Попытка возрождения польского Диониса
Яцек Добровольский
Об авторе
ЯЦЕК ДОБРОВОЛЬСКИЙ
Родился 9.05.1948 г. в Варшаве
Магистр английской литературы (магистерская диссертация посвящена скрытым смыслам произведения «Уолден, или Жизнь в лесу» Торо). Защитил докторскую диссертацию по религиоведению в Гарварде, но, разочаровавшись в Америке, в 1987 году вернулся в родную Польшу.
Постоянный автор журнала „Teatr”, также его статьи появляются в таких изданиях как „Res Publica Nowa”, „Odra”, „Konteksty”, „Rzeczpospolita”, „Kino”, „Psyche-Info”. Автор поэтических сборников, киносценариев (в 1991 году вышел поэтический документальный фильм «Затмение пятого солнца», посвященный Мексике).
Переводчик семи книг о медитации (в том числе, «Ум дзен — Ум начинающего» Сюнрю Судзуки), а также буддийских ритуальных текстов (в частности, «Праджня Парамита Сутра»). Был одним из основателей первой буддийской общины в Польше в 1975 году.
Работал в качестве переводчика с Питером Бруком, Эудженио Барбой, Робертом Уилсоном, Питером Гринуэйем, Анджеем Вайдой, Пиной Бауш и др.
Переводчик научных статей по физической и культурной антропологии, археологии, религиоведению, музыковедению, философии, социологии, литературоведению, театроведению — на английский язык (и с английского языка) или, как говорит сам Добровольский «с языка Шекспира и на язык Шекспира».
В октябре 2005 году был награжден медалью „Gloria Artis”.
В настоящее время работает над книгой «Поляки: Дети Черной Богини. Исследование польского национального воображения».
ПОПЫТКА ВОЗРОЖДЕНИЯ ПОЛЬСКОГО ДИОНИСА
ЧАСТЬ I
Книга Лешека Колянкевича «Дзяды. Театр праздника мертвых» (1) вызвала бурную полемику на тему, не слишком ли дерзновенно автор позволил себе противопоставить славянское и греческое язычество в нашей польской душе христианству. Я позволю себе обратиться к главному предмету спора: в нашей психэ наряду с христианскими моделями таятся древние языческие славянские и греческие божества, что хорошо видно из чтения «Дзядов». Я абсолютно убежден в том, что Лешек Колянкевич прав. Нам только кажется, что мы христиане, но в сущности, мы язычники-христиане (2). Я попробую доказать это, начав с того, что уже говорил на эту теме ранее.
Весной прошлого года меня пригласили принять участие в «евро-экуменической» дискуссии в рамках семинара «Сон о Европе» в Королевском Замке в Варшаве, где я имел честь встретиться с академической элитой, а также представителями христианских церквей (в дискуссии, посвященной «Дзядам» не принимала участия ни одна женщина!), вместе с которыми мы должны были обсудить объединяющее нас — духовенство и мирян — европейское наследие. Организаторы попросили меня, чтобы я задал вопрос Зигмунту Кубяке (3) о присутствии античности в нашей культуре.
Мой вопрос предваряло краткое введение, в котором я напомнил, что мы обязаны грекам не только эллинистическим христианством, не только философией и демократией, наукой, театром и спортом, а римлянам — не только правом и организацией государства, но в первую очередь мифологией, в которой отразились глубочайшие истины о человеке. Мифология является также древней психологией (еще два греческих слова после философии, театра, драмы и демократии!), обнажающей хитросплетения борьбы сил света и тьмы в человеке на примере судеб богов, богинь, полубогов и героев, муз и простых смертных, которые по-прежнему населяют сознательную и бессознательную память европейцев. Мы живем не только Евангелием от Христа и Ветхим Заветом, но и Его самого называем греческим словом «Христос».
Христианские миссионеры распространяли знания о греческих и римских богах за пределами бывшей Римской Империи, несмотря на то, что они больше в них не верили. Этот процесс был ускорен одновременным проникновением все большего числа произведений античных классиков и их комментаторов. То же самое происходило в Польше. Таким образом, в нашей психике сосуществуют и встречаются не только идеи Иисуса Христа, Его Матери и многих святых, но и представления о полузабытых тенях славянских, греческих и римских богов и героев.
После этого вступления я попросил, чтобы собравшиеся подняли глаза и посмотрели на расписной потолок в замковом зале. В центре его воцарились Зевс и Гера, рядом — Аполлон, чуть ниже — Дионис, далее — Афродита, Посейдон, Деметра и Персефона, а также множество второстепенных божеств. У двери также находилось несколько копий статуй античных богов. «Греческие боги среди нас» — сказал я и добавил: «Меня не удивляет, когда я вижу на улице спортивный зал «Атлас» или «Геракл», салон красоты «Изида» или «Афродита», но более занимательно то, что в нашей архикатолической стране похоронные бюро носят языческие имена: Олимп, Аид, Арес, Стикс, Минос, Оркус, Ананке, Элизиум, Ахерон, Немезида или Харон. Есть даже похоронный салон «Анубис», хотя там и не предлагают мумификацию в египетском стиле». Мои слушатели, особенно священники и монахини, выглядели удивленными. Я решил не скромничать и задал дерзкий вопрос: «Несмотря на то, что мы известны в мире как поклонники Марии, не остались ли случайно среди нас поклонники Афродиты-Венеры?» Я тут же вспомнил, что Фрейд, который был евреем, живущим в христианской Австрии, для того, чтобы быть понятым, призвал греческих героев Эдипа и Электру с целью выявить основные сексуальные комплексы.
Я завершил свою речь вопросом, адресованным Зигмунту Кубяке: «Не думаете ли Вы, что древние боги присутствуют здесь и продолжают влиять на нас?» Пан Кубяка был весьма удивлен и воскликнул: «Я католик! Я истинный католик!», опасаясь, как видимо, что любое отклонение в сторону тотчас может привести к обвинению в язычестве за то, что он написал «Мифологию Греков и Римлян». Затем он заявил, что античные боги по-прежнему вдохновляют художников, но мы больше не верим в них и они никоим образом на нас не влияют.
В этом месте я позволю себе вспомнить выступление Лешека Колянкевича на семинаре «Мистерия. Посвящение», состоявшемся в Ягеллонском Университете в октябре 1999 года, и которое я имел удовольствие перевести на английский язык.
Колянкевич заявил, что в свое время существовал целый пантеон славянских богов, который оказался забыт в ходе христианизации Польши, и добавил, что только Мицкевич вернул нам нашу мифологию.
Это было заявлено в беседе с профессором Чеславом Роботицки (4), который не мог поверить своим ушам и даже спросил, говорит ли Колянкевич серьезно. Лешек ответил, что говорит от самого сердца.
Лишь теперь я могу перейти к обсуждению тезиса о роли «Дзядов» Мицкевича в возрождении нашей мифологии. Это утверждение верно лишь отчасти, поскольку Мицкевич вернул нам в своей языческо-христианской драме только часть нашей забытой древней мифологии, а именно в виде «Дзядов» — наших умерших предков, однако о богах и богинях он не сказал ровным счетом ничего. Есть еще «Баллады и Романсы» и «Свитезянка», но этого недостаточно. Что касается богатства языческой мифологии, Гете в «Фаусте» пошел намного дальше, чем Мицкевич, и показал множество «языческих» богов и даймонов, сосуществующих с христианскими божественными фигурами и святыми. Такой была позиция романтизма XIX века, но это был всего лишь еще один «урожай» — после Ренессанса — возродивший античные мифы.
Ранее Данте в своей «Божественной Комедии», этом величайшем поэтическом христианском видении в европейской поэзии, представил наряду с христианскими фигурами и несколько десятков персонажей из античной мифологии. Неужели Данте и Гете были не просто христианами?
Колянкевич в своих «Дзядах» пошел гораздо дальше, чем Мицкевич в своих toutes proportions gardees (франц. при равных условиях. Прим.переводчика), и поддался искушению воссоздать польский языческий пантеон. Он решился на вещь весьма сложную, ибо у представителей польского славяноведения и их последователей по-прежнему в силе тезис авторитетного исследователя XIX века Александра Брюкнера (5), согласно которому, славянских богов, кроме Перуна и Велеса/Волоса, вообще не существовало. Профессор Г.Ловмянский (6) зашел так далеко, что назвал славянские верования полидоксией, то есть «многоучением», ссылаясь на шаманов и демонов низшего порядка, связанных с силами природы, и гипотетический культ внеличностного Перуна, олицетворявшего Небо. Профессор Станислав Урбанчик (7) и профессор Ежи Стшельчик (8) придерживались того же мнения. Ни один из этих великих авторитетов не объяснил, почему же славяне оказывались единственным индоевропейским народом, который якобы мог обойтись без пантеона высших божеств, в отличие от эллинов, германцев, кельтов и прибалтов.
Такие российские и американские ученые, как В.Н. Топоров и Вяч.Вс.В.Иванов, Б.Успенский: Р.Якобсон и М.Гимбутас, не были настроены столь же скептически и попытались воссоздать славянский пантеон при помощи достижений и открытий в области лингвистики и сравнительного религиоведения. В Польше это направление было продолжено Александром Гейштором (9), опубликовавшим «Мифологию славян» — лучшее из польских исследований на эту тему. Недавно А.М. Кемпински (10) опубликовал превосходный «Словарь мифологии индоевропейских народов». Однако Гейштор под влиянием великого Жоржа Дюмезиля, специалиста по индоевропейскихм патриархальным божествам и мужским героям, недооценил роль славянских богинь. Заслуга Колянкевича в том, что он нашел богиню избранных душ «Дзядов». Это очень важная интуиция, обогащающая характер и функции славянской великой Богини Матери, чье присутствие в польской психэ я пытаюсь показать в книге «Поляки: Дети черной Богини» (11). Однако вопрос о Великой Богине славян слишком масштабен и я не буду касаться его здесь.
Колянкевич проделал огромную работу, проявив больше мужества, чем любой польский исследователь этой темы, но при реализации столь дерзкого намерения неизбежно должны были возникнуть проблемы. Обращаясь к тезису К.Т. Витцака (12), согласно которому верховное божество поляков Йессе (Yessę-Jeszę) происходит от кельтского Эзуса, он допускает ошибку, поскольку кельты ушли с польских земель примерно за 500 лет до прихода сюда славян, которые могли найти лишь фрагменты кельтской культуры через контакты с кельтами, германскими Вандалами (речь идет о т.н. пшеворской культуре (13)). Та же самая ситуация с мнением этого ученого о том, что бог смерти Ний (14) произошел от матери или сестры Ареса, Энио (15). Возможно, Энио была демоном воинственной ярости, этакой греческой Валькирией, но никак не владычицей преисподней. Быть может, общий индоевропейский исток есть у польского Ния, греческих слов «некрос» (греч. nekros — мертвый. Прим.переводчика) и «некус» (греч. Nekus — труп), Некии (16) — мира мертвых, известного из «Одиссеи», Никс (17), т.е. греческой богини Ночи, которая обитает в глубинах ада и Никсов (18) — германских демонических опасных водяных созданий, а также индийской богини Ниррти (19), чье имя означает распад и смерть?
Кроме того, утверждение, что имя Бода (Boda) — одного из трех богов, почитаемых на Лысой Горе, происходит от пожелания “bog-daj”, весьма рискованное. Я не слышал, чтобы имя какого-либо индоевропейского божества происходило от такого сочетания.
Лешек Колянкевич сделал главный акцент на обряде «дзядов» как источнике мистерий, оказавших влияние на театр; он полагает, что «в основании прототеатральных мистерий всегда лежал культ умерших предков».
Я с этим не согласен. А как насчет привлечения других, часто высших, сверхъестественных сил, имена которых он называет? В конце концов, для людей той эпохи вся реальность была одухотворенной, персонифицированной, обожествленной или демонизированной, и к каждой силе можно было магическим образом воззвать — не обязательно с помощью предков. Правда, что древние славяне, как и все древние народы, придавали большое значение погребальным культам (например, праздновали Дзяды четыре раза в году), но источником мистерий является не только общение с умершими предками. Если бы не описание и анализ весенних и летних праздников и оргий средневековых игрищ, после прочтения «Дзяд» Лешека можно было бы прийти к выводу, что главными славянскими ритуалами были похоронные и некромантические обряды, и наш театр возник в основном из поминок, тризн и призывания мертвых. Между тем, как театральное, так и мистериальное действо можно вывести из ритуалов рождения, смерти, свадебных церемоний и всего сакрального сельскохозяйственного календаря (посев, произрастание, сенокос, сбор урожая, вспашка, помол зерна, мятье льна и т.д.), в которых смерть приводила к возрождению жизни.
Автор в основном сконцентрировался на весенних оргиастических ритуалах и Театре Мертвых, что, собственно, отражено в подзаголовке его книги; он обнажает языческие корни «Дзяд» Мицкевича в интерпретациях Свинарского, Деймка, Гротовского и Центра Театральных Практик «Gardzienice». Под этим же углом он рассматривает творчество Тадеуша Кантора, который, на мой взгляд, был классическим некромантом, даже запевалой умерших, наделенным огромной некромантической чувствительностью.
Жаль, что Колянкевич, занимаясь главным образом славянскими Эросом и Танатосом, не уделил внимания «Свадьбе» Выспянского, где есть и народный свадебный обряд, и появляются великие «Дзяды», не говоря уже о Хохоле (Chochol) (20), сочетающем в себе функцию духа зерна (также именуемый «дзядом», что, к сожалению, так и не было проанализировано) с функцией колдуна. Досадно, что он не стал рассматривать и другие драмы Выспянского: «Освобождение», «Проклятие», «Акрополис», «Ночные цветы», которые отлично иллюстрируют его тезис.
Но прежде всего я хочу остановиться на фигуре славянского Диониса — Ярилы-Яровита, которая была для него наиболее близкой, поскольку он очень много написал именно о культе Диониса. Неужели он поддался аргументам польских славяноведов профессора Станислава Урбанчика и профессора Ежи Стшельчика, которые утверждают, что восточнославянский Ярила — не более чем плод воображения этнографов XIX века?
Под именем Ярило или Ярила древние Русины, Белорусы и Русские знали фаллическое, вегетативное, умирающее и воскресающее божество плодородия и изобилия, божество весеннего солнца и весеннего грома. В средневековой Суздальской летописи оно появляется под именем Ярун. Хорваты в Далмации называли его именем Яра. Оно обнаруживается в русском и белорусском фольклоре в XX в. как персонаж с весьма дионисийским, оргиастическим характером. Ради любопытства могу добавить, что в Воронеже Церковь запретила «сатанинский» праздник Ярилы в 1765 году и что в Костроме в 1771 году каждый год сжигали куклу с большим фаллосом.
Такие исследователи, как лингвисты и религиоведы В.Н. Топоров и Вяч. Вс.Иванов, лингвист Р.Якобсон и археолог М.Гимбутас считают, что Ярило восточных славян соответствует Яровиту полабских и поморских славян. Существование этого бога, как и факт поклонения ему, никто не оспаривает. Не подвергают сомнению и то, что описание его оставили немецкие летописцы, а историк верит прежде всего не тому, что отразилось в ритуале или языке, а тому, что записано на пергаменте или бумаге.
Ярило выступал в обрядах как фаллический шут, покровитель весенних оргий, игрищ и ритуальных боев групп молодых людей и мужчин, представлявших его старые и молодые воплощения. Девушки чтили его песнями и танцами, водили босиком хороводы на недавно засеянных полях. Гейштор в своей «Мифологии славян» говорит, что люди представляли себе Ярило в образе «босоногого юноши на белом коне, в белой рубахе и с венком из трав на голове». В белорусских обрядах справлявшихся 27 апреля и описанных в середине XIX века, его олицетворяла девушка на белом коне, привязанном к столбу. Другие девушки пели:
«Волочился Ярило
По всему свету,
Полю жито родил,
Людям детей плодил,
Где он ступит,
Там жито стеной,
А куда взглянет,
Там колос зацветет».
По мнению Гимбутас, смерть Ярилы как бога цикла растительных злаков символизировал обряд погружения его куклы в воду или сожжения березы, отмечаемый в Беларуси еще в начале XX века. На Руси куклу Ярилы сжигали или топили в конце процессии, во время которой опьяненные женщины, помимо причитаний и погребального плача, молили о воскресении и возвращении жизненной фаллической силы. Название белостокской сельской местности Яриловка может быть напоминанием именно о Яриле.
Ярило относится к типу умирающих и воскресающих божеств растительности, к которым также относятся: египетский Осирис, греческие Дионис и Гиацинт, семитские Аттис и Адонис и кельтский Цернунн, как правило, представленные в ритуале в лице «сакральных царей», которых приносили в жертву, веря в то, что их кровь усилит плодородие Земли.
В свою очередь полабские и поморские славяне в Вологоще и Гавельберге в эпоху раннего Средневековья почитали солнечного бога войны и изобилия Яровита, символом которого был позолоченный щит. Как сообщают немецкие летописи, жрец Яровита провозглашал весной: «Я покрыл равнины травой и деревья листвой». К сожалению, кроме этого, нам ничего не известно об обрядах, связанных с этим божеством.
Если о Яровите у нас мало исторических и этнографических материалов, нам остается проверить лингвистические значения, связанные с именами Ярило и Яровит, и сравнить их функции с функциями похожих индоевропейских божеств. Согласно профессору Францишеку Славскому (21), праславянское «jar» — это древнее индийское слово «ioro», «iero», «год», от которого происходят следующие названия года: готское jer, древнегерманское jar, немецкое jahr, английское year, во-вторых, еще одно значение этого слова — «весна», откуда: древнескандинавское ar, греческое horos, болгарское jara, чешское jaro, сербохорватское, словенское и словацкое jar и древнепольское jarz. Славяне, как и многие другие народы, отсчитывали свой календарный год от весны или весеннего равноденствия в начале мая.
Профессор Славский пишет в своем «Протославянском словаре»: «Индоевропейское слово ioro, iero — год, весна, как правило, связано с индоевропейским ia, ie — ехать от ie (ср. идти, ехать). (Отсюда, наверное, латинское via, английское way и немецкое weg, я осмелюсь отметить). Основным значением будет — бег, ход (солнца), что подтверждается параллелью с готским apu, латинским annus — год и древнеиндийским atati — идти».
Этот корень относится к индоевропейскому are, ar — «соединять, скреплять». Отсюда древнеиндийское ara — «спица колеса», греческие armos — «скрепление» и arma — «боевая колесница», harmos — «объединение» и «гармония», далее польское jarzmo (ярмо) и kojarzyć (соединять).
От праслова JAR происходит множество названий огня и солнца. По-польски jary это “горячий”, “жаркий”, отсюда jarządek — жар очага, жжение, gorzeć (отсюда и “горечь”, и “водка”), на современном молодежном сленге jarać — это “курить сигареты”, а podjarany — это “кто-то испытывающий ярость”. Jary на древнепольском это “сверкающий”, “белый”, “чистый”, “яркий”, “прозрачный” (о воде, дне, соли, воске и т.д.). Также jary — это «весенний», «посеянный весной», «молодой», «нынешний». У нас есть весенние (jary) злаки и овощи. Ярчаком (Jarczak) называли молодое дикое животное. Слово jarka употребляли по отношению к овце, курице, пчеле. Jary — это также «сильный», «быстрый»: ярый поток, бушующий, переполненный весной. Близко к нему русское «юркий» — подвижный, энергичный.
Другие значения связаны с зерном и его произрастанием. Jarkisz — это «молодая пшеница». Jarzec — подхаланское название ячменя. «Яровать» зерно — значит подвергать его низкой температуре и влажности, чтобы сократить вегетативный период. «Яровать» — это также тренировать лошадь для гонок, приспосабливать ее к бегу. Вспомним о связи белорусского Ярилы с белым конем, которым, как правило, управляют солярные божества. Эти значения связаны с силой и жизненной энергией. Древнехорватско-славянское jar' означало «суровый», «строгий», «сильный», «огненный».
Корень jar в славянских языках родственен с jur — отсюда наши jurny (похотливый), jurzyć się, т.е. «пылать похотью», rozjurzyć — «стимулировать эрекцию», «распаляться», «стервенеть». Близкие к этим значениям слова: jądro (ядро, сердцевина, но также: яичко, семенник), jędrny (ядреный, сочный) и Jędrzej (польское имя Енджей), которые этимологически произошли от имени индийского бога грозы и воинов — знаменитого Индры.
Возьмем стихию огня, сопутствующую гневу. У нас есть санскритское irasjati — «гневаться», персидское jaram, латинское ira (имя богини!), болгарское jarja se, русское и украинское «яриться», горнолужицкое jericso, сербохорватское jariti se и польское jątrzyć.
Другим выражением этой огненной энергии жизни выступает «страсть», которую наиболее ярко воплощает Ярило в русском и украинском фольклоре, полном оргиастических обрядов, называемых «ярилками». Болгарское jarja se означает не только «гнев», но и удовлетворение сексуального желания у животных. Также и русское «яриться» заставляет вспомнить о «гневе». Словенское jariti — это «продолжение рода». Украинское jarkyj — «развратный», «непристойный». Подобно этому древнегорнолужицкое jary означает «пылкий», «сладострастный». Со страстью связано название козла, который в сербохорватском обозначается как jarać, в болгарском и словенском — как jarec.
Я хочу выдвинуть тезис, что так называемое «вождение козы», до недавнего времени культивировавшееся в Польше от Рождества Христова или от начала века, имело языческую связь с культом «ярого» божества. Козу олицетворял молодой человек, одетый в вывернутый шерстью наружу козий кожух, в деревянной маске с рогами. Две похожие маски XI века (хотя и без рогов) были найдены в Ополе вместе с тремя фигурками козлов. Изображение одной из масок можно найти в «Дзядах» на странице 316., но автор связывает ее с аналогичным действом, имевшим место в Средние века, — в нем участвовала не коза, а кобыла. По сути одна и та же роль была у козы, лошади, барана, бизона, тура и другого крупного рогатого скота, которые символизировали плодородие.
Участники «вождения козы» разыгрывали ритуальную драму, изображавшую смерть и воскрешение животного. Вначале «вождения» они ходили и пели песню, похожую на белорусскую песнь в честь Ярилы: «Где коза ходит, там жито родит. Где коза рогом — там жито стогом. Где коза не пройдет, там рожь не взойдет». В ходе драмы человек в костюме козы падал на землю, изображая смерть, а после призыва: «Встань — расходись, развеселись. Нашему пану в ноги поклонись», — коза начинала кланяться и танцевать. Казимир Мошинский, классик польской этнографии, описывает этот обычай в своей книге «Народная культура славян», и я не понимаю, почему Лешек не обратился к этому примеру во время обсуждения истоков греческой трагедии, когда он вспоминает вслед за Кереньи принесение в жертву козла во время Великих Дионисий и происхождение дифирамба из «козлиной песни», называемой трагедией.
Важно отметить, что одним из названий последних колосьев пшеницы, оставшихся после жатвы в поле, где должен был находиться дух зерна, было именно слово «коза».
В общем мы имеем дело с молодым божеством огненной стихии, огня либидо, солнечной энергии и весенних перунов, сила которого выражается в весеннем солнечном свете, воскрешающем энергию жизни, а также в пробуждении к бою. Архаические ассоциации в санскрите и греческом со «спицей колеса» и «боевой колесницей» сливаются с изображением солнечного божества, управляющего колесницей. Ярила также является духом весенних злаков, посеянных весной, убитых во время жатвы, но воскресающих в следующем году. Кроме того, его также можно связать с упомянутыми самцами домашних и диких животных, особенно с козлом и лошадью.
ЧАСТЬ II
По мнению российских и американских исследователей, Ярило — это молодое растительное воплощение бога неба Световита или Сварога, а по словам Гейштора — воплощение Перуна. Процесс христианизации привел к его деградации до образа дьявола, как, впрочем, и других божеств, которые не были поглощены культом одного из святых. Поэтому Оскар Кольберг (22) в XIX веке находит у украинцев хелмские рассказы о древнейшем дьяволе по имени Jaryneć, «учитель ведьм на киевской горе».
Мария Гимбутас (23), выдающийся американский археолог и религиовед литовского происхождения, считала, что фигуры четвероликих западнославянских богов представляют индоевропейское божество солнечного света, известное славянам как Сварог, и олицетворяют четыре времени года: Яровит — весеннее солнце, Поревит — лето, Световит — осенний урожай, Сварожич — зиму. Wit означает «господин», «властелин», «Господь», «Бог». Jarowit — это Бог Весны и весенней силы, Porowit — Бог Летней Поры, Świętowit — Бог Силы, Власти (слово «святой» происходит от авестийского / древнеиранского spenta — «сила», «могущество»), а Swarożyc — сын Сварога, чье имя происходит от санскритского svar и авестийского hvar, означающего “огненная сила”.
В польской народной традиции год начинался весной или ближе к весеннему равноденствию, 21-23 марта, или даже в канун 1 мая — это время пробуждения жизненной энергии кельты называют Белтейн, римляне — Pervigilium Veneris (лат. «Ночное празднество Венеры» или «Ночное бдение Венеры». — прим.переводчика) или Флоралиями, цветочными играми; а германцы называли его Вальпургиевой Ночью. У славян покровителем нового года и молодого солнца был Ярило-Яровит. Гейштор, вслед за Б.Рыбаковым (24) , предлагает реконструированный сельскохозяйственный календарь древних Русов, из которого видно, что первый весенний праздник рождения этого божества начинался примерно 23 апреля (позднее: День Св.Георгия), во время посева яровых зерновых культур и обряда сожжения или утопления куклы богини Морены-Марзанны, и длился до 2 мая, то есть до времени появления первых ростков и озеленения полей. Затем 4 июня (позднее: Пятидесятница) отмечался День Ярилы, в ходе которого в роли культового объекта выступала молодая береза (По мнению некоторых исследователей, она представляла ипостась одного из женских божеств, на этот раз Лады, соответствующей Яриле. Такие многочисленные молодые березки каждый год устанавливают в российских церквях в праздник Пятидесятницы, или Святой Троицы, а также украшают ими вход). 20 июля отмечался праздник Перуна (позднее: Святого Илии), которому жертвовали быка. Примерно 7 августа, после сбора ярового зерна, отмечались похороны Ярилы. Согласно другим исследователям, это происходило в конце июня. Августовские похороны Ярилы — это праздник урожая, соответствующий греческому празднику Адонии (25) . Следовательно, обряд торжественной и неторопливой процессии с венками, который, казалось бы, был радостным праздником урожая, на самом деле являлся похоронами духа зерна.
Поскольку Рыбаков так подчеркивает покровительство Ярилы циклу выращивания зерновых яровых культур, а кроме того, описывает в своих работах весенние и летние обряды, посвященные различным славянским богам и богиням, удивляет утверждение Лешека Колянкевича, что: «по мнению Б.А. Рыбакова, все обряды, которые проводились у восточных славян между 9 марта и 29 июня, были посвящены паре божеств, известных как Лада и Лела, которые, как полагает этот исследователь, были матерью и дочерью, покровительницами растительности и брака». Следует добавить, что теория Рыбакова о заимствовании славянами греческого культа Латоны и ее дочери Артемиды, превратившегося в культ Лады и Лелы, была признана большинством ученых невероятной.
Праздник Купалы, предшествующий Русальной неделе (Проводам русалок), не был связан с циклом выращивания зерновых культур. В эту самую короткую ночь в году травы обретали максимальную силу. Во время этого праздника могла иметь место иерогамия Великой Богини земли и вод с солнечным божеством (предстающим не под именем Ярило), которое выступало как лесное божество. Это было таинством воды и огня, находившихся в этот момент на самом пике своего могущества. Посвящение должно было быть купанием обоих божеств в огне и воде, отсюда и само название — Купала. В этот праздник девушки водили хороводы. Праздник был, разумеется, оргиастическим, дионисийским; юноши и девушки вместе прыгали через огонь, вместе купались обнаженными. С Купалой связаны легенды о кровосмесительной любви брата и сестры, превратившихся в результате этой трансгрессии в двухцветный цветок анютины глазки. А сожжение, утопление или разрывание куклы Мари, равно как и апрельской Морены, указывает на существовавшие некогда человеческие жертвоприношения.
Так было на языческой Руси, а что случилось после принятия христианства? Культ Святого Георгия, принесенный из Византии, вобрал в себя культ Ярилы и Перуна и приобрел двойной характер: народный и рыцарский, в соответствии с «яриловой» и «перуновой» функциями. Народный культ был культом пастухов и крестьян, крупного рогатого скота и полей. Кстати, Jorgos (Georgos) по-гречески означает «фермер». Это имя было одним из прозвищ Зевса до того, как в Византийской Империи оно стало ассоциироваться со святым Георгием. Так же было и с культом св.Деметра в Греции.
Русский Святой Георгий главным образом покровительствовал теплу, необходимому для произрастания зерна, равно как и Green George, или святой Джордж в Англии, Австрии и Хорватии. Святой Георгий изображался на иконах как мученик за веру: он был трижды убит, распилен пилой, сварен в котле, четвертован и трижды же воскрешен Святым Архангелом Михаилом. Это напоминает судьбу языческих «майских королей», олицетворявших растительных божеств, а также посвящение шамана-воина, следы которого можно найти в легендах о подвигах и испытаниях рыцарей на Востоке и Западе. Другие важные представления сочетаются с рыцарским культом Егория Храброго (Георгия Победоносца), убийцы драконов, образца добродетели, защитника веры и справедливости, который спас принцессу, плененную драконом. Народ считал его «сыном царицы Софии Премудрой, царствующей во граде Иерусалиме на святой Руси». В самых ранних версиях легенды Святой Георгий победил дракона силой заклинания.
В X веке Св.Георгий становится покровителем Киева, ибо князь Ярослав (!) Мудрый принял при крещении имя Георгия и поместил его на свою печать как покровителя династии. Ранее ее покровителем был еще один убийца драконов — Перун, связанный со скандинавским Тором, которого почитали варяги из княжеской дружины киевского владыки. Позже Св. Георгий стал покровителем Московского Княжества, первым князем которого был Юрий (!) Долгорукий, и наконец, всего Русского Царства и его армии.
Если Ярило/Ярила был у славян на востоке от нас, а Яровит — на западе, мы хотели бы задать вопрос, не было ли аналогичного божества в Польше? Летописцы не фиксируют ничего подобного, но Галл (26) и Кадлубек (27) даже не называют никаких имен языческих божеств, вероятно, считая их дьявольскими. Первые имена были записаны летописцами и проповедниками только в XV веке, а о перуновом божестве говорится лишь у летописцев XVI века, Марцина Бельского (28) («почитали Перуна, особенно Русы») и Мацея Сарницкого («Бог молний Перуном был назван у древних поляков»).
При таких обстоятельствах трудно определить, как именно звучало имя польского Диониса, однако некое божество должно было выполнять необходимую функцию в сельскохозяйственном календаре, который едва ли сильно отличался от календарей славянских соседей.
Много польских мужских имен происходит от корня jar- , а именно: Ярослав (вместе с уменьшительными Ярек, Ярач, Ярыч, Ярыга), Ярота, Яротек, Ярост, Ярош, Ярыш, Яруш, Ярох, Яроха, Яромир, Ярогнев, Ярополк, Яролюб. От некоторых мужских имен произошли женские. А слово jarz было вытеснено словом wiosna («весна»), хотя в чешском, словенском и сербохорватском языках остались его эквиваленты. Прилагательное jary («ярый») почти исчезло, и в современном польском языке оно применяется исключительно в значении «курить сигареты» и «находиться под кайфом» или «быть пьяным». Истинное имя польского аналога Ярилы/Яровита все еще ждет своего первооткрывателя.
Ярило и Яровит были не единственными мужскими умирающими и воскресающими божествами растительности у славян, и Гейштор в «Мифологии славян» говорит об этом.
Как видно из вышеизложенного, Ярило имеет множество дионисийских черт и выполняет множество функций, присущих греческому Дионису, однако между ними есть и существенные различия. Ярило является покровителем солнечно-перуновым, а не
Дионис — сын громовержца Зевса и фиванской царевны Семелы. Ярило является ипостасью Перуна или Сварога или его сына, родившегося от
Мать-Земля в аграрных культурах всегда выступает как покровительница мертвых и семян. Они подвергаются посмертным трансформациям в ее утробе/могиле, перерождению и произрастанию. Умершие и семена преисполняются сакральных сил. Погребальные урны нередко имеют ту же форму, что и сосуды для хранения зерна. Мать-Земля — неисчерпаемый резервуар плодородия, но ей также нужен мужской партнер или партнеры, стимулирующие ее плодовитость не только своим семенем, но и своей кровью. Славянские зимние Годы — это время, когда мертвые пробуждают солнце и землю к жизни. В этот языческий сценарий впоследствии входит колядование, в ходе которого ряженые в животных масках хватали девушек и имитировали половой акт. Особенно выделялись болгарские кукеры (29) , выступавшие в костюмах гигантских Хохолов. Дионисийский польский дух зерна в человеческом обличье — это также колядник (некогда в маске животного с колокольчиками), а в обличье животного — тур, коза или кобыла. Лешек Колянкевич в «Дзядах» посвящает этим польским дионисийским персонажам всего лишь две страницы.
И Джеймс Фрэзер, и Роберт Грейвз много писали о таких называемых «майских королях», героях ритуалов, истоки которых уходят в неолит; в них избранные люди представляли растительных божеств плодородия или духов основных культур (таких как зерно или виноград), подчиненных Великой Богине. Они олицетворяли различных богов — от египетского Осириса, бога ячменя, Диониса, связанного с виноградом, до растительных божеств — германских, кельтских, славянских, фригийских, а также азиатских, африканских и мезоамериканских. Народы Европы поклонялись духам зерна и других культур, а их ритуальные представители — сакральные короли — приносились, как правило, в жертву Матери Земле, ибо народы уповали, что кровь, насытившая ее черное чрево, сделает ее более плодородной. Тело жертвы подвергалось четвертованию и расчленению. Так же поступали с животными (быками, козами, овцами). Кровь уходила в землю, а мясо делили между жрецами и верующими.
Следует иметь в виду, что еще с палеолита люди верили в магическую силу человеческой и животной крови, содержащей элемент божественной энергии, дух жизни. В каменном веке умерших нередко покрывали охрой — минералом, содержащим оксиды железа и имевшим кровавый цвет; ведущий польский археолог профессор Стефан Круковский (30) довольно точно назвал его “krwicą”. Считалось, что чем больше крови, чем больше жертв, тем больше силы. Напомню, что священники в Иерусалимском храме приносили кровавые жертвы, а запах жареного мяса был изначально «приятен для ноздрей Яхве», и только спустя столетия этот ритуал был отвергнут. Греческие и римские гекатомбы были отвратительными массовыми убийствами. Верующие и жрецы упивались видом и запахом крови. Пили кровь для того, чтобы войти в пророческий транс. Одно из митраистских посвящений включало в себя купание в крови быка. Обнаженный адепт окроплялся кровью закланного животного, фактически принимал душ из его крови. Во многих культурах прямо считалось, что кровавая жертва служит пищей для бога или богини, кровавым напитком богов и умерших.
Дионисийские экстазы, приводящие к разрыванию людей и животных на куски, так называемый спарагмос (греч. σπαραγμός), Еврипид описал в своих «Вакханках». Жертва сакрального короля, олицетворявшего дух одной из основных зерновых культур — винограда, конопли или льна — всегда была кровавой, и кровь должна была увеличить жизнестойкость растения. Средневековые немецкие, русские, арабские и византийские летописцы отмечали, что славяне приносили многочисленные человеческие жертвы своим богам. Причина, по которой первый польский епископ Гауденций (брат Войцеха) наложил проклятие на жителей Гнезно, вероятно, заключалась в отсутствии покаяния за эти их преступления.
Мария Гимбутас описывает в своем монографическом исследовании «Язык Богини», посвященном культу Великой Богинеив неолитической Европе и его развитию, например, культ литовского духа льна по имени Вайжгантас (Vaižgantas). Как простирывали и разрезали стебли льна, так поступали и с приносящимся в жертву человеком, который олицетворял бога льна. Существовал плач над греческим духом льна Линосом (Λῖνος), так называемая Линодия, упоминаемая Гомером в «Илиаде». Тема мучения льна часто встречается в европейской народной культуре. Аналогичная ситуация с пытками виноградной лозы в Средиземноморском круге. Тема страдания духов зерна встречается повсеместно, с момента появления зерновых культур, и богато представлена в Европе, в том числе, и у славян. Само название праздника урожая означает убийство. Не только серпы и косы убивали духов зерна. Их повторно измельчали и жернова при перемалывании зерен. Эхо этой муки можно услышать в английской балладе «John Barleycorn» («Джон Ячменное Зерно»), в которой мельница наделена чертами жестокой богини Смерти.
Ева Перковская описала (в до сих пор не изданной книге «Złota baba») польские народные ритуалы, связанные с сакральным королем, чаще всего олицетворяющим дух зерна, сделав акцент на его посвящении, бракосочетании и муках. Эти ритуалы многочисленны: танцы и процессии с последним снопом, поливание его водой, колядование с духом зерна в образе тура, медведя, козы, коня, быка или волка, представлявшего майского короля; или гуляния с ним, ношение последнего снопа как ребенка или дзяда, имитация жертвоприношения, «подкозёлэк» (Podkoziołek) (31), «повешение» музыканта (32) etc.
Пережитком этих обрядов является празднуемый сегодня на Пасху в городе Прухник, под Пшемыслем, обряда, известного как «Judaszek», во время которого избивается, волочится по земле, сжигается и топится большая соломенная кукла «Иуды» с огромным красным фаллосом вместо носа. Всего столетие назад в Варшаве куклу «Иуды» поднимали на колокольню церкви Святой Марии, сбрасывали вниз, затем волокли по всем четырем углам рынка Нового города, разрывали и топили в Висле. Интересный пример «христианизации» архаического ритуала плодородия, превращенного в апотропический (греч. αροτροπαιον, «отводящее порчу», — прим. переводчика) ритуал, избавление от «козла отпущения» — олицетворения зла.
Флориан Знанецкий (33), выдающийся исследователь польской народной религиозности, провозгласил тезис о том, что можно было уничтожить языческие культы, но невозможно было уничтожить связь с силами природы. Я полагаю, что в народном понимании Страсти Господни и культы двух «убиенных епископов», покровителей Польши, Св.Войтеха и Св.Станислава и других мучеников — таких, как Св.Щепан (Стефан, Степан), основаны на подлинной вере в то, что кровь мученика увеличивает плодородие земли, дабы она дала зерно. Жертва Христа и его последователей наложилась на народное, весьма архаическое и даже неолитическое понимание кровавой жертвы как гаранта плодородия. Более того, в средневековой Западной Европе перенесение функций покровительницы зерна от языческих богинь к Божьей Матери и к разным святым — таким как Вальбурга, Радегунда, Бригида (ирланд.), Мильбурга, Макрина — свидетельствует о всеобщем продолжении веры в плодородие Матери-Земли, женской пары растительного божества.
В Польше культ духа ярых зерновых культур сокрылся, как это было на Руси, не в культе св.Георгия, но в культе самого Христа, как об этом свидетельствовали на протяжении веков процессии по полям в Дни Прошений (лат. Dies Rogationum, — прим.переводчика), участники которых помещали между колосков пшеницы крестики, сделанные из осыпавшихся ивовых сережек и посвященные Вербному Воскресенью. Сегодня в польской деревне еще верят в то, что когда Христос проходит по полю, там вырастает богатый урожай. Это анализирует доктор Магдалена Зовчак (34) в своей недавно вышедшей работе «Народная Библия» (35). Интерпретируя тему Библии в народной культуре, она метко выражает самую суть: «Бог, проходящий по земле, является покровителем плодородия». Она также упоминает известный среди поляков в Литве XIX века обычай, заключающийся в катании пьяных фермеров в день Св.Георгия по засеянному полю с криком: «Роди, Боже!» и сохранившуюся до сегодняшнего дня белорусскую традицию боронования свежезасеянного поля (которое является частью рождественского колядования). Один польский фермер из Вильнюса рассказывал автору в 1990 году (!), что сеятель, после того, как по полю прошел Иисус, вызывая там, где он ступал, обильный урожай, должен был сказать: «О, почему я не провел его по всему полю, ведь везде, наверное, было бы такое зерно?».
Хождение по полю с факелами, не говоря уже о танцах на ниве, практикуемых в нашей стране, были направлены на увеличение силы плодородия. А некоторые особенности «ярого» божества, совершенно несовместимые с христианской духовностью, можно найти в силезских рассказах о Jaraszku, дьяволе огненного ветра, и в соответствующих чешских и словацких рассказах об огненных демонах Jarochu и Jarachu, а также о дьяволе Jaryneciu, известном хелмским украинцам. Подобно духам зерна, были демонизированы духи леса Боровой/Боровик или Ласковец, которые стали бесами, как Борута или Рокита.
Колянкевич утверждает, что прапольские племена не имели своего мифа, но лишь предания о Попеле, Краке и Вандже, которые не были выражены в ритуале. С этим трудно согласиться, поскольку мы были наследниками мифологии индоевропейских предков. Я считаю, что наш главный племенной миф — это главным образом миф кровавой жертвы; и как правило, этой жертвой был человек, выступавший в рассмотренных ранее весенних обрядах плодородия как сакральный король, олицетворение «ярого» божества. В наших древнейших легендах можно найти пять жертв, четыре из них в Малопольше: от животных и человека, пожертвованных вавельскому дракону в прибрежной пещере, и самого дракона, закланного в замке в Кракове; самоубийственной жертвы вождя Алеманов, отвергнутого Ванду; самоубийственной (опять-таки) жертвы Ванду подземным богам; до одной жертвы в Великопольше — короле Попеле, который был загрызен мышами. Все эти жертвы были посвящены подземным богам, покровителям смерти и хтонического плодородия.
Архаический миф кровавого жертвоприношения у индоевропейских народов имеет и другие толкования, помимо «регенеративной» жертвы ради увеличения урожая, что, по сути, было имитацией изначальной космогонической жертвы. Например, древние индийцы верили в самопожертвование божественного Пуруши, из тела которого был создан весь мир; в свою очередь, согласно верованиям германцев, мир возник из тела великана Имира, причем воды родились из его крови. Другой моделью, выражающей следующий этап «упорядочения мира» было убийство дракона тьмы и хаоса, холода или жара, остановка текучих вод посредством божества-громовержца или героя, — например, Индры, Зевса, Аполлона, Персея, Тесея, Геракла, Перкунаса, Беовульфа и т.д. Эта модель встречается у восточных славян в мифе о Перуне, воюющем с владыкой подземного царства Волосом/Велесом. Название Вавельского холма, обители вавельского дракона, врага героического Крака, Топоров и Иванов связывают именно с Волосом/Велесом. Кроме того, само слово smok («дракон») происходит от глагола cmoktać («пить»). Вероятно, вавельский дракон олицетворял зимние холода или летнюю засуху, а Крак — весенние и летние перуны.
В действительности Крак не является прямым драконоборцем; драконоборцами являются его сыновья, однако профессор Яцек Банашкевич (36) выводит имя Крак, в отличие от своих предшественников, не от kruka («ворон») или krzaka («куст»), а от krywuły/krzywuły — королевского судейского скипетра, устанавливающего порядок; я вижу в нем символ грома, символ небесного божества, которое не только пробуждает природу к жизни, но и творит справедливость.
Что касается судьбы принесенного в жертву злого короля Попеля, чьи неправедные поступки привели к плохому урожаю и который, следовательно, должен был быть принесенным в жертву, то она выражает универсальный миф о принесении в жертву сакрального короля, олицетворяющего духа зерна.
Я придерживаюсь мнения, что имя короля Попеля происходит от Pompila/Pąpiela, что означает не «мочевой пузырь», как сообщает «Праславянский словарь», но «пуп» («пупок»), то есть сбор последнего урожая, в котором должен был обитать его дух. «Пуп» часто оставляли в Польше и в Германии на поле — для мышей, что могло бы объяснить смерть Попеля. Последний сноп носил в Польше самые разные названия; например, дед, старуха, старый, молодой, ржаная или пшеничная мать, петух, курица, коза, баран, волк, лиса, лягушка, заяц, туржик (небольшой тур, бык), камышница, перепелка или борода, а также названия лесов, полей, предков. «Пуп» — это название, характерное именно для Великопольши, а ведь именно там царствовал Попель.
Германцы приносили «пуп» в жертву Водану. Галлы называли последние колосья головами мужчины и женщины, а нам известно, какое значение они придавали культу отрубленной головы. Во многих европейских странах, в том числе в Польше, еще в XX веке, если кто-то посторонний проходил мимо работающих жнецов, его тут же ловили, обвязывали снопами и приносили в жертву. Фрэзер в «Золотой ветви» цитирует песню урожая из олькушской области (Олькуш — город в Польше, входит в Малопольское воеводство, Олькушский повят. — прим.переводчика):
«Жните, девушки, жните,
У вас задаток в жите.
Как рожь сожнете,
Так задаток возьмете».
И из Поморья:
«Мы готовы собрать урожай,
Косы наши наточены, ты будешь доволен, Господь».
Нам также известна песня урожая из хелминской области:
«Жните, козы, жните,
Господа Иисуса вспомяните.
Жатву козы собрали,
Господа Иисуса вспоминали».
Женщину, срезавшую «пуп» серпом, называли «była babą» или «повитухой». Срезание злаковых было не только жертвоприношением духа зерна, но и его рождением. Король умер, да здравствует король!
Как Ярило/Яровит, так и Попель — духи злаков. Это духи зерна, и пиво, сваренное из него, является даром славянского Диониса, который, кроме того, также даровал ржаную водку, но, к сожалению, она не столь фасцинирует славян, как греков — вино. Без пива, рожденного благодаря жертве, не было ни «Дзядов», ни свадеб, на которых в пиво добавлялось мужское семя. Культ духов зерна имел свои аграрные мистерии, которые нужно учитывать при анализе истоков польского театра.
Несмотря на то, что я указываю на некоторые недостатки концепции Лешека Колянкевича, я думаю, что он проделал фундаментальную работу, ибо он открыл горизонты религиозных представлений наших предков, которые мы бессознательно наследуем. Открыл дверь Дзядам. Некоторые польские славяноведы пытались внушить нам, что эти двери ведут в никуда, и что за ними мы не найдем ничего заслуживающего внимания, кроме, разве что, осколков глиняных горшков. Будто они не замечают, что во время христианского Сочельника, отдавая дань языческому обряду Года, они кладут сено под скатерть и оставляют одно свободное место за столом — для божества и предаются языческому ритуалу вкушения пищи, поглощая магическое множество блюд, включая кутью с маком — деликатес мертвых «Дзядов», и маковки, которые, как и пасхальная баба, были поминальным хлебом.
Если бы им сказали, что во время Рождества они, как языческие греки и римляне, германцы и кельты, празднуют воскрешение молодого солнца, рожденного от
У меня сложилось впечатление, что Праздник Мертвых обретает в наше время не меньшую ценность, чем Великая Ночь, или Пасха, — ибо в своих умерших близких мы более не видим ни живых, ни бессмертных. Возвращаясь к национальному прошлому или устремляясь в цивилизационное будущее, мы утрачиваем возможность чувствовать вечность «здесь и сейчас». Мы уже не понимаем слов из Библии, сказанных Господом: ‘Я есмь путь и истина'.
Лешек Колянкевич прав в своем анализе в первую очередь театра мертвых, так как это театр, который очень важен для нас, и само театральное действо разыгрывается по случаю годовщины наших восстаний. Мы приносим с полей битв в церкви и национальные святилища прах тех, кто поил Мать Польшу своей кровью, и почитаем его как мощи христианских мучеников, ощущая, что связаны с этими героями даже больше, чем со своими собратьями. Но неужели нам действительно ближе общение с мертвыми, к которым мы взываем, чем друг с другом? Нам нравится роль великих скорбящих, что указывает на своего рода мазохистский и мартирологический нарциссизм, ибо мы больше любим страдания, чем попытки найти истину, которая сумела бы их превзойти. Культ страдающего Христа нам ближе, чем культ Воскресшего, и поэтому мы больше ценим национальное поражение, нежели победу.
В этой ситуации молодое поколение поляков поворачивается спиной к этим народным Лемурам и предается дионисийскому неистовству, ибо высшим таинствам в церкви или театре не хватает радости, спонтанной энергии танца и страстного пения, которые наилучшим образом соответствовали бы темпераментной молодости (О христианской хорее в первые века н.э. я уже писал в №12 «Театра», 1998 г. и в №1 , 1999 г.). Неудивительно, что во время танцев, свадебных торжеств и других радостных событий, выясняется, что мы — неудавшиеся дионисийцы, не знающие преизбытка, наслаждающиеся лишь вполсилы и не способные извлечь из себя наилучший аккорд.
Высокая европейская культура появляется там, где высший разум и высшие чувства создают волнующую музыку, танец и театр, а не только агонию плебейского диско-поло или техно и жалкие хороводы пьяных, щедро заправленных алкоголем на крестинах или поминках. В то же время «поколение солидарности», потерянное поколение, будет справлять Дзяды, вспоминая времена своей молодости, и в конечном итоге оставит своих детей в тисках Великой Блудницы Рынка, MTV и МакДональдса.
Наш театр редко бывает отражением нас самих, чаще всего он является выражением нашей ностальгии по умершим или же клиповым монтажом из видеозаписей — угождая молодежи и производя впечатление на богачей.
Если мы не способны входить в контакт с сакральным или с собственными чувствами иначе, чем через общение с мертвыми, по крайней мере мы не должны ограничиваться только нашими непосредственными племенными предками, но взывать также к своим европейским родственникам из греческой трагедии, драм Шекспира и творений всего европейского романтизма, чтобы эти величественные образы явились нам.
К сожалению, в современной Польше почти никто из молодых театральных деятелей не понимает этого и продолжает гнаться за модой, опускаясь до постмодернистской свалки. Без сердца, без духа — это всего лишь скелет театра.
Примечания:
(1) Dziady. Teatr święta zmarłych, Gdańsk 1999.
(2) Данная проблематика подробно рассматривается в моей новой книге «Фигуры теофании. Очерки о возрождении Античности», в главе «Concordia discors: Олимп и Голгофа». Я предлагаю анализ внутреннего конфликта («культуральной тревоги» по Рафаэлю Лопесу-Педраза) в сознании человека, пытающегося примирить идеалы язычества и христианства. http://www.platonizm.ru/content/concordia-discors-olimp-i-golgofa Прим.переводчика
(3) Зигмунт Кубяк (1929-2004) — польский писатель, эссеист, переводчик, специалист по античной культуре, преподаватель Варшавского Университета, автор книги «Мифология Греков и Римлян» (1997, 2013). Прим.переводчика
(4) Чеслав Роботицки (1944-2014) — польский этнолог и культурный антрополог. Прим.переводчика
(5) Александр Брюкнер (1856-1939) — польский историк литературы и языковед. Прим.переводчика
(6) Генрик Ловмянский (1898-1984) — польский ученый, историк-медиевист, славист, профессор, длктор наук, автор фундаментального шеститомного труда «Начала Польши». Прим.переводчика
(7) Станислав Урбанчик (1909-2001) — польский лингвист, профессор Ягеллонского, Торуньского и Познаньского университетов, член Польской академии наук. Прим.переводчика
(8) Ежи Стрельчик (1941) — польский ученый, профессор гуманитарных наук, историк-медиевист, член Польской академии наук. Прим.переводчика
(9) Александр Гейштор (1916-1999) — польский историк, медиевист, президент Польской академии наук. Его обстоятельное исследование, на которое ссылается автор статьи, вышло в России в 2014 году и я настоятельно рекомендую обратить на него внимание. Гейштор А. Мифология славян = Aleksander Gieysztor. Mitologia Słowian. — М.: Весь Мир, 2014. — 384 с.
(10) Анджей Мария Кемпински (1946) — польский филолог и историк культуры, специалист по индоевропейской культуре; участник событий 1968 года в Познани (репрессирован).
(11) Polacy: dzieci Czarnej Bogini.
(12) Кшиштоф Томаш Витцак (1960) — польский филолог-классик. Прим.переводчика
(13) Пшеворская культура — археологическая культура железного века (II века до н. э. — IV век), распространённая на территории южной и центральной Польши. Была названа по польскому городу Пшеворску (Подкарпатское воеводство), около которого были найдены первые артефакты. Прим.переводчика
(14) Также известен под именами Ния, Вий. Прим.переводчика
(15) Энио (др.-греч. Ἐνυώ) — греческая богиня неистовой войны, спутница Ареса. Энио вносила смятение в битву, вызывала в воинах ярость. Прим.переводчика
(16) Некия (греч. «вызывание душ мертвых») — традиционное название XI песни «Одиссеи», рассказывающей о сошествии Одиссея в подземное царство. Прим.переводчика
(17) Никс, Никта или Нюкта (др.-греч. Νύξ, Νυκτός, «ночь») — божество в греческой мифологии[6][7], персонификация ночной темноты. Прим.переводчика
(18) Никсы (нем. Nixen) — духи воды или водяные в средне- и
(19) Ниррти — (санскр. Nirrti смерть, гибель) в индийской мифологии олицетворение смерти, в виде богини, представляемой то женой, то дочерью Адхармы. Прим.переводчика
(20) Хохол — один из главных персонажей «Свадьбы» Выспянского; привидение. У Выспянского есть таинственный пейзаж под названием «Хохолы». Прим.переводчика
(21) Францишек Славский (1916-2001) — польский славист, этимолог, ученик К.Нича, Т.Т.
(22) Оскар Генрик Кольберг (1814-1980) — польский этнограф, фольклорист и композитор. Прим.переводчика
(23) Мария Гимбутас (1921-1994) — американский археолог и культуролог литовского происхождения, одна из крупнейших и самых спорных фигур индоевропеистики, с именем которой связывают выдвижение «курганной гипотезы» происхождения индоевропейцев. Автор трудов: “Балты: Люди янтарного моря”, “Цивилизация Великой Богини: мир Древней Европы”, “Славяне: Сыны Перуна” и др. Прим.переводчика
(24) Борис Александрович Рыбаков (1908-2001) — советский и российский археолог, исследователь славянской культуры и истории Древней Руси. Прим.переводчика
(25) Адонии — праздники, посвященные Адонису. Проводились в Афинах в середине лета. Прим.переводчика
(26) Галл Аноним (конец XI — начало XII века) — автор древнейшей польской хроники, написанной на латинском языке, под названием Cronicae et gesta ducum sive principum Polonorum, в русском переводе известной как «Хроника или деяния князей и правителей польских». Прим.переводчика
(27) Винцентий Кадлубек (1160-1223) — первый польский хронист, родившийся в Польше, краковский епископ. Прим.переводчика
(28) Марцин Бельский (1495-1575) — польский писатель, историк и поэт. Самым значительным трудом Бельского является «Хроника всего мира» (польск. Kronika wszystkiego świata) — первый в польской литературе обзор всемирной истории. Прим.переводчика
(29) Кукеры — участники обряда ряженья на Масленицу или Святки у болгар. Обряд был известен под названием «Кукер». Обряд исполняется исключительно мужчинами, преимущественно холостыми, в течение масленичной недели и в следующий за ней понедельник (Кукеровден, Куковден, Старцовден). В наряде кукеров преобладает одежда из шкур, вывернутая мехом наружу; их маски причудливо украшены разноцветными монистами, зеркальцами, перьями, рогами. Кукеры увешаны различной величины колокольчиками, в руках у них деревянные сабли, окрашенные на конце наподобие фаллоса в красный цвет. Кукеры изображают грубые любострастные действия с «жёнами», тоже ряжеными, которые, в свою очередь, тоже разыгрывают под хохот толпы беременность и роды. Назначение ритуального действа — обеспечить хороший урожай, призвать к родам матушку-Землю. Прим. Переводчика
(30) Стефан Круковский (1890-1982) — один из наиболее знаменитых польских археологов XX века, исследовательно каменного века. Профессор. Самоучка. Автор около 60 научных работ. Прим.переводчика
(31) Подкозёлэк (польск. Podkoziołek) — старинный польский народный обряд, известный в Великой Польше, Куявии, Мазовии и в Лодзинском воеводстве. Проводился обычно в ночь на Пепельную среду. Прим.переводчика
(32) Речь идет о праздновении Пепельной среды. В ходе праздника девушки впрягались в сани и возили скрипача (часто олицетворявшего Мясопуста) по селу, потом доставляя его в корчму, где происходило прощание с мясопустом и музыкой, после чего инсценировалось «сжигание» и «повешение» музыканта (поджигали соломенные перевясла, которыми он был обкручен, накидывали на шею соломенный жгут). Прим.переводчика
(33) Флориан Витольд Знанецкий (188201958) — польско-американский философ и социолог, один из представителей гуманистической социологии. Также представитель Чикагской социологической школы. Основная область интересов — исследование взаимосвязей между коллективным сознанием и социальной средой. Прим.переводчика
(34) Магдалена Зовчак (1956) — польский этнограф, профессор Варшавского Университета, председатель Научного Совета Института Этнологии и Антропологии, заведующая Кафедрой Этнологии Польши и Европы. Прим.переводчика
(35) Biblia ludowa. Interpretacje wątków biblijnych w kulturze ludowej, Wydawnictwo FUNNA, Wrocław 2000. Прим.переводчика
(36) Яцек Банашкевич (1947) — польский историк-медиевист, профессор Польской Академии наук и Университета Марии Кюри-Склодовской, а также Варшавского Университета. Исследователь истоков истории Польши, занимающийся прежде всего фабульно-мифологическими традициями Средних веков и сказочными легендами. Прим.переводчика
Напечатано в журнале «Театр», №11-12, 2000 г.
Перевод с польского и примечания
Натэллы Сперанской
Публикуется с незначительными сокращениями
