Вот и хорошо, вот и баиньки,
страшно безымянному заиньке
Егор Летов

Зай­ка был вы­соким и свет­ло­воло­сым маль­чи­ком, учил­ся на од­ни пя­тёр­ки и хо­дил на хор. У не­го бы­ла хо­рошая ба­буш­ка, быв­шая учи­тель­ни­ца рус­ско­го язы­ка и ли­тера­туры, но она у­еха­ла в дру­гой го­род, по­тому что ус­та­ла от его ма­мы, ко­торая в од­но вре­мя мно­го пи­ла, скан­да­лила и убе­гала вмес­те с Зай­кой от па­пы в хо­лод­ную ноч­ную зи­му. С тех пор как у­еха­ла ба­буш­ка, Зай­ке ста­ло очень скуч­но, ему бы­ло не­куда пой­ти, кро­ме как в свою ком­на­ту и спря­тать­ся под оде­яло. Па­па Зай­ки, боль­шой се­рый За­яц с брюш­ком, тас­кал ма­му Зай­чи­ху за во­лосы, спра­шивал, ку­да она пой­дёт, ес­ли он её та­кую-ся­кую вы­кинет, а ма­ма дра­лась и бе­зоб­разно пла­кала чёр­ны­ми раз­во­дами из нак­ра­шен­ных рес­ниц. Она об­зы­вала па­пу им­по­тен­том и го­вори­ла, что он не му­жик. Зай­ка грус­тно гля­дел из–под оде­яла в чёр­ное ок­но.

На дру­гой день, ког­да он при­шел из хо­ра, они уже по­мири­лись. Зай­ка чуть-чуть на­де­ял­ся, что ма­ма вы­пол­нит свое обе­щание и у­едет вмес­те с ним к ба­буш­ке, но был рад, что не приш­лось у­ез­жать, по­тому что тут у не­го был один друг, а там, в не­из­вес­тном го­роде, ни­кого, кро­ме ба­буш­ки, не бы­ло. С тех пор как она у­еха­ла, он пе­решел в шес­той класс, ему пе­рес­тал нра­вить­ся хор и хо­рошие от­метки, по­тому что те­перь его ник­то не хва­лил и не спра­шивал, ка­кую пес­ню они го­товят для праз­дни­ка. На­обо­рот, он стал за­мечать, что в хор хо­дят толь­ко де­воч­ки, а за пра­виль­ные от­ве­ты и го­товое до­маш­нее за­дание его не лю­бят да­же учи­теля. Он пы­тал­ся вы­яс­нить у ба­буш­ки при­чину по те­лефо­ну, и она ска­зала, что что­бы быть хо­рошим, нуж­но при­лагать уси­лия и не на­де­ять­ся, что те­бя за это пох­ва­лят, что это прос­то та­кой долг че­лове­ка пе­ред са­мим со­бой, в этом его, че­лове­ка, дос­то­инс­тво. Де­лать так, зна­чит быть взрос­лым, ска­зала ба­буш­ка, но твоя мать так это­му и не на­учи­лась — слиш­ком за­нята бы­ла, сво­ими тан­цуль­ка­ми, а ты учись. Ког­да Зай­ка по­ложил труб­ку, ему по­каза­лось, что он всё по­нял, но по­том, си­дя за сто­лом и отод­ви­гая на край та­рел­ки не­люби­мую мор­ковку из–под­ли­вы под стро­гим и не­доволь­ным взгля­дом ма­мы, по­нима­ние вдруг вы­вет­ри­лось.

— По­гово­ри мне ещё. Слиш­ком ум­ных ниг­де не лю­бят, — ска­зала ма­ма, — не вый­дешь из–за сто­ла, по­ка всё не съ­ешь. Для ко­го го­тови­ла?

Зай­ка поп­ро­бовал съ­есть лож­ку ва­рёной мор­ковки из чувс­тва дол­га пе­ред со­бой, а не «за ма­му», «за па­пу» или «за ба­буш­ку», и ему не пон­ра­вилось. Зай­ка ре­шил бро­сить хор. Ма­ма за­пах­ну­ла ха­лат и вы­тащи­ла си­гаре­ту из пач­ки.

— Как хо­чешь, это она хо­тела, что­бы ты хо­дил, а не я. По-мо­ему, пе­ние — иди­от­ская за­тея. Луч­ше бы в спор­тивную сек­цию за­писал­ся. Или на борь­бу, а то бу­дешь как отец — ни ры­ба, ни мя­со. Пе­вец, блин.

Зай­ка вя­ло ко­вырял в та­рел­ке, ма­ма вклю­чила те­леви­зор пог­ромче.

— Пос­ле вто­рого бра­ка я по­няла: нуж­но жить для се­бя, — ска­зала кра­шен­ная Зая с пух­лы­ми гу­бами. — Оч­ни­тесь, де­воч­ки! Ни­кому вы не нуж­ны та­кие, как есть. Нас лю­бят кра­сивы­ми и ухо­жен­ны­ми! Ни­кому не нуж­ны ва­ши жер­твы, слё­зы, ваш не­посиль­ный труд — ни де­тям, ни му­жу, ни­кому! Они вас бро­сят, как толь­ко вас за­ест ру­тина и вы по­теря­ете ис­кру. Всег­да, всег­да ос­тавляй­те вре­мя для се­бя, хо­дите в са­лон, де­лай­те де­пиля­цию в зо­не би­кини, за­веди­те лю­бов­ни­ка… нет, ну, а что? Муж­чи­ны любят кон­ку­рен­цию!

Ма­ма по­пыта­лась вы­бить ис­кру, пот­рясла за­жигал­кой, пос­мотре­ла на неё с оби­дой, но ог­ня у неё так и не выш­ло.

— Че­го ус­та­вил­ся? До­едай. Да кто так лож­ку дер­жит? Иди­ота ку­сок.

У Зай­ки был друг — ни­зень­кий и пух­лый зай­чик Бо­ря, всег­да зас­тёгну­тый на все пу­гови­цы, вклю­чая са­мую вер­хнюю, ко­торую ник­то ни­ког­да не зас­тё­гивал. Пог­ля­дев на Бо­рю, мож­но бы­ло по­нять по­чему — сто­ячий во­рот­ник его ру­баш­ки всег­да так плот­но об­ле­гал его тол­стень­кую шею, что ему поч­ти на­вер­ня­ка не хва­тало воз­ду­ха. К счастью, воз­дух Бо­ре был не ну­жен, по­тому что он не хо­дил в хор и иг­рал не на тру­бе, а на ба­яне. Он и сей­час сто­ял без чех­ла на ска­мей­ке, по­ка Бо­ря си­дел и бол­тал но­гами, на­де­ясь нем­но­го по­иг­рать преж­де, чем ид­ти до­мой. Де­ло в том, что ро­дите­ли Бо­ри бы­ли сек­танты. Они ве­рили, что ско­ро нас­ту­пит ко­нец све­та, и счи­тали нуж­ным к не­му го­товить­ся, то есть жить так, как ни­ког­да не жи­ли — очень ста­рать­ся не со­вер­шать пло­хих пос­тупков, бес­прес­танно петь гим­ны и зас­те­гивать все, без ис­клю­чения, пу­гови­цы на ру­баш­ке.

— Ес­ли ко­нец све­та вдруг не нас­ту­пит, — го­ворил Бо­ря, — в день лет­не­го сол­нцес­то­яния мы от­пра­вим­ся с га­зом и уле­тим в не­бо. Мы ведь не хо­тим, что­бы все при­готов­ле­ния ока­зались нап­расны­ми. Ка­кими ду­рака­ми мы бы тог­да выг­ля­дели!

Бо­ря уха­хаты­вал­ся, рас­ка­чива­ясь на ска­мей­ке, как гру­ша на вет­ке де­рева, а ба­ян мол­ча сто­ял ря­дом.

— Ты, вот что, да­вай с на­ми. В не­бе хо­рошо, а тут те­бе не очень-то ра­дос­тно. К то­му же в не­бе ник­то не драз­нится, ес­ли ты иг­ра­ешь на ба­яне или по­ёшь в хо­ре. Ох, и не­нави­жу же я свой ба­ян, ско­рей бы от­пра­вить­ся!

Бо­ря в боль­шом не­тер­пе­нии бол­тал но­гами, де­лая в воз­ду­хе шаж­ки в небо.

Тог­да Зай­ка рас­ска­зал Бо­ре, что ре­шил бро­сить хор, за­писать­ся в спор­тивную сек­цию на ка­рате или борь­бу, что­бы стать ры­бой или мя­сом. На­вер­ное, луч­ше все­го стать мя­сом — вкус­ным и хо­рошо про­жарен­ным, как лю­бит ма­ма. Да и жить нуж­но для се­бя, от­крыл он Бо­ре не­дав­но пос­тигну­тую ис­ти­ну, ни­кому не нуж­ны твои жер­твы. Ник­то те­бя не пох­ва­лит, толь­ко на­руга­ют ещё боль­ше, как всег­да. Слиш­ком ум­ных ниг­де не лю­бят. Так го­ворят по те­леви­зору да и во­об­ще.

— Они всё врут, — убеж­дённо ска­зал Бо­ря, — так го­ворит Па­па. Не тот па­па, что мой па­па, а дру­гой Па­па. Они хо­тят по­рабо­тить нас, сде­лать глу­пыми и зас­та­вить по­купать не­нуж­ные нам ве­щи.

Зай­ка спро­сил, кто та­кие они и за­чем им это на­до, но от­ве­та на этот воп­рос Бо­ря не знал.

— Да­вай по­дож­жём мой ба­ян, — вмес­то это­го пред­ло­жил он. — Я ду­маю, уже по­ра.

Эта идея Зай­ке очень пон­ра­вилась, он знал, где мож­но дос­тать бен­зин. Они обош­ли мно­го­этаж­ный дом, за­лез­ли в ма­лень­кую ды­ру под на­виса­ющим сов­сем низ­ко бал­ко­ном. Внут­ри пах­ло сы­ростью и зем­ля­никой, под но­гами мно­го че­го ва­лялось, по­это­му ид­ти нуж­но бы­ло ос­то­рож­но. Зай­ка ле­гонь­ко под­ра­гивал от хо­лода, Бо­ря во­лочил за со­бой ба­ян, ко­торый рас­тя­гивал­ся и из­да­вал тос­кли­вое мы­чание, как боль­шая ко­рова. Меж­ду ног про­бежа­ла кош­ка или боль­шая жир­ная кры­са, и они на­дол­го ос­та­нови­лись, вспом­нив, что им сю­да нель­зя. Мы толь­ко поп­ро­сим бен­зин, что­бы под­жечь твой ба­ян, ус­по­ко­ил Зай­ка Бо­рю и са­мого се­бя, и они пош­ли даль­ше. В глу­бине го­рел жёл­тый свет лам­почки.

В под­ва­ле жи­ли на­казан­ные за­инь­ки, ко­торых ник­то не лю­бил. С од­ним из них Зай­ка под­ру­жил­ся, ког­да от­дал ему на­коп­ленное бо­гатс­тво, вклю­чая фан­ти­ки от жва­чек и два ку­соч­ка са­хара, в об­мен на обе­щание не бить в жи­вот, как тот уже бы­ло со­бирал­ся. Зай­ка не был на не­го в оби­де, по­тому что знал, что на­казан­ные зай­чи­ки всег­да так пос­ту­па­ют, по­тому что их ник­то не лю­бит. Зай­ка спро­сил Бо­рю, лю­бит ли его кто-ни­будь, и Бо­ря от­ве­тил, что нет, все лю­бят толь­ко Па­пу и не­бо, в ко­торое ско­ро от­пра­вят­ся с га­зом. И Зай­ка по­думал, что, мо­жет быть, им те­перь то­же при­дёт­ся жить в под­ва­ле, раз их обо­их уже ник­то не лю­бит — ба­буш­ка ведь, у­еха­ла.

Пока они шли, Ба­ян тя­гуче выл, цеп­лялся за не­види­мые в тем­но­те тру­бы и прос­тил, что­бы его по­щади­ли, но ли­цо Бо­ри бы­ло крас­ным и взду­тым из–за зас­тёгну­той вер­хней пу­гови­цы, и он упор­но тя­нул его за ре­мень. Ба­ян ему бы­ло сов­сем не жаль. В ком­на­те из бе­тона под ши­роки­ми тру­бами с го­рячей и хо­лод­ной во­дой си­дели на­казан­ные зай­ки. Они хи­хика­ли и ды­шали из па­кетов. Один хо­дил ту­да сю­да и тро­гал се­бя в раз­ных мес­тах. Тут на сте­не по­казы­ва­ют муль­ти­ки, объ­яс­нил Зай­ка Бо­ре. Нуж­но бы­ло при­нес­ти с со­бой клей, что­бы скле­ить с ни­ми друж­бу, а я за­был. Как мы поп­ро­сим у них бен­зин, ес­ли са­ми ни­чего не при­нес­ли, а драть­ся мы не уме­ем.

— Да­вай, по­дарим им мой ба­ян, — пред­ло­жил Бо­ря, взял ба­ян на ру­ки и сло­жил ме­ха. Ба­ян вздох­нул и ни­чего не от­ве­тил.

Зас­тёгну­тая пу­гови­ца ме­шала Бо­ре ду­мать, по­это­му Зай­ке приш­лось ду­мать за не­го. Да­рить пло­хим зай­кам ба­ян ни­куда не го­дилось — как же они тог­да его по­дож­гут. Он по­нюхал со­дер­жи­мое всех ба­ночек и тря­почек, быв­ших в бе­тон­ной ком­на­те, и на­шёл что-то по­хожее на бен­зин. Го­лова у не­го зак­ру­жилась, ве­село за­вер­те­лась на шее, буд­то бы он уже от­прав­лялся в не­бо вмес­те с Бо­рей, его ро­дите­лями и Боль­шим Па­пой. Он вы­лил со­дер­жи­мое ба­ноч­ки на при­тих­ший ба­ян и случайно на Бо­рю. Тот пос­та­вил ба­ян на бе­тон­ный пол в се­реди­не ком­на­ты и сел ря­дом с пло­хими зай­ка­ми, ко­торые смот­ре­ли на сте­не муль­ти­ки. Кто-то пе­редал ему па­кет, и он по­нял, что они вов­се не пло­хие, прос­то го­ворят на дру­гом язы­ке — рас­тя­гивая сло­ги и за­меняя все глас­ные на «ы». Его зас­тёгну­тая на все пу­гови­цы ру­баш­ка пах­ла зем­ля­никой.

Зай­ка взял у тро­га­юще­го се­бя зай­чи­ка за­жигал­ку. Его ещё не за­ела ру­тина, как ма­му, но он не хо­дил в са­лон и не де­лал де­пиля­цию в зо­не би­кини, по­это­му не был уверен, что у него получится ис­кра. Но искра получилась.

Ба­ян вздрогнул, ког­да его ох­ва­тил огонь, зап­ри­читал, из­да­вая горь­кий стон пос­ледне­го жи­вого су­щес­тва на земле. Ком­на­та на­пол­нилась ед­ким ды­мом. На­казан­ные зай­ки смотрели на огонь и по­тихонь­ку от­прав­ля­лись в не­бо.

2018 г.