Словом «постконцептуализм» в современной русской поэзии именуются как минимум две различные (и даже разнонаправленные) художественные стратегии. Согласно одному представлению, восходящему к программной статье Дмитрия Кузьмина, целью «постконцептуализма» является преодоление концептуализма, возврат к индивидуальному прямому высказыванию «после Пригова». Согласно другому, напротив, продолжение движения в линии, заданной московскими и американскими концептуалистами, объективирующей, анализирующей и критикующей язык.

Обе эти стратегии в своём пределе несут известные опасности. С одной стороны, «прямое высказывание», «искренность», понимаемая как откровенный рассказ о своей жизни и своих чувствах, рискует никому ничего не сообщить, ведь в конечном счёте события частной жизни ничего по-настоящему «обо мне» не говорят. С другой стороны — опасность впасть в тотальность критики, которая не просто «выдохлась», но и сама давно превратилась в господствующую идеологию, зиждущуюся на теории заговора языка против человека.

Шавловский соединяет две эти расходящиеся стратегии, чтобы вновь начать говорить «о себе». Если в своей дебютной книге «Близнецы в крапиве» он словно возвращается к поэтике «новой искренности», то в стихах, вошедших в эту подборку, свидетельствуя о самом интимном, он уже знает, что интимное не может быть выражено через фактологию. В требовании тотальной искренности, сама поэтическая речь должна стать предельно интимной, «внутренней»; нужно проговорить всё что не говорится вслух не потому, что «о таком говорить не принято», а потому что эта речь должна стать свободна от требования быть понятой «другим». Но, парадоксальным образом, только так можно что-то сказать «другому» по-настоящему; даже не сказать, а показать: это я, во мне живут такие слова, они вступают друг с другом вот в такие отношения, они любят и ранят друг друга, обрати на них внимание, теперь ты знаешь обо мне всё.

Это стихи о личном, но и о социальном, которые спрятаны друг в друга, как любовь и война. Язык, на котором они написаны, рождает одинокие тексты, тексты на границе между смертью и воскресением поэзии. Но одновременно этот язык стремится к солидарности; ведь, как писал Мамардашвили, быть солидарными могут только одинокие люди.

Н.С.

Марсово поле

черные птицы мотают срок

на старом кассетнике

а брат и не брат вовсе

смотри как гог и магог

в вечный огонь с куста

падают волосы

щелкают сильные пальцы

отдыхающих

лица обожжены

ради вашей же безопасности

это не будет просто

ответить на твой вопрос

что будет когда я

всех своих

вычеркну линией красной

отметкой учителя в дневнике

после уроков оставлен

и в школьном туалете

или на перемене заходит в класс

и всех кого вспомнит

всех всех

щерясь в мартовские следы

антибиотики ест конопатый

он убил

в непорочное избиение верую

и в глоток жидкости нерожденных

в убегающем биопарке

как нехорошо ерзают в первом ряду

мужчины

[топография детства восстановлена]

в мартовском нежном говне

за изгибом хрущевок

найденный мир никогда

пахнет собою

через пятна и плотные лужи

прогуливаются дамы в красном песке

иглы бренчат под ногами

передоз в чем силы

с ранней сиренью сорванные голоса

но крысы обугленные торчат

в вечном огне до конца

откуда по телу врага

протекает слава героя

и повторяется

мы с тобой одной крови

мы с тобой одной крови

Осколки

большие люди хотят маленьких нас

им не страшно убить

русские папа и сын

порно онлайн

.

мертвые не ебутся

не оставляют следов

успокаиваем себя

.

да еще как оставляют

.

спрячь меня ниточкой

в позвоночнике ледяном

чтобы легче рожать нам

.

солдатики из пизды вылетают

прямо в бессмертный полк

ура кричат не своим

чуркам пидорам и хачам

.

и мы покричим пока еще можно

деточка рыбочка птах

.

ах

никто не услышит

.

поснимаем друг друга иначе

нас как будто бы нет

на месте нас государство

жирное как молоко

красное как медведь

солнышко пьет из горла

.

розочка на границе

испачканная в любви

предъявлена для опознания

Из цикла «После сияния»

1. Ностальгия

золой о лай неба

обескровленные фрагменты

черепашки перемещают ртом

как червяки научились

плавить следы за собой мы

под полуденным солнцем

на кораблях незрелых

милая жопа

и другие

юности злые друзья

подождите пока

надзиратели в тюрьмах

подшивают мешки к головам

все еще пахнет событием

все еще

тишину нарушают

щелчки айфонов

сухие

как горло оратора

в лозунгах первомая

плавится след

и пепел

с невиновного корабля

в открытое дальше

дальше

2. Ночью

ноги беженцев где-то

это еще не мы

между словами

свежей заваркой

столовое серебро

без сожаления отпускаешь

дымная очередь

перемещенных лиц

родители на кухне

перебрасываются ни о чем

ложатся и лопаются

как мухи

потом мама встает

чтобы выключить свет

Очередь

клетка для слова [письмо]

для слова [чужой]

для слова [война]

пеплы пели песни

видеолес ярусский

шумит

за нами

не занимали

гуманитарка родионовна

выпьем по штуке

в одни руки

российская федерация

поводит военную операцию

в пальмовом масле

и мертвом хлебе

фрида едет в автобусе

по фонтанке

[…]

Тихий вечер

1.

открытая

качается на дубе

нам ничего не будет

зерно садится в кровь

как в лодочку

перевернись перевернись

голубица ослепленная

под рыбами плывет за острова

роняет волосы

след в след

на деревянном дне

не спрашивай моих

зашитых в покрывало

не оборачивайся

2.

коврик для йоги

камешек с черепашьего дна

визитная карточка мини-отеля “Фонтанка 11”

виновные вещи

всплывают как невиновные

под рыбами плывет за острова

переодетые в женщин

мужчины соблазняют женщин

в пиджаках с выражением

будешь пока не кончишь

за речью будущего письма

стоит на мокрые волосы лица

пьешь

из посуды чужого сна

как двойное проникновение

повтор

из посуды чужого сна

как двойное проникновение

удерживая в горле

немного

Лазарь не режет язык

в толпе свидетелей

(все признали свою вину)

он встает и выходит

за край листа

и многие тянутся

повторить эту шутку

но никто и никогда

не повторит

как это

как это

жить

обнимая домашних

пованивая

с голодным ртом мертвеца

на границе двух

на одном

сообщается

чем была эта вода

и эта еда

и эти люди

история прикосновений

и укусов

или

история присутствия

и праха

и все это

не имея возможности

даже сойти с ума

на втором не говорят

на нем забывают

одиночество текста

вырванная из рук

земля