Donate
Books

Срывая польские "Цветы зла": Антоний Ланге

Natella Speranskaya25/04/17 20:522.7K🔥

«Уж половина пройдена моей дороги:/ В днях Данте, ставшего на адовом пороге, / Я своего не довершил и доли дела», — писал польский поэт и философ-мистик Антоний Ланге. На портрете кисти Выспянского (1890) мы видим человека в пенсне, взгляд его обращен не к зрителю, не к миру внешних форм, — поэт словно прислушивается к внутренней мелодии, ведомой только ему, и смотрит вглубь. Ambula ab intra (лат. Исходи из внутреннего) — правило, которому он неукоснительно подчинялся. На другом портрете (мы находим его на титульном листе романа «Преступление», 1907) взгляд Ланге снова ускользает от нас — художник изобразил поэта в профиль. Единственное, что нам позволено — это попытаться взглянуть на мир глазами Антония Ланге, изучая его литературное наследие.

Антоний Ланге. Отзвуки зимы. «Водолей», 2015
Антоний Ланге. Отзвуки зимы. «Водолей», 2015

Антоний Ланге, польский поэт еврейского происхождения, появился на свет в Варшаве 28 апреля 1862 года. С детства он воспитывался в атмосфере глубокого почтения к традициям польской классической литературы. После окончания гимназии Антоний поступил в Варшавский Университет, на факультет естествознания, где оказался быстро вовлечен в политическую деятельность радикальных молодых патриотов, что вскоре привело к отчислению студента, обвиненного в конспиративных действиях. Какое-то время Ланге занимался репетиторской деятельностью и одновременно публиковал поэтические произведения под псевдонимами Дон Кихот, Катулл, Квециньский, Напиерский и др.

Продолжить учебу ему пришлось уже в Париже. В центре культурной жизни Ланге сразу же познакомился с Малларме и стал посетителем его легендарных «четвергов», открыл для себя теории учителя Фрейда Жана Мартена Шарко, философию Артура Шопенгауэра и Фридриха Ницше, занял пост главного редактора варшавского литературного журнала «Жизнь» (того самого легендарного издания, где в 1899 году будет опубликован манифест антиреалистического и антидемократического искусства «Confiteor» его друга Станислава Пшибышевского) и вел интенсивную переписку с несколькими печатными изданиями. В Париже в 1902 году он создаст величественное мистическое произведение «Deuteronomion» (или «Второзаконие», состоящее из 24 сонетов), полное библейских и каббалистических аллюзий, славянских и санскритских легенд. Стихотворение начинается с пролога, в котором поэт обращается к самому себе, а завершается эпилогом, адресованным «неведомому Богу». В Польшу он вернулся после того, как его родина вернула себе независимость, и стал членом Варшавского Общества Писателей и Журналистов. Ланге нередко посещал литературные круги краковской и варшавской богемы, иначе говоря, он вел жизнь светского льва и денди, хотя это ни в коей мере не избавляло его от томительного одиночества.

Словно в подражание Шарлю Бодлеру он пишет «Пьяные баллады»: Абсент, Кофе, Пунш, Шампанское, Гашиш…

Встречай меня, встречай, о чара мокки!

И глади древа черного дыханье,

И тайны твоих зерен темнооких,

И ароматный пар в кофейном жбане

Со всех сторон земного шара дальних

Влекут ко мне — в бурлящей пене жара –

В фарфоре белом — твоих таинств грани,

О, дочь Аравии, о, кофе чара!

(Пьяные баллады. II. Кофе. Пер. Елены Быстровой).


Душой, тщетою битвы утомленной,

В какую, спросишь, даль твой дух ведомый?

Лишь опий своей силой жизнетворной

Твоих терзаний сокрушит истому.

Вину, гарема наслаждений сонму

Подобно преклоненье пред фетишем;

Сродни все страсти опию иному,

Смерть станет сном последним и гашишем!

(Пьяные баллады. V. Гашиш. Пер. Елены Быстровой)

Станислав Выспянский. Портрет Антония Ланге, 1899
Станислав Выспянский. Портрет Антония Ланге, 1899

Ланге переводит «Цветы зла» Бодлера, «Голема» Майринка, стихи Малларме, Эдгара По, Леконта де Лиля, Рене Гиля, Верхарна. Будучи полиглотом, он мог переводить с испанского, итальянского, венгерского, шведского, сербского, немецкого, а кроме того, с восточных и мертвых языков. Он работал с санскритскими текстами (в частности, с сакральными восточными писаниями), с древнейшими шедеврами египетско-персидской и ассиро-вавилонской поэзии. В своем собственном творчестве Ланге соединил традиции европейской культуры с учением буддизма. Нужно отметить, что Восток сыграл большую роль в его творческом становлении. До конца жизни он находился под огромным влиянием Вед, брахманизма и буддийской традиции. В 1887 году он создает цикл «Веда», состоящий из семи сонетов, что рассказывают читателям о семи стадиях человеческого бытия на пути к Нирване. Ланге берется за редкие поэтические формы: пробует свои силы в сочинении акростихов и сторнелло, обращается к античной метрике и использует дактиль, сочиняет скерцо, создает песнопения и прелюдии. Вдохновляясь теориями Малларме, поэзией Леконта де Лиля, санскритским эпосом Древней Индии, польской поэзией эпохи барокко (особенное внимание Ланге уделял творчеству метафизического поэта Миколая Семпа Шажинского), он писал философские поэмы о мертвых («Размышления»), сборники космогонической поэзии («Книга пророков»), философские трактаты и поэмы-мистификации («Vox Posthuma»), символистские романы («Час»), историософские поэтические произведения (цикл «Логос», «Exotica»), фантастические новеллы («В четвертом измерении»), оккультную прозу («Миранда»), критические статьи («Исследования французской литературы»). В своем творчестве он соединил польский романтизм, поэзию французского символизма и восточную традицию.

Философские взгляды Антония Ланге опирались на философию генезиса Юлиуша Словацкого. В своем мистическом произведении «Генезис Духа» Словацкий высказывает мысль о том, что «все создано духом и для духа и ничто не существует для материальных целей»; он жестко утверждает приоритет духовного над материальным и излагает учение о последовательном переходе души человека на все более и более высшие ступени развития. Смерть Словацкий воспринимает как необходимую жертву, которую мы приносим во имя роста души. В конце своего пути Ланге сознательно декларирует свою принадлежность к идеалу «поэта, неизвестного миру» и, подобно средневековым мастерам, избирает тропу анонимности. Он грезит об Аркадии («Белой Греции» или «Каменной Венеции»), как о состоянии изначального блаженства, гармонии человека и мира. И Ланге знал, что путь к этой гармонии лежит через отделение тонкого от грубого — духа от материи. Безусловное влияние философии Словацкого. С одной стороны, Аркадия есть символ первичного блаженного (но утраченного) состояния, а с другой — символ вторичного состояния, что достигается в момент смерти, когда Психея, бабочка души, покидает холодный кадавр.

В час смерти пусть меня окружит

Рой юношеских снов, что некогда мне снились –

Как гесперийское видение пророчеств,

Мир, перевоплощающийся в радуги и кристаллы.

Пусть души облачаются в лазурь,

Пусть прекратится войн кровавых скрежет.

Пускай на небе разойдутся облака,

Незамутненную отверзнув синеву.

Пусть в сей иллюзии умру счастливым:

Что радуга сошла на земное бездорожье,

Что уже зацвели Гесперийские нивы,

Что предо мною открылось Божие Царство.

(Размышления. LVI. вольный перевод с польского Натэллы Сперанской. Ред.К.Рахно)


W godzinie śmierci niechaj mię otoczy

Rój snów młodzieńczych, co mię kołysały —

Jak hesperyjski wid jakiś proroczy,

Świat zmieniający w tęcze i kryształy.

Niechaj się dusze obleką w lazury —

Niechaj ustaną krwawe bojów zgrzyty —

Niechaj na niebie rozpierzchną się chmury —

Niepokalane otwarłszy błękity.

Niech w tem złudzeniu umieram szczęśliwy,

Że tęcza zeszła na ziemskie bezdroże,

Że już zakwitły Hesperyjskie niwy,

Że już królestwo ziściło się boże.

(Rozmyślania. LVI)

Смерть, воспринимаемая скорее в платоновско-сократовском ключе, всегда находилась в центре философских размышлений Антония Ланге. «Φιλοσοφία εστί μελέτη θανάτου». Философия есть упражнение в умирании, подготовка к смерти. В книге «Дионис преследуемый» я пишу:

«Сократовское определение философии как “упражнения в умирании” Пьер Адо трактует следующим образом: “Упражняться в умирании это упражняться в жизни по-настоящему, то есть в том, чтобы превзойти “себя частичного и пристрастного”, возвыситься до “видения сверху”, к “универсальной перспективе”. Иными словами, философствовать — это выйти за границы субъектности, осуществить переход от индивидуального к универсальному и архетипическому. Знать отличие между “упражнением в умирании” и “вхождением в эпицентр смерти” значит быть осведомленным о пропасти, отделяющей “постепенность умирания” (“скольжение в умирание”) от ментальной трансформации в носителя предельно опасных философем (φιλοσόφημα). Учили ли древние о подлинном риске мышления, знали ли те, кому мы наследуем, о том, что Μαχία начинается с благородного дерзания мысли? «Более всего мыслят кровью, ибо в ней частицы стихий более всего перемешаны” , — сказал тот, кто настигнул смерть в испепеляющем жерле Этны».

Лечу чем дальше в мира шум,

Тем больше я сокрыт в угрюмом

Видений мире — в мире дум

Живу, презрев людские думы.

Из жил своих, как шелкопряд,

Густую пряжу извлеку я –

Вкруг люди толпами роят –

Я вдаль лечу, людей минуя.

И так я устремляюсь вдаль,

Чужой земли оставив имя –

Мне той земли отнюдь не жаль,

Жаль лишь, что здесь еще, с чужими.

(Лечу чем дальше… Пер. Елены Быстровой)

Незадолго до того, как упражнение в смерти Ланге было окончено, поэт расторг все связи с внешним миром, чья назойливая суета лишь усугубляла чувство его одиночества. Его больше не видели в литературных салонах, он утратил интерес к общественной деятельности; «заперев» свои последние стихотворения в тетрадях, поэт никому не давал права их публиковать. Он хотел быть забытым. Он хотел услышать болезненный звук последней порвавшейся струны. Творчество Ланге оказало большое влияние на его племянника Болеслава Лесьмяна, поэтов Леопольда Стаффа, Юлиана Тувима, Антония Слонимского, Винцентия Кораб-Бжозовского и др. Размышляя о личности этого загадочного человека, бесстрашно примерявшего на себя образ Актеона и дерзко смотревшего в глаза ночной Лилит, хочется сказать о нем то, что однажды Ницше сказал о Гераклите:

«…то чувство одиночества, которое проникало эфесского отшельника храма Артемиды, можно себе лишь отчасти представить, коченея в самой дикой горной пустыне. От него не исходит мощного чувства сострадательного волнения, жажды помочь, исцелить, спасти; он — звезда без атмосферы. Его глаз, пылающим светом обращенный внутрь, снаружи кажется лишь призраком, умершим и ледяным. Вокруг него, о твердыни его гордости, ударяются волны безумия и превратности; с брезгливостью он отворачивается от них. Но и люди с чувствующим сердцем тоже сворачивают с дороги перед его железной маской; в удаленном святилище, среди изображений богов, в рамке холодной, спокойно-величавой архитектуры — такое существо было бы понятнее. Среди людей Гераклит, как человек — невероятен».

Среди людей Антоний Ланге…


Натэлла Сперанская. Фрагмент из книги «Очерки о возрождении античности» (глава «Пути европейского символизма»).

Ольга Аксёнова
Олег Гуцуляк
Comment
Share

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About