницу «Гельвеция», где меня ждет Алексей Алексеевич Венедиктов — человек, в представлении не нуждающийся. Мы не будем говорить о политике и последних новостях, наш разговор о том, что по-настоящему важно: о Боге, о ценностях, о смысле жизни и судьбах Отечества.

УПАЛ, ПОДНЯЛСЯ, ПОШЁЛ ДАЛЬШЕ

Денис Марков (ДМ): Почему вы согласились на это интервью?

ААВ: Может быть, это не самое правильное мое решение (смеётся), но давайте я его поясню. Как главный редактор информационной радиостанции я даю очень много интервью на темы, связанные с сиюминутными событиями, поэтому, когда вы предложили обсудить более общие, философские и ценностные вопросы, я с удовольствием нашел время для того, чтобы это сделать.

ДМ: Иногда мне кажется, что так называемое «шило в заднице» и есть мой внутренний стержень. Есть ли внутренний стержень Алексея Алексеевича Венедиктова?

ААВ: Я человек, который довольно долго пожил, много чего повидал, обладаю разнообразными интересами и всевозможными связями. Все это и формирует мое представление о главном, о том, что правильно, о счастье, в конце концов. Безусловно, мир подвергает мои взгляды коррекции, но основное понимание честности и справедливости — это и есть мой внутренний стержень.

ДМ: Вы только что упомянули счастье. Что именно делает вас счастливым?

ААВ: Борьба. Счастье — это моя борьба с окружающим миром.

ДМ: Но ведь борьба невозможна без разделения, а существует такое мнение, что корень слова «счастье» свидетельствует о том, что человек обретает счастье, становясь частью некоего целого…

ААВ: Вы знаете, мой товарищ Владислав Юрьевич Сурков во время очередного нашего спора на повышенных тонах вдруг остановился и сказал: «Алексей, здесь тебе не лингвистический клуб». Каждый вкладывает в то или иное определение то, что считает правильным. Нет людей, которые совершенно одинаково понимают один и тот же самый термин, особенно философский. Поэтому спорить здесь не буду.

ДМ: Тогда скажите, возможна ли победа в этой борьбе?

ААВ: Победы не бывает никогда. Жизнь — это всегда кино, но никогда не фотография. Троцкий говорил: «Цель — ничто, движение — все». От рождения и до смерти человек меняется под воздействием внутренних убеждений, внешнего мира, куда-то движется, чему-то сопротивляется, и в этом и есть счастье жизни.

ДМ: По этому поводу хорошо сказал наш общий знакомый музыкант и продюсер Олег Нестеров из «Мегаполиса». По его словам, успех никогда не бывает финалом. Как я понимаю, вы можете согласиться с этим утверждением?

ААВ: Абсолютно. И успех не бывает финалом. И неуспех не бывает финалом. Упал, поднялся, пошел дальше.

ДМ: К вопросу о подъемах. Вы легко встаете по утрам?

ААВ: Это зависит от того, во сколько я лег. У меня нет никаких физиологических особенностей, все зависит от завершения предыдущего дня.

ДМ: У вас достаточно много государственных и общественных наград. Как вы к ним относитесь и какую цените больше других?

ААВ: На самом деле наград у меня не так много. А поскольку каждая из них фиксирует определенный этап моей жизни, особо выделять какую-то из них я не готов. Все эти награды лежат у меня в одном ящике, и я понимаю, за что мне их вручали. У меня нет ни одной награды, которую я счел бы незаслуженной. Ведь они не для кого-то, они в первую очередь для себя любимого. Словно зарубки на ложе винтовки. И опять же, бывает, что сын интересуется, откуда у папы такой значок, за что вручили вон тот, и чтобы дать ему убедительный ответ, важно быть самому уверенным в том, что каждая награда мною заслужена. Другой принципиальный вопрос — мотивация людей, которые вручают награду. Для меня мотивация вручателя не менее важна, чем вес самой награды.

ДМ: Насколько я знаю, вы неравнодушны к творчеству Владимира Семеновича Высоцкого. Чем для вас являются его песни?

ААВ: Высоцкий — один из моих любимых поэтов. Его творчество можно рассматривать как энциклопедию советской жизни второй половины XX века. А поскольку это время, в которое я родился и рос, творчество Высоцкого — это энциклопедия моей жизни. На каждый случай есть свой куплет. Так что к словам Сальери «Откупорь шампанского бутылку иль перечти “Женитьбу Фигаро“», я бы добавил «Поставь правильно выбранную для этого момента песню Владимира Семеновича».

ДМ: Какая песня лучше всего соответствует текущему историческому моменту?

ААВ: Одну песню назвать крайне сложно, поскольку жизнь разнообразна, и, повернувшись налево, вспомнишь один куплет, а повернувшись направо — совсем другой. Впрочем, «Чуть помедленнее кони» — это, пожалуй, навсегда.

ДМ: Назовите еще кого-то, кто оставил вмятину на вашей жизни.

ААВ: Я думаю, что каждый человек, с которым ты общаешься и дискутируешь, оставляет вмятину в твоей жизни. И это нисколько не лукавство. Ты не всегда можешь оценить эту вмятину, поскольку постоянно развиваешься. В какой-то период времени тебе кажется, что на тебя повлиял один человек, в какой-то — совсем другой. У меня в жизни много разных людей, связей, общений, дискуссий, и они все меня царапают, не могу выделить никого. Я уж не говорю про книги, которые сначала тебе кажутся пустяком, а потом ты возвращаешься к какому-нибудь Тому Сойеру и понимаешь, какая глубокая там философия, замечаешь, какую основательную вмятину на твоей жизни, оказывается, оставил Марк Твен.

ДМ: Вернемся к борьбе. Как вы примиряетесь с тем, что смерть неизбежна, что любая борьба однажды закончится?

ААВ: Я про это не думаю. Знаете, после довольно известной истории, когда меня в 94-ом году выводили на расстрел, вопрос смерти перестал меня волновать. Да, смерть неизбежна. Но что об этом думать, если ее все равно не избежать. О неизбежном думать глупо просто потому, что ты все равно не можешь ничего поменять. Лучше вкладываться в то, на что ты способен повлиять. В общем, я об этом не размышляю, другие пусть за меня о смерти думают.

БОГ — ЭТО ЛЮБОВЬ

ДМ: Каким вы представляете Бога?

ААВ: Я представляю себе Бога из карикатур Жана Эффеля. Старик с окладистой белой бородой, Бог Отец.

ДМ: Который только и делает, что посылает молнии под задницы грешникам?

ААВ: Нет, молнии — это Зевс, это другой бог, не надо их путать (смеется).

ДМ: Ну, значит, стучит посохом по головам…

ААВ: Нет-нет, я думаю, что Бог — старичок добродушный.

ДМ: Вы, кстати, описывая Бога, упомянули слово «отец»…

ААВ: Скажите слово «Бог» — и я представлю себе образ Бога Отца, но никак не Иисуса Христа.

ДМ: Тогда зайду с другой стороны. Вам открылся Бог по-новому после того, как вы сами стали отцом?

ААВ: Конечно, но я не думаю, что это возможно кодифицировать в словах.

ДМ: Бог — это все–таки любовь или справедливость?

ААВ: Справедливость — вещь болезненная и кровавая. Я думаю, что Бог — это любовь.

ДМ: Но разве возможна любовь без справедливости?

ААВ: Бог — есть любовь, а на справедливость у нас есть дьявол.

Я НЕ ВЕРЮ В ОБЩЕЕ ДЛЯ ВСЕХ СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ

ДМ: Как вы относитесь к консервативным ценностям?

ААВ: Положительно, я ведь консерватор. Я очень консервативный человек, даже реакционный. Мои политические кумиры — это Рейган и Тэтчер, люди с консервативными личными взглядами, которые умели свой личный консерватизм превращать в модернизацию своих стран. Вы посмотрите, что сделала Тэтчер из отсталой Англии. Она сохраняла консерватизм во внутренней и внешней политике, при этом понимая, что главное — это человек. Ведь что такое консерватизм? Консерватизм подразумевает, что каждый человек — это драгоценный камень. А дальше у каждого своя скорость.

ДМ: То есть консерватизм реформам не помеха?

ААВ: Наоборот! Консерватизм является двигателем реформ. Еще раз повторяю, именно «рейганомика» позволила США сделать рывок к лучшей жизни.

ДМ: Что вы думаете о противопоставлении консервативных и либеральных ценностей?

ААВ: Консерваторам свойственно то, что мы понимаем под либеральными ценностями. Любой консерватор прежде всего является сторонником личной свободы. Вокруг этой темы много стереотипов, но еще раз подчеркну, что консерватизм и либерализм не противоречат друг другу.

ДМ: Джордж Вашингтон однажды сказал, что мораль нации невозможна без религиозных принципов. Что вы по этому поводу думаете?

ААВ: Послушайте, почему мы говорим о том, как люди представляли себе мир в XIX веке? Давайте тогда вспомним, как видели этот мир, например, древние греки. Земля плоская, и над ней возвышается Олимп. Времена меняются, и я не понимаю, о каких именно религиозных принципах когда-то говорил Вашингтон. С моральными принципами та же ситуация. Мораль подвижна, и в разных веках одно и то же оценивалось по-разному. Я как историк вам скажу, что то, что считалось нормой в средневековом обществе, сейчас совершенно аморально. Вот как вы думаете, морально любить несколько женщин одновременно?

ДМ: Нет, но вы точно это как-нибудь оправдаете.

ААВ: Нет, не морально — ответили вы. А в мусульманской культуре?

ДМ: Морально.

ААВ: Значит, есть разные морали. Поэтому, когда мы говорим о религиозных принципах, приходится уточнять, что именно вы под этим подразумеваете.

ДМ: И все–таки, откуда брать принципы для созидания справедливого государства и счастливого общества?

ААВ: Изнутри. Все зависит от ваших представлений, которые складываются из книг, из традиций, из мнений людей, которым вы доверяете.

ДМ: Получается, что подобных представлений может быть бесконечное число. Как все–таки унифицировать основные принципы?

ААВ: А зачем? Попытки их унифицировать предпринимались в разных священных книгах и моральном кодексе строителя коммунизма, но люди настолько разные, что такой подход никогда не увенчается успехом. Мы начинаем разбирать какой-нибудь принцип, например «не убий», и сталкиваемся с новыми вопросами: а можно ли убивать, защищая своего ребенка, а надо ли убивать, защищая свою страну? И весь этот унифицированный принцип рассыпается.

ДМ: Просто у некоторых правил есть исключения.

ААВ: А кто определяет эти исключения? Каждый человек для себя сам определяет эти исключения, а значит и границы любых принципов человек двигает сам.

ДМ: Можно ли сказать, что ценностный фундамент государства во многом определяется личными взглядами первого человека?

Читать дальше