В привычном представлении, вождь — это источник речи, которая диктует закон. Можно со справедливостью сказать, что его слова обладают почти магическим эффектом, ибо, будучи высказанными, они учреждают истину и становятся заповедью для всех прочих людей племени. Такое описание предполагает, что тело вождя становится тем виртуальным местом, в котором сконцентрирована власть примитивного общества. Для автора публикуемого текста сказанное справедливо только в том случае, если речь идет об обществах, где возник феномен Государства. Именно для них, с позиции Пьера Кластра, характерно наличие власти, отделённой от тела общества. Тем не менее, каково значение речи вождя там, где само общество является реальным местом власти? Каков тот режим сцепки речи и власти, что характерен для обществ без Государства?

Впервые статья была опубликована в Nouvelle revue de la psychanalyse (1973), а позднее вошла в книгу "Общество против Государства" (La société contre l'État).

Говорить — это прежде всего обладать властью говорить. В равной мере, можно сказать, что осуществление власти обеспечивает господство речи: лишь господа могут говорить. Что же касается подчиненных: они обречены на молчание, связанное с уважением, почитанием или террором. Речь и власть поддерживают такие отношения, что желание первого реализуется в поиске второго. Принц, деспот или глава государства — властный человек всегда не только тот, кто говорит, но и является единственным источником легитимной речи: речи обнищавшей и, конечно, скудной, но изобилующей эффективностью, поскольку она носит имя заповеди и желает лишь подчинения исполнителя. Инертные крайности, каждая для себя, власть и речь не существуют иначе, нежели друг в друге, каждая из них есть субстанция другой. Если про неизменяемость этой пары и может сложиться впечатление, что она выходит за пределы Истории, то она, тем не менее, питает её ход: имеет место историческое событие, когда нечто, что их разделяет и обрекает на несуществование, упраздняется, а власть и речь учреждаются в самом акте их встречи. Любой захват власти есть в равной мере прирост речи.

Само собой, всё это в первую очередь касается обществ, основанных на делении: господа-рабы, сеньор-подчинённый, правители-граждане и т.д. Изначальная метка такого деления, место её привилегированного развёртывания — это массивный, нередуцируемый и, может быть, необратимый факт наличия власти, которая, будучи отделённой от общества, осуществляется над ним и, если есть такая потребность, против него. Это характеризует всю совокупность обществ с Государством, от самых архаичных деспотизмов вплоть до наиболее современных тоталитарных государств, а также демократических обществ, чей государственный аппарат, дабы быть либеральным, тем не менее, является фоновым распорядителем легитимного насилия.

Соседство, прекрасное соседство речи и власти: вот, что уже долгое время кажется нам очевидным — тем, кто привык к выслушиванию этой речи. Тем не менее, нельзя игнорировать важный урок этнологии: дикий мир племён, универсум примитивных обществ или также, что равноценно, обществ без Государства, странным образом предлагает нашему размышлению уже выявленный, но применительно к обществам с Государством, альянс между властью и речью. Над племенем властвует вождь и он же в равной мере властвует над словами этого племени. Другими словами, и в особенности это касается американских примитивных обществ, индейцев. Вождь — властный человек — располагает монополией на речь. У Дикарей не нужно спрашивать: «кто ваш вождь?», но скорее необходимо спросить: «кто среди вас говорит?». Владыка слов — вот как многие племена называют своего вождя.

Если в государственных обществах речь является правом власти, то в обществах без Государства, напротив, речь является обязанностью власти

Кажется, что мы не можем помыслить одно без другого, власть без речи, потому что их, очевидно, метаисторическая связь не является менее прочной в примитивных обществах, чем в государственных образованиях. Тем не менее, было бы мало строгости в том, чтобы ограничиться утверждением о структурной детерминированности этого отношения. В действительности, радикальный разрыв, который разделяет общества, будь то реальные или возможные общества, не может не затронуть режим сцепки власти и речи, в соответствии с тем, есть ли при них Государство или же нет. Каким образом этот разрыв сказывается на обществах без Государства? Пример индейских племён помогает ответить на этот вопрос.

Различие проявляет себя, наиболее явным и глубоким образом, в том, каким образом сопрягаются речь и власть. Если в государственных обществах речь является правом власти, то в обществах без Государства, напротив, речь является обязанностью власти. Или же, если говорить другими словами, индейские общества не признают за вождем право говорить просто потому, что он вождь. Они требуют от человека, которому уготована роль вождя, чтобы он доказал своё господство над словом. Для вождя говорение является императивной обязанностью, племя хочет его слышать: молчаливый вождь не вождь.

И давайте не будем обманываться. Речь не идет о пристрастии, столь сильном у большого числа Дикарей, к красивым речам, ораторскому таланту и великолепной манере говорить. Вопрос касается вовсе не эстетики, а политики. В обязательстве быть человеком слова, что приписывается вождю, в действительности проявляется вся политическая философия примитивного общества. Именно здесь разворачивается истинное пространство, что занимает власть, — это не то пространство, в которое мы привыкли верить. И именно природа того дискурса, за чьим повторением так скрупулёзно бдит племя, а также природа той главной речи, указывает нам реальное место власти.

Что говорит вождь? Что такое слово вождя? Это прежде всего ритуализованный акт. Почти всегда лидер обращается к группе ежедневно, на рассвете или на закате. Растянувшись в своём гамаке или сидя рядом с огнем, он произносит сильным голосом ожидаемый дискурс. И, конечно, его голос должен быть мощным, чтобы заставить себя услышать. В действительности нет никакого благоговения, когда вождь говорит, нет тишины, каждый спокойно продолжает, как если бы ничего не случилось, заниматься своими делами. Речь вождя высказывается не за тем, чтобы быть выслушанной. Парадокс: никто не обращает внимание на дискурс вождя. Или скорее изображает невнимание. Если вождь должен, как таковой, подчиняться обязательству говорить, то люди, к которым он адресует свои речи, придерживаются обязательства делать вид, что они его не слушают.

Обязательство к речи, закрепленное за вождём, этот постоянный поток пустых речей, которые он должен племени, — это бесконечный долг, гарантия, которая запрещает человеку слова стать властным человеком

В некотором смысле они ничего не теряют, если можно так выразиться. Почему? Потому что в буквальном смысле вождь, будучи крайне многословным, не говорит ничего. Его дискурс сущностно заключается в многочисленном повторении традиционных норм жизни: «Наши предки хорошо себя чувствовали, когда жили так, как жили. Последуем их примеру и так мы приведем наш народ к мирному существованию». Примерно к этому и сводится дискурс вождя. Теперь мы понимаем, что он иным образом не нарушает спокойствия тех, кому он адресован.

Что означает говорение в этом случае? Почему вождь племени должен говорить, чтобы ничего не говорить? На какую потребность примитивного общества отвечает эта пустая речь, которая проистекает из места власти? Будучи пустым, дискурс вождя является таким просто-напросто в силу того, он не является властным дискурсом: вождь отрезан от речи, потому что он отрезан от власти. В примитивном обществе, в обществе без Государства, власть находится не на стороне вождя: и результат этого выражается в том факте, что его речь не является властной речью, речью авторитетного лица, заповедью. Порядок — вот что вождь не может дать, вот в действительности тот род полноты, в котором отказано его речи. По ту сторону отказа подчиняться, который спровоцирует того вождя, что забыл о своей обязанности, не заставит себя ждать отказ в признании. Достаточно безумен вождь, что помышляет даже не о злоупотреблении властью, которой он не обладает, нежели о самом обычае власти. Вождь, который желает быть вождём, мы покинем его: примитивное общество есть место, где происходит отказ от отдельной власти, потому что оно само (общество), а не вождь, есть реальное место власти.

Примитивному обществу по природе известно, что насилие есть суть власти. В этом знании укореняется тревога о том, чтобы постоянно удерживать разрыв между одним и другим: властью и институцией, заповедью и вождём. И именно поле речи удостоверяет демаркацию и очерчивает линию раздела. Вынуждая вождя активизироваться лишь через элемент речи, т.е. через крайнюю противоположность насилия, племя обеспечивает, чтобы все вещи оставались на своем месте, чтобы ось власти ограничивалась лишь телом общества и чтобы никакое смещение сил не перевернуло социальный порядок. Обязательство к речи, закрепленное за вождём, этот постоянный поток пустых речей, которые он должен племени, — это бесконечный долг, гарантия, которая запрещает человеку слова стать властным человеком.

Перевод — Архипов Никита

Для группы — La Pensée Française