Литературное наследие Арто — это сам Арто, как отмечает Кшиштоф Матушевский во введении к книге «Гелиогабал, или Коронованный Анархист». Поэтому в случае с этой книгой мы имеем дело с оригинальным феноменом, так как это произведение стоит особняком среди других трудов Арто. «Гелиогабал» может показаться книгой псевдо-исторической, с элементами, отсылающими к области религиоведения и истории культуры. Эта написанная на заказ книга вышла в 1934 году в популярной тогда серии эссе на историческую тематику. Однако ее автор, безусловно, не бесстрастный ученый или равнодушный историк. Эту «псевдо-научную» работу написал человек, утверждавший, что он владеет посохом Святого Патрика, человек, который провел несколько лет в психиатрических учреждениях, наконец, человек, признавшийся: «Я страдаю от страшной болезни ума — я утрачиваю мысль на всех уровнях» (цит. по L. Kolankiewicz, Św ięty Artaud, W arszawa 1988, s. 66). Таким образом, если эта книга и посвящена отдельному эпизоду всемирной истории, то она в равной степени является свидетельством личной истории Арто, и более близка скорее к Батаю и Ницше, чем к историческим трактатам. Можно сказать, что она поражена тем же недугом, что и ее автор.

Это произведение можно рассматривать как попытку переосмысления истории культуры как таковой. Культура — это мифы, но именно от них, по мнению Арто, человек отрекался на протяжении веков. Цивилизация христианского Запада, будучи не в состоянии преодолеть постигший ее упадок, погрузилась в оцепенение из–за полной утраты изначального мифического опыта. Это одна из главных мыслей философии Арто. Из тоски по языческим эпохам, когда эта культура была полна жизни, родился миф Гелиогабала.

Этот римский император, взявший имя сирийского бога солнца, правил империей всего четыре года (218-222 гг. до н.э.); он умер в возрасте 18 лет. Что же так заинтересовало Арто в этом игнорируемом в учебниках по истории правителе? Непристойная разнузданность? Если это так, то почему он не изложил свой взгляд на правление Калигулы или Нерона? Как утверждает в послесловии Богдан Банасяк, последний, который был еще более невоздержанным в своих излишествах, презирал сферу священного. Напротив, Гелиогабал, назвавшийся божественным именем и в то же самое время жрецом бога солнца, погружался, согласно Арто, в переживание опыта изначальных сил хаоса. Призывание языческих сил творения, которые хотел призвать в своем Театре Жестокости сам Арто, неявно присутствует на страницах этой книги. Этот театр должен был стать сакральным местом и одновременно — двойником жестокой мощи хаоса. Спектакль, если уместно использовать это слово, в понимании пророка театрального авангарда, способен спасти человека, но это спасение парадоксальным образом возможно только путем уничтожения человеческой индивидуальности — в этом и проявляется Театр Жестокости. Поэтому все дохристианские мистерии, а вместе с ними жестокие оргии Гелиогабала, столь близки Арто. Во многих первобытных культурах священное время — это время жестокости, анархии, дионисийских практик и инициации, ибо это время богов, а они прежде всего безжалостны, как говорят нам греки, а вслед за ними Ницше. Во время богов восстанавливается мировая гармония, поскольку происходит символическое повторение космогонического процесса. Таким должен был и театр, и Гелиогабал реализует его в своем постоянном спектакле и то же время «наказывает латинский мир за то, что он больше не верит ни в свои, ни в чужие мифы» (цит. по L. Kolankiewicz, Św ięty Artaud, W arszawa 1988, s. 102).

Арто почитал Гелиогабала, как самого Арто почитала французская философия второй половины XX века.

Кем был этот человек, которого считали женоподобным и склонным к гедонизму, но для которого духовность была наивысшей ценностью? Кто этот рационалист, с такой утонченностью поддавшийся соблазну эмоций и инстинктов? Кто, в конце концов, этот безжалостный мучитель, горевавший над судьбами мучеников? Кто-то, чье переживание первичного опыта мифа было чуждо традиционной диалектике противоположностей, характерной для европейской культуры. Он как Брахма из «Писем о жестокости» «страдает, но это страдание, возможно, и рождает гармонические мелодии радости, но в крайней точке кривой оно выражается уже лишь ужасным скрежетом размалывания существ» (цит. по Антонен Арто «Театр и его Двойник»). Однако эта разрушительная сила не является выражением отрицания, но, как пишет Деррида, лишь «строгостью, неумолимым решением и претворением» (цит. по Ж.Деррида «Театр Жестокости и закрытие представления»). Это аффирмация самой аффирмации, поскольку не содержит выбора между одним и другим. Можно было бы сказать, что в опыте Гелиогабала воплощен проект философии, выходящей за рамки классической метафизики, построенной на оппозициях. По этой причине Арто почитал Гелиогабала, как самого Арто почитала французская философия второй половины XX века.

В мире, описанном в «Гелиогабале», почти все андрогинны или бисексуальны: начиная от самой мифологии, культа Гелиогабала — как правителя, носившего женскую одежду и занимавшегося коммаскуляцией. Но с гораздо более широкой перспективы в этом хаосе мужского и женского начал все–таки побеждает женское. Это четыре Юлии (Юлия Домна, Юлия Мэса, Юлия Соэмия и Юлия Маммея. — прим.переводчика) из жреческого рода Юлия Бассиана, которые держат в руках судьбу Антиохии и Эмеса, а кроме того, судьбы своих мужчин. Юный Гелиогабал также признает первенство и превосходство женщин — по прибытии в Рим он изгоняет всех мужчин из сената и уступает их место женщинам, таким образом восстанавливая естественный и одновременно мистический мировой порядок.

В замечательной монографии «Святой Арто» Лешек Колянкевич обращает внимание на то, что весь кризис современной цивилизации и западной культуры, который с отчаянием констатировал автор «Гелиогабала», разыгрывается в большей степени в личности самого Арто. Именно благодаря своему внутреннему расколу художник оказался способен его воспринять. Можно было бы задаться вопросом, в какой степени персонаж Гелиогабала является проекцией личности художника. Коронация тогдашнего императора-анархиста, в таком случае, была бы коронацией самого Арто, потому что следующие слова можно отнести к автору и его идее: «Вернуть поэзию и порядок в мир, само существование которого является вызовом порядку (…) породить безымянную анархию, анархию всего сущего и взглядов, которые пробуждаются перед тем, как снова погибнуть и слиться воедино (…) И Гелиогабал — прилежный анархист» (цит. по Антонен Арто «Гелиогабал, или Коронованный Анархист»). Разве «Св.Арто» не пожелал бы, как тот император, как античный мист в окружении своих вакханок, реализовать театр творения, который бы являлся двойником темной силы хаоса, театра эпифанического, где корифей-Арто был бы хранителем Тайны? В конце концов, он сам признает, что работа над «Гелиогабалом» была работой (косвенно) о самом себе: «Возможно, эта книга менее правдива, чем другие написанные мною произведения; в том смысле, что она менее непосредственна и что мне пришлось выразить себя окольным путем».

Написав о Гелиогабале, Арто умолчал о себе, но по отношению к невозможности выразить свое безумие это молчание, как ни парадоксально, является наиболее красноречивым.

Чтобы выразить себя, он должен был постигнуть собственный разум в полной мере, а ведь безумие — это невозможность сделать это. Поэтому истинная автобиография Арто должна быть биографией кого-то другого, поскольку «я — это кто-то другой». Арто, понимая, что всякое сочинительство дискурсивно и что по этой причине он не может передать свой опыт безумия, он решает «выразить себя окольным путем» — через личность Гелиогабала. Написав о нем, он умолчал о себе, но по отношению к невозможности выразить свое безумие это молчание, как ни парадоксально, является наиболее красноречивым. Как и в случае Жоржа Батая — «только собственной жизнью я мог написать книгу о Ницше» (цит. по G. Bataille, „O Nietzschem ”, przeł. T. Komendant, L iteratura na Świecie 1985, nr 10, s. 171) — это молчание выражало тождественность личностей императора Гелиогабала и Антонена Арто.

«Гелиогабал, или Коронованный Анархист» в свете вышеизложенных соображений обнаруживает параллели с современностью. Это столь же автотематическая запись, сколько исторический очерк, написанный через призму ума Арто. Это произведение показывает слабость разума, что увлекается все более абстрактными идеями и лишает западного человека его мифов, при этом обрекая его на все большие психиатрические репрессии, чтобы защитить «от излишнего внимания некоторых провидцев, открытия которых стали невыносимы». Одним словом, чтение «Гелиогабала» показывает 2000 лет европейской культуры как время прогрессирующего вырождения. Как писал Батай (и здесь его мнение совпадает с мнением Арто), следствием бегства человека от мира богов стало вырождение. Разрыв с сакральной сферой замуровывает современного индивида в строгой области кодифицированных правил поведения, таким образом лишая его свободы. Отнесем эту мысль к Театру Жестокости, который мог бы пробуждать мифы и, следовательно, разрушать эти границы, очерчивая горизонт нашей свободы — приближая тем самым воскрешение человека.

Статья была опубликована в польском журнале «Искусство и Философия» (№19, стр. 184-187) в 2000 году.

Перевод с польского Н. Сперанской.