Настоящий текст изначально был опубликован в сборнике Жиля Делёза и Феликса Гваттари под названием «Психоанализ и Политика» (1977) и задумывался в качестве своего рода практического дополнения к «Четырём тезисам о психоанализе».

Демарш авторов представляет из себя своеобразную попытку шизоаналитического взгляда на несколько клинических случаев, ставших каноническими в рамках фрейдовского и кляинианского психоанализа. Стоит сразу обратить внимание на тот факт, что заключительный случай (девятилетняя Агнесс) представляется довольно сложным для понимания. Упомянутая сложность связана с тем, что в процессе перевода нам так и не удалось найти оригинальный текст этого случая, чтобы уточнить, каким образом было организовано вмешательство психотерапевта, который вёл этот случай, и написать хотя бы несколько уточняющих сносок. Тем не менее, комментарии авторов публикуемого текста помогают приблизительно реконструировать наиболее общие моменты происходящего.

Приятного чтения.

Интерпретация высказываний

В детском психоанализе мы видим куда лучше, чем в любом другом психоанализе, каким образом высказывание подавляется и заглушается. Невозможно произвести высказывание, чтобы оно не было низведено к уже готовой и кодированной решётке интерпретации. Ребёнок не может избежать этого: он заранее «бит». Психоанализ — невероятное предприятие с целью подавить любое производство высказываний в качестве [манифестации] реальных желаний. Мы рассмотрим три примера детей, поскольку именно на их примере проблема проявляется наиболее очевидным образом: знаменитого маленького Ганса (Фрейд), Ричарда (Мелани Кляйн) и Агнесс в качестве примера актуальной секторизации[1].

Мы поместим в левую колонку, что говорит ребёнок, в правую же колонку — нечто, что психоаналитик или психотерапевт слышат, принимают во внимание, переводят или же производят [на месте услышанного]. Предоставим читателю судить о невероятности того разрыва, который, скрываясь за видимостью обладания значением [signifiance] и толкования, маркирует максимум репрессии и несоответствия. От случая к случаю всё становится всё хуже и хуже.

Эта компаративная работа, в которой рассматриваются три детских случая, была проведена в группе (Жиль Делёз, Феликс Гваттари, Клэр Парне, Андре Скала) в надежде, что подобные группы будут учреждаться, ставя под сомнение букву психоанализа.

Маленький Ганс, 5 лет — случай Фрейда.

Левая сторона (ребёнок).

А. Первое движение Ганса вполне понятно: он хочет спуститься по лестнице, чтобы найти свою подругу [petite amie] Марику и спать с ней. Движение детерриториализации, посредством которого машина-мальчик пытается войти в новую сборку (для Ганса его родители вместе с ним уже формировали машинную сборку, которая, однако, не должна была быть исключительной: «Я вернусь завтра утром к завтраку»). Родители плохо восприняли это: «Что ж, давай»[2]. Ганс уходит. «Естественно, его возвращают обратно». Итак, эта первая попытка детерриториализации внутри дома проваливается. Ганс понимает, что подруги из его дома не комильфо [comme il faut]: он дешифрует локальную политическую экономию и во время похода в ресторан обнаруживает более адаптированную партнёршу, «светскую женщину». Вторая попытка детерриториализации путём покорения и пересечения улицы. Но и здесь снова происходит казус…

Выдуманный родителями компромисс: Ганс время от времени будет приходить в их кровать. Никогда ретерриториализация в материнской кровати не производилась столь настойчиво. Вот, что такое искусственный Эдип. Вынужденный быть в этой ситуации, Ганс ожидает от неё по меньшей мере того, что ожидал от домашней сборки с маленькой Марикой или же уличной сборки с другой маленькой девочкой: «Почему ты не трогаешь меня здесь пальцем?» — «Потому что это свинство» — «Что такое свинство? Почему?[3]». Ганс повсюду зажат, повсюду окружён: одним махом его заставляют и ему запрещают воспринимать свою мать в качестве объекта желания. Ему прививают вирус Эдипа.

Правая сторона (психоаналитик).

Фрейд не может поверить, что Ганс желает маленькую девочку. Ему нужно, чтобы это желание скрывало за собой другое. Фрейд ничего не понимает ни в сборках, ни в движении детерриториализации, которое их сопровождает. Он знает лишь одно: территорию-семью. Любая другая сборка должна быть репрезентирующей семью. Необходимо, чтобы желание, направленное на Марику, стало аватаром желания матери, которое предположительно было первичным. Желание Марики [то есть направленное на неё] должно быть желанием, где Марика составляет часть семьи. «За этим пожеланием (Я хочу, чтобы Марика спала со мной) скрывается другое (Я хочу, чтобы Марика составляла часть нашей семьи)»!

Левая сторона (ребёнок).

Б. Маленький Ганс никогда не выказывал страха, что ему отрежут пенис. На угрозу кастрации он ответил с крайним безразличием. Он никогда не говорил об органе, но о функционировании и коллективном агенте функционирования: le fait-pipi [4]. Ребёнок не интересуется органами и органическими функциями и половыми штучками. Он интересуется машинным функционированием, то есть состоянием [etat de choses][5] желания. Очевидно, что у девочек есть пиписька, а также она есть и у матерей, поскольку они писают [font pipi]: всегда присутствуют одни и те же составные части, но вступающие в вариабельные позиции и соединениях. Идентичность материалов — это единство плана консистенции или же композиции, это однозначность [univocite] бытия и желания. Вариабельность позиций и соединений, множественности — машинные сборки, которые реализуют план с такой степенью могущества и совершенства. Не существует двух полов, существует n полов, существует столько полов, сколько сборок. Как каждый из нас входит в большое количество сборок, так и каждый из нас имеет n полов. Когда ребёнок обнаруживает, что он сведён к одному полу, женскому или же мужскому, то именно тут он обнаруживает своё бессилие: он теряет машинный смысл и отныне обладает лишь утилитарным значением [signification d’outil]. И тогда ребёнок действительно оказывается в депрессии. Его вывели из строя, у него украли бесчисленное количество полов. Мы попытались показать, каким образом эта авантюра изначально происходила с маленькой девочкой — именно она изначально оказывается редуцированной к одному полу, маленький мальчик следует за ней. Речь ни в кой мере не идёт о кастрации, то есть мальчишеском страхе потерять тот пол, которым он уже обладает, а в случае с девочкой — о тревоге больше не иметь или всё еще не иметь пола, которого у неё нет. Речь идёт совсем о другом: Ребёнок-машина столкнулся с проблемой кражи полов. (Таким образом, фантазм о слесаре у маленького Ганса, который так плохо поняли отец и Фрейд, — это фантазм о порче, кошмаре быть редуцированным к одному полу).

Правая сторона (психоаналитик).

Вместе с психоанализом мы вновь обнаруживаем теологический способ мышления. То мы верим, что существует лишь один единственный пол, мужской, орган-пенис (Фрейд); эта идея также сопровождается методом аналогии в вульгарном смысле: клитор является аналогом пениса, совсем маленьким испорченным пенисом, который никогда не сможет вырасти. То мы верим, что в действительности существует два пола, мы восстанавливаем специфическую женскую сексуальность, вагиноцентричную (Мелани Кляйн).

На сей же раз метод меняется: мы переходим к методу аналогии в учёном смысле или же методу гомологии, основанном на означающем-фаллосе, а не на органе-пенисе. Структуралистская вера в том виде, в каком её выражает Леви-Стросс, находит здесь своё привилегированное применение: преодолеть воображаемые аналогии в пользу структурных и символических гомологий.

Но этим действием ничего не изменяется: крайне неважно, признается ли один или два пола, даже если они оба размещаются в каждом из нас (бисексуальность; желание вагины у мужчины, которое было бы гомологичным желанию пениса у женщины). Так или иначе, совсем неважно, мыслим ли мы в терминах вульгарной аналогии, в терминах органов и органических функций или же учёной гомологии, в терминах означающего и структурных функций. Все эти различия являются теоретическими и существуют только в голове психоаналитика. Мы продолжаем плотно соединять желание с кастрацией, которую мы интерпретируем как воображаемую или же как символическую (единственный вопрос, какой из двух методов лучше оперирует этим раздражающим сцеплением [кастрации и желания]). В любом случае сексуальность, то есть желание, в качестве либидо, сводится к различию полов. Фатальная ошибка, что мы трактуем это различие органически или же структурно относительно органа-пениса или же означающего-фаллоса.

Ребёнок думает и видит совсем не таким образом:

1) Нет ни органической аналогии, ни структурной гомологии, но есть однозначность [univocite] составных частей с вариабельными соединениями и позициями (сборками). Не органическая и не структурная функция, но машинное функционирование. Однозначность, единственно атеистическая мысль — мысль ребёнка.

2) Однозначность — это также мышление множественного: (n-ого количества сборок), куда входят составные части, и n-ого количества полов; локомотив, лошадь, солнце не в меньшей мере являются полами, чем девочка или мальчик; вопрос-машина сексуальности повсюду охватывает проблему различия двух полов. Сводить всё к различию полов — лучший способ отречься от сексуальности.

3) Когда ребёнок сведён к одному из полов, мужскому или женскому, то это потому, что он уже всё потерял; мужчиной или женщиной уже обозначаются существа, у которых украли n-ое количество полов. Не существует связи каждого из двух полов с кастрацией, но изначальна лишь связь омнисексуального и мультисексуированного с кражей.

4) Действительно существует диссимметрия девочки и мальчика, но она состоит в следующем: девочка — первая, у кого мы воруем n-полов, у кого мы крадем её тело-машину, чтобы сделать из него тело-инструмент. Женские революционные движения радикально ошибаются, когда отстаивают свои исключительно женские права (лаканизированный MLF [6]). Они должны отстаивать права всех полов: женских не более, чем мужских, которых девочка была изначально лишена, чтобы оказаться девочкой.

Фрейд не перестает не признавать детскую сексуальность. Он интерпретирует, следовательно, не признаёт. Он отлично видит, что различие полов само по себе оставляет ребёнка совершенно безразличным; но он интерпретирует, как если бы ребёнок реагировал на тревогу кастрации, поддерживая своё поверье о существовании пениса у девочки. Это неправда. Ребёнок не испытывает никакой тревоги кастрации до момента, пока мы не редуцируем его к одному единственному полу. Кажется, что он имел n-полов, которые отсылали к всевозможным сборкам, в которые входили общие части как для девочек, так и для мальчиков, но также для животных и вещей… Фрейд отлично видит, что существует диссимметрия девочка-мальчик; но он это интерпретирует как вариации Эдипа-девочки и Эдипа-мальчика, как различие между кастрацией-девочки и кастрацией-мальчика. Это также неправда: ничего общего с Эдипом или же фамильялистской темой, но [общее] с трансформацией тела, [а точнее] машины в инструмент. Ничего общего с кастрацией, отсылающей к полу, который мы имеем, но имеет отношение к краже всех полов, которые мы имели. Фрейд сцепляет сексуальность с семьей, кастрацией, различием полов — тремя главными ошибками, суевериями более ужасными, чем средневековый теологический способ мыслить. Мы даже не можем сказать, что Фрейд плохо интерпретирует; но, интерпретируя, он не рискует пониманием того, что говорит ребёнок. Присутствует много цинизма в этой декларации Фрейда: «мы используем указания, которые пациент до нас доносит, с целью представить его сознанию, при помощи искусства интерпретации, его бессознательный комплекс своими собственными словами».

Левая сторона (Ребёнок).

С. Итак, Ганс провалился в осуществлении своего самого сокровенного желания: в попытке [вступить] в машинную сборку посредством детерриториализации (исследование улицы в соединении с подругой). Он насильно ретерриториализуется в семье. Однако даже семью он готов воспринять в качестве сборки, в качестве машинного функционирования. Но отец, мать, Профессор[7] присутствуют тут за тем, чтобы в той или иной степени напомнить ему, что семья не то, что он себе вообразил: сборка, функционирование. Не агенты желания, а лица [personnes] или же представители закона; не машинное функционирование, но структурные функции: функция-Отец, функция-Мать. Теперь Ганс боится выходить на улицу. И он боится туда ходить, потому что в таком случае лошадь могла бы его покусать. Но как может быть иначе, если улица была для него закрыта и запрещена в качестве его самого сокровенного желания? И лошадь это вовсе не лошадь в качестве представляемой чувственной формы (по аналогии), не мыслимая интеллигибельная структура (по гомологии). Лошадь — это элемент, детерминированная составная часть в уличной сборке: лошадь, омнибус, воз [8]. Лошадь, как мы это видели, определяется списком аффектов, находящихся в зависимости от сборки, частью которой она [лошадь] является, — аффектов, которые представляют ничто иное как сами себя: быть ослепленным, держать вожжи, быть гордым, иметь огромную пипиську [un grand fait-pipi], иметь огромную задницу для испражнения, кусаться, тянуть за собой большой вес, быть выпоротым, производить шум своими ногами… Настоящая проблема, с которой связан тот факт, что лошадь «аффективна», а не репрезентативна, связана с вопросом о том, каким образом аффекты циркулируют в лошади, как они переходят и трансформируются друг в друга? Становление-лошадью и становление-лошадью маленького Ганса. Проблема Ганса — это вопрос о том, в какой динамической связи находятся все эти аффекты. Например, для того, чтобы «укусить», не нужно ли пройти через «упасть», которое в свою очередь трансформируется в «шуметь ногами»? Что может лошадь? Происходящее далеко от того, чтобы быть эдипиальным фантазмом, речь идёт об анти-эдипальном программировании; стать лошадью, чтобы избежать тисков, в которые его [Ганса] хотят заключить. Мы закрыли для Ганса все человеческие решения. Лишь становление-животным, как и становление-человеком, позволило бы ему завоевание улицы [9]. Но психоанализ тут как тут, чтобы перекрыть ему этот последний выход.

Правая сторона (психоаналитик).

И вот отец, а затем и профессор, вновь выбирают наиболее грубые выражения. И нет никаких сомнений. Вновь необходимо, чтобы лошадь репрезентировала что-то другое. И это другое лимитировано: сначала это мать, потом — отец, а затем — фаллос. Не стоит суетиться, ведь каким бы ни было рассматриваемое животное, ответ фрейдистов будет идентичным: лошадь или жираф, петух или слон — всё это одно и то же, это всегда папа. Фрейд говорил это во весь голос: лошадь не имеет никакого значения сама по себе, она случайна. То, что ребёнок видит лошадь, которая падает под ударами хлыста и пытается подняться, производя сильный шум ногами [jambes] напополам с искрами, не имеет никакого значения. Вместо того, чтобы видеть в определениях [determinations] лошади интенсивные аффекты и машинную сборку — такую, что уличная лошадь по существу различается от любого другого животного или же любых других типов лошадей, Фрейд продолжает напевать старую песню: посмотрите, что у лошади на глазах, да это же очки отца; что у неё вокруг рта, это же усы отца! Это поразительно. Что ребёнок может поделать с подобным самообманом? Вместо того чтобы видеть в определениях [determinations] лошади циркуляцию интенсивностей в машинной сборке, Фрейд действует через статичную аналогию репрезентации и идентификации по аналогии: более не лошадь производит идеальные экскременты, но лошадь сама по себе является фекалией и дверь, из которой она выходит, является задницей [10]! Вместо того чтобы пиписька и кусание были в определенном интенсивном отношении с лошадью, внезапно начинает кусаться пиписька. И здесь Ганс выражает своё потрясение, что является способом сказать, что его отец ничего не понял: «Но ведь пиписька не кусается» (дети умны: они знают, что пиписьки не кусаются, как и мизинцы не говорят). На что его отец, отбросив всякий стыд, отвечает: «Всё может быть…». Кто здесь больной? Маленький Ганс? Или же объединившиеся отец с «профессором»? Пагубные последствия интерпретации и придания значения. Глупость. Остаётся лишь пожалеть маленьких детей.

Чего добивается Фрейд своими коварством и обманом (он сам хвастается о том, что не всё говорит отцу, чтобы лучше преуспеть в своих целях и суметь манипулировать интерпретациями)? Если он чего-то и хочет, так это следующего:

1) Сломать все машинные сборки маленького мальчика, чтобы низвести их до семьи, которая будет с этого самого момента рассматриваться как иное, нежели сборка, и будет навязана ребёнку как представитель логики.

2) Помешать любым движениям детерриториализации ребёнка, которые, однако, конституируют суть либидо и сексуальности; блокировать ему все выходы, переходы и становления, включая сюда становление-животным и становление-нечеловеком; ретерриториализировать его в кровати родителей.

3) Встревожить его, внушить ему вину, подавить его, обездвижить его, сделать его статичным, заполнить его грустными аффектами… посредством силы интерпретации. Антропоморфизм и территориальность, Фрейд знает лишь это, тогда как либидо не перестает направляться в другое место. Фрейд ничего не понимает ни в животных, ни в становлении животного, ни в становлении-животным: как и в случае с волками Человека-Волка, а также с крысами Человека-Крысы, как и с лошадьми маленького Ганса.

Левая сторона (Ребёнок).

Но как Ганс в то же время мог не бояться (но по совсем иным причинам, нежели тем, что изобрёл Фрейд)? Стать животным и вовлечься в подобную сборку — что-то действительно серьёзное. Но ещё серьёзнее, что желание здесь противостоит своей собственной репрессии. В лошадиной сборке [dans l’agencement cheval] возможность попасть под воздействие аффекта оказывается заполненной аффектами одомашнивания, обессиленности, пережитой жестокости, но и не в меньшей степени могуществом [puissance], гордостью и активной силой. Путь пролегает вовсе не по обкатанной дорожке желание-тревога-страх; но желание изначально встречает страх, который превращается в тревогу лишь впоследствии под влиянием семейного и психоаналитического воздействия. Например, кусать: это действие разозлённого животного, которое одерживает верх, или же реакция побеждённого животного? Маленький Ганс кусает или же он сам укушен? Становление-животным откроет Гансу секрет улицы в качестве линии побега или же станет для него причиной для застоя и тупика, которые заранее были обеспечены семьей? Становление животным как высшее проявление детерриториализации подталкивает желание к его границе: тому, что желанию удаётся пожелать собственного подавления [repression], что является совершенно иным мотивом, нежели фрейдовским, где желание обуздывает [se reprimerait lui-meme] само себя.

Правая сторона (Психоаналитик).

Что делает Фрейд, чтобы добиться своей цели? Он ломает машинную сборку Ганса, разбивая её на три кусочка: лошадь попеременно и всё более и более основательно будет матерью, отцом, а затем и фаллосом. Но точнее всё происходит следующим образом: 1) Тревога изначально связана с улицей и матерью («на улице ему не хватает его мамы»!), 2) Тревога трансформируется, укореняется и развивается в страхе быть укушенным лошадью, боязнь лошади связывается с отцом («должно быть, лошадь — это отец»), 3) Лошадь — это огромная пиписька, которая кусается. Таким образом, итоговая сборка Ганса и его заключительная попытка детерриториализации, как становления-животным, ломаются, чтобы быть переведёнными в территориальный принцип семьи, в семейную триангуляцию. Почему с этой точки зрения важно, чтобы мать смещалась к отцу, а отец — к фаллосу? Потому что мать не должна обладать автономной властью, которая позволила бы существовать территориальному рассеиванию; мы увидели, что если даже мать доминирует, семейная власть все равно фаллоцентрична. Необходимо, чтобы отец в свою очередь удерживал свою власть возвышенного фаллоса, чтобы триангуляция существовала как структурная и структурирующая операция. Только на этом условии кастрированное желание сможет социализироваться и сублимироваться. Сущностным для Фрейда является утверждение о том, что желание само себя обуздывает [se reprime lui-meme]. Для этого необходимо показать, что желание не выдерживает «интенсивностей». Фрейд постоянно удерживает в уме истерическую модель, где, как это хорошо видела психиатрия XIX века, интенсивности слабы. Таким образом, необходимо сломать интенсивности, чтобы помешать их свободной циркуляции, их реальной трансформации; необходимо обездвижить каждую из них посредством своего рода придания значения или символизации (= желание по отношению к матери, желание против отца, мастурбаторное удовлетворение); необходимо перенастроить искусственную систему таким образом, чтобы они [интенсивности] вращались по кругу [tourner sur place]. Необходимо показать, что желание не подавлено, но само себя подавляет, принимая за свой объект нечто, что по самой своей сути является Потерей, Кастрацией, Нехваткой (фаллос в отношении с мамой, в отношении с папой, в отношении с самим собой). Таким образом, психоаналитическая операция выполнена: Фрейд может цинично сделать вид, что терпеливо ждёт, и позволить говорить Гансу. Ганс никогда не имел ни малейшей возможности говорить и произнести хотя бы одно из своих «высказываний». В таком психоанализе очаровывают как раз реакции ребёнка: его ирония, когда он чувствует, что родители преувеличивают. И напротив — полное отсутствие юмора и давящая скука психоанализа, маниакальная интерпретация, самоудовлетворение родителей и Профессора. Но на одной иронии далеко не уедешь: её будет у Ганса всё меньше и меньше, или же он всё больше и больше будет прятать её, он согласится со всем, всё признает, смирится со всем. Да-да, я хочу быть мамой, я хочу быть папой, я хочу огромную пипиську, как у папы… Всё за тем, чтобы его оставили в покое, чтобы он мог наконец-то забыть, забыть всё, в том числе и свои неприятные часы психоанализа.

Случай Ричарда, 10 лет (Мелани Кляйн).

Правая сторона (психоаналитик).

Эта книга Мелани Кляйн — позор психоанализа [11]. Мы могли бы верить, что кляинианская тематика частичных объектов, а также параноидальной и депрессивной фазы, позволяет немножко выйти за пределы семейного и эдипального тупика, также как и за пределы теории стадий. На самом деле, здесь всё ещё хуже. В исходной ситуации мы видим противоборство двух соперников: молодого английского еврея полного чувства юмора против старой рессентиментальной австрийки [12], которая ломает ребёнка. Бой на 93 сеанса. В начале юмор маленького Ричарда защищал его: он вежливо улыбался интерпретациям Мадам К. и заметил, что «сложновато иметь такое количество разного рода родственников [parents] в голове». Он просит взглянуть на красивые часы Мадам К., чтобы узнать, скоро ли закончится сеанс. Он кажется очень обеспокоенным своей простудой. Он отвечает, что «когда он рассказал всё это Мадам К., то рассчитывал услышать в точности те объяснения, которые она только что ему дала». Но Мадам К. невозмутима и продолжает свою бомбардировку: он боится моих интерпретаций [думает она]. Лейтмотив книги ясен: «Мадам К. интерпретировала, интерпретировала и ещё раз ИНТЕРПРЕТИРОВАЛА». Ричард будет побеждён и поблагодарит мадам. Цель Мадам К.: немедленно перевести аффекты Ричарда в фантазм; со временем перевести его из параноидально-шизоидной позиции к депрессивной позиции, из машинной позиции (функционирование) в позицию маленького инструмента («починка»); конечная цель — помешать ему формировать собственные высказывания, а также сломать коллективную сборку, которая была бы генератором высказываний у ребёнка.

Левая сторона (ребёнок).

Идёт война, Ричард читает три журнала в день и слушает радио. Он узнает, что означает «союзник», «враг», «тиран», «лжец», «предатель», «нейтральное государство». Он изучает её [войну] политически в связи с именами собственными актуальной Истории (Черчилль, Гитлер, Риббентроп, Дарлан), вместе со странами, территориями и явным полицентризмом Социуса (карта, границы, возвышения, взятие высот), вместе с военными машинами (бомбы, самолёты, корабли и т.д.). Он конструирует свои машинные сборки: сначала сборки стран на полном теле Земли [corps plein de la Terre]; второй тип — сборки кораблей на полном теле моря [corps plein de la mer]; третий тип — это сборки всех видов транспорта (самолёт, автобус, железная дорога, грузовик, парашют) на полном теле Мира [corps plein du Monde]. Речь действительно идёт о либидинальных сборках, но не потому, как в это верит Мадам К., что они представляют вечную семью, а потому, что они являются аффектами, становлениями, преодолениями, полями территориализации и линиями детерриториализации. Таким образом, «увиденная наизнанку» карта имеет странную форму, запутанную и перемешанную, детерриториализованную. Ричард делает рисунки каждого типа сборки в отношении с другими: полное тело Земли как невероятных размеров морская звезда — это империя, раскрашенная в соответствии со странами [на карте], цвета же как аффекты. Если странам и присвоены члены семейства, то это не потому, как в это верит Мадам К., что «империя представляет семью», но потому, что семья имеет стоимость лишь в качестве сборки, которая должна открыться и детерриториализироваться, следуя линиям атаки и побега Социуса. Происходящее в семье будет зависеть от того, что происходит в империи. Чистая правда, что Ричард возбуждается и развозбуждается политически: это политический Эрос, который будучи далёким от того, чтобы низвести Социус до семьи, обнаруживает семейные имена за географическими и историческими именами, перераспределяет их, полностью следуя политическому полицентризму. Страны суть аффекты, они эквивалентны становлению животным Ричарда (поэтому Ричард много присваивает их себе). Либидо Ричарда омывает Землю, он мастурбирует на Страны. Sex-Pol [13] в действии.

Правая сторона (психоаналитик).

Итак, для Мадам К. империя — это семья. Мадам К. не ждет и, подобно Фрейду, не делает лицемерный вид, что ожидает: уже с первых сеансов Гитлер — тот, кто делает больно маме, это ужасный папа, плохой пенис. Карта наизнанку — «слияние родителей [parents combine] в ходе их сексуальных отношений». Мадам К. дала интерпретацию: английский порт, в который вошел крейсер «Принц Ойген», представляет генитальные органы его матери. Черчилль и Великобритания представляли другой аспект его родителей. Цвета — это члены семьи и так далее. Все это на протяжении 435 страниц. Ричард поражен, читатель испытывает отвращение. Ричард будет разбит и подвергнут невероятной атаке, искусственно зажат в кабинете Мадам К.: хуже, чем в семье; хуже, чем в школе или же газетах. Никогда лучше не было показано, что ребенок не имеет права заниматься политикой: понятно, что война — это ничто для ребенка, ведь для его либидо имеют значение только деструктивные влечения в нем. Итак, необходимо констатировать, что кляинианская концепция частичных объектов и высказываний, далекая от того, чтобы ослабить фрейдовские клещи, напротив формирует фамильялизм, эдипизацию и фаллоцентризм, присущий психоанализу. Мадам К. нашла еще более прямые способы переводить аффекты в фантазмы и прерывать ребенка, чтобы помешать ему производить свои высказывания. Причины этого просты:

1) Теория позиций [параноидально-шизоидной и депрессивной] сделана, чтобы увести ребенка от его параноидально-машинной позиции к позиции депрессивной, где семья вновь обретает свою унифицирующую роль, а также роль персонологической и структурирующей интеграции, которая сойдет для всех других сборок;

2) Мадам К. одалживает свои биполярные концепты школам: плохой и хороший, все дуализмы плохого и хорошего. Её кабинет в той же мере класс, что и семейная комната. Мадам К. ведёт урок. Именно в этом новизна Мелани: она не может посадить детей на кушетку как на эквивалент родительской кровати, ей нужно сделать это эквивалентом школы. Детский психоанализ может быть возможен лишь ценой этого (Анна, дочь Фрейда, не поняла этого). Мадам К. таким образом переинтерпретирует семью, отправляясь от примера школы, она обрюхатила семью школой. Но также она одаряет семью неестественными силами, которые делают её способной отклонить и возвратить все либидинальные инвестирования [в семью];

3) Касательно же концепции частичных расколовшихся объектов, мы могли бы изначально поверить, что она является способом распознать множественности, сегментарности, сборки и социальный полицентризм; но на самом деле всё наоборот. Объекты возникают как частичные, в смысле Мадам К., когда они абстрагированы от машинных сборок, куда они входят и где они рассеиваются и распространяются; когда вырваны из множественностей, к которым они принадлежат, чтобы быть низведенными до «идеала» органической тотальности, означающей структуры, персонологической или субъективной интегрированности, которые всё ещё не тут, по признанию Мадам К., но которые должны возникнуть вместе с прогрессом «позиции», возраста и лечения (низведение до страт)… «В конце анализа ребёнок не был в отчаянии вопреки болезненным эмоциям, которые он испытал, поскольку он рассматривал лечение как необходимое для себя».

Агнес, 9 лет, Секторизация, Ж. Ошман. “Esprit”, декабрь 1972.

Левая сторона (ребёнок).

Серьёзный кризис Агнесс совпадает с менструацией. Она выражает этот машинно [machiniquement]: машинная неисправность, крайняя степень несовершенства, функционирование, которого она отныне лишена, неработоспособность или же повреждение материала (речь не идёт о нехватке органа). Её обращение к психотерапевту : «Пожалуйста, приведите меня в норму, у меня болит пупок» (стр. 888); «у меня всё забрали, меня обокрали, сломали мою машину» (стра 903). Она отказывается от тела-инструмента, органического тела, и требует восстановления тела-машины: она «марионетизирует» психотерапевта. Живая марионетка Клейста без ниточек, она обрезает свои нитки: она отказывается от своих грудей, своего пола, своих глаз, которыми она видит, и своих рук, которыми она трогает. Речь более ни в кой мере не идёт о различии полов, речь идёт о машинных различия, состояниях мощности и совершенства, различиях между «функцонировать» и «более не функционировать» (вот что сексуально; яблоки делают детей, машины занимаются любовью, её сестра сделала ей ребёнка). Речь настолько мало касается различия полов, что она зовёт на помощь свою сестру Мишель, которая всё ещё не достигла половой зрелости, а поэтому всё ещё не испорчена, не приведена в негодность и не обделена (стр 892).

Правая сторона (психоаналитик).

Секторизация имеет множество очагов: дневной госпиталь, ночной госпиталь, диспансер, специальная школа, домашние бригады. Будучи полицентрированной, она использует в качестве модели скорее социус, нежели школу или семью. Но это не мешает тому, чтобы она ещё сильнее вгоняла ребёнка в семью. Агнесс, при её эпилептическом прошлом, забирают из коммунальной школы и помещают в специализированную школу, и она оказывается в диспансере: затем к ней приходит домашняя бригада. Психотерапевты начинают с того, что переводят всё на язык органики: всё низводится до уровня органической страты, всё сводится к распре вокруг органа, разговоры происходят в терминах органов и функций вместо разговора о функционировании. Тем не менее, психотерапевты действительно должны признать, что этот орган странен и ненадёжен: на самом деле это материал, подверженный изменениям, меняющийся в соответствии со своими положениями и соединениями («плохо локализируемый, плохо идентифицируемый, это одновременно кость, прибор, экскремент, ребёнок, рука, сердце отца и украшение матери…» (стр. 905). Но это не мешает им настаивать на том, что проблема прежде всего является проблемой различия полов, кастрации и потерянного объекта. (p.891, p.905).

Агнесс видит семью в качестве машинной сборки (совокупности множеств, множественных пересечений), которая должна служить основой или отправной точкой для других сборок: таким образом, Агнесс могла бы детерриториализироваться в тех других множествах, которые в ответ модифицировали семейную сборку. Отсюда и проистекает пожелание Агнесс «вернуться в коммунальную школу, которая посещается её братом и её сестрой». Элементы и материалы, которыми она располагает, Агнесс распространяет в семье (как сборке), чтобы испытать всевозможные ответвления, все позиции и соединения. Неопределенный артикль [14] свидетельствует об этих различных вариациях, как о циркуляции аффектов сквозь сборку: желудок, рты, прибор, штуковина, ребёнок (стра 890, 908).

Правая сторона (психоаналитик).

В свою очередь о семье будут говорить в органических терминах: слияние, симбиоз, зависимость (а не ответвление [branchement]). Агнесс будет абсолютно полностью помещена в семейного Эдипа в качестве точки возврата и прибытия. Они заставляют машинные сборки Агнесс исполнять семейные роли вместо того, чтобы заставлять семью исполнять роль сборки («мы хотели предложить ребёнку замещающего материнского персонажа, с которым она могла бы установить симбиотическое отношение, которого, как мы утверждаем, ей не хватало, и которого она безнадежно пыталась реконструировать через негацию персональной идентичности»). Агнесс не только низведена до органической страты, но также до страты семейного означивания [signifiance familial] и персональной субъективной идентичности. Но потому, что она отказывается от субъективной идентичности и значащей семьи [la famille signifiante] не в меньшей степени, чем от организма, мы проинтерпретируем все элементы и материалы Агнес в негативных терминах и и терминах частичных объектов, дабы абстрагировать их от комбинаций, в которые Агнесс пыталась их [элементы] ввести (стр. 900). Таким образом мы забываем, что протест Агнесс ни в кой мере не имел негативного основания по типу частичности, кастрации и сломаного Эдипа, а был связан с идеально позитивным источником: телом-машиной, которая у неё была украдена, машинными состояниями, которых её лишили.

Левая сторона (ребёнок).

«Агнесс стала жестокой. Она взрывалась как бомба при малейшей фрустрации…». Но как могло быть иначе? Как она могла не возвратиться к своему «безнадёжному аутизму»? Всякий раз ей отвечали так: говоришь не ты, а другой в тебе, не бойся, ты — Агнесс, мы понимаем твои желания юной девушки, мы здесь, чтобы объяснить их тебе. Как Агнесс могла не закричать: «Я не Агнесс!». Она провела столько времени, говоря определенные вещи, формируя определенные высказывания, которые не услышала психотерапевт. Агнесс отомстит марионетизируя её. Когда она говорит о своём психотерапевте: «она говорит всё, что я делаю, она знает, что я думаю», то это не комплимент по поводу её проницательности, а скорее обвинение в надзирании и системной деформации. Агнесс зажата со всем сторон — семья, школа, социус. Психотерапевт, которая в свою очередь приспособила и воспроизвела все очаги власти, является существенным фактором в этом обобщенном заедании. Агнес имела n-полов, ей дали один, мы насильно низвели её к различию полов. Агнесс имела n-матерей, в качестве трансформируемых материалов, но ей оставили одну. Агнесс n-участков территории, но всю принадлежащую ей область заняли. «Её монотонное сетование» не связано с сетованием Эдипа, расколотого между противоречивыми требованиями" (стр. 908), а скорее напоминает крик «держи вора! держи вора!»

Примечания переводчика:

[1] Во Франции в 1960 году была проведена политика «секторизации». В каждом секторе (численностью, как правило, около 70 000 человек) профилактика и лечение были доверены мультидисциплинарным сменам работников. Каждая смена, составленная по такому принципу, располагала различными структурами, позволяющими в нужный момент среагировать на течение заболевания у их подопечных: дневной стационар, кабинет посттерапевтического наблюдения, госпитализация на ночь, медико-психологический центр, кризисное отделение, распределительный центр, лечебное помещение для временного проживания и т. д. Таким образом, круглосуточное пребывание в больнице при госпитализации стало лишь одной из форм в ряду тех, которыми располагал сектор. Нередко (даже в самых отдалённых местностях) помощь оказывается больному на дому психиатром и приданной ему группой медперсонала.

[2] В русском переводе случая маленького Ганса родители говорят ему: «Если ты действительно хочешь уйти от папы и мамы, забери свою куртку, штанишки и — с богом!»"

[3] Этот фрагмент диалога отсылает к беседе Ганса и его матери после купания в ванной. После купания мать Ганса всегда тщательно вытирала его и припудривала. Когда она припудривала его пенис, то предпочитала не касаться его пальцами. Поэтому Делёз и говорит про Ганса, что тот ожидал от матери того, что ожидал от тех сборок, куда не смог попасть. Т.е. стимуляции гениталий.

[4] В оригинале Фрейд использует термин “Wiwimacher”, который переводится на французский как le fait-pipi (существительное от фразового глагола faire-pipi — писать). Иными словами, речь о пенисе. Ганс даёт пенису имя функции, на что и обращает внимание Делёз. Наиболее близким эквивалентом в русском языке является слово «пиписька», поскольку в слове также обращается внимание на функционал органа.

[5] Положение вещей.

[6] Mouvement de liberation des femmes (MLF) — Движение за освобождение женщин.

[7] Речь о Фрейде.

[8] Наряду с лошадью? омнибус и воз — два элемента, провоцировавшие у маленького Ганса страх. См. подробнее: Анализ фобии пятилетнего мальчика (Маленький Ганс), З.Фрейд, 1909 год

[9] Смысл фразы реконструирован. Оригинал: “Seul, un devenir-animal, un devenir-humain lui permettrait la conquete de la rue”

[10] Делёз имеет в виду разговор маленького Ганса с Фрейдом относительно страха первого перед открывающимися воротами, откуда обычно выезжал воз, запряженный лошадьми. Фрейд предложил ребёнку аналогию зад/ворота, а также лошадь/фекалия. Таким образом, в рамках этого случая ворота и лошади выступили метафорой для другой фобии: Ганс боялся ходить в туалет по-большому.

[11] На французском указанная книга вышла под названием “Psychanalyse d’un enfant”.

[12] родина Мелани Кляйн — Австрия.

[13] Proletarian Sexual Politics

[14] В этом же предложении через запятую перечислены элементы сборки. Имеется в виду, что Агнесс, говоря о них, употребляла неопределенный артикль.

Переводчик - Архипов Никита

Перевод был сделан для группы "La Pensée Française"