Елена Ковальская поговорила с Анастасией Тарасововой, актрисой и директором театра «ARTиШок» (Алматы), который привозит на фестиваль «Новая драма» спектакль «Ұят», разоблачающий русское колонизаторство и казахский традиционализм.

Настя, правду говорят, что в Казахстане расцвет независимого театра?

Несколько лет назад мы были единственным независимым театром в Алматы. Сегодня ситуация изменилась. Иногда мы еще забываем об этом, но если оглянуться по сторонам, то можно увидеть десяток независимых площадок, компаний, объединений.

Появились казахскоязычные группы. Этого не было никогда. Казахский театр существовал в формах академичного, монументального, бронзового театра.

Думаю, наш спектакль «Ұят» как раз и изменил ситуацию — впервые молодые казахи стали играть в независимом неформатном театре. С тех пор в Алматы появилось две таких компании, на фестиваль «Откровение» (международный театральный фестиваль и шоукейс нового театра Казахстана, который организовывает Ольга Султанова) приезжала команда из Петропавловска. «Британский совет» инициировал открытую площадку «Трансформа» в Алматы, на ней, например, работают молодые команды. Это революция, считаю.

Вы знаете казахский язык, понимаете спектакли молодых казахских артистов?

Я учила его в школе, но никогда не использовала на практике. В том-то и дело, что русские в Казахстане настолько научились избегать необходимости говорить и понимать казахский, что его можно не знать вовсе. Ты едешь в Италию и тебя прикалывает чужой язык, ты с первого дня начинаешь запоминать слова. В Казахстане же мы избегаем любым способом казахского языка. Мы отдаем себе отчет, что это отношение к языку как второсортному, привитое нам советской государственной системой — колонизаторское. К чести казахов, они никогда не поставят русского в позицию, когда он будет чувствовать отсутствие языка как проблему или свой недостаток. Казахи практически все знают русский, и даже если знают плохо, будут стараться ответить вам по-русски.

«Ұят» отражает эту ситуацию. Половина спектакля идет на русском, вторая половина на казахском. Место действия — сперва город, затем — аул. В аулах говорят исключительно на казахском. Мы погружаем зрителя в реальность, какой она является. Это наш сознательный жест. Ведь как происходит в реальности? Ты садишься в такси. Водитель казах. На переднее сиденье садится еще один пассажир. Он тоже казах и они вдвоем говорят между собой. Ты их не понимаешь. И ты говоришь себе: «меня это не касается». А ведь они могут говорить о вещах, которые очень тебя касаются. Они могут буквально говорить о тебе. Так и в спектакле самое важное — то, что касается нас всех — говорится на казахском. Люди в зале чувствуют это и говорят друг другу: «чё-чё-чё? Ну-ка переведи мне, я не понимаю!»)

Мы отдаем себе отчет, что это отношение к {казахскому} языку как второсортному, привитое нам советской государственной системой — колонизаторское

В Алматы мы играем спектакль без субтитров и без аннотаций. И к нам после спектакля подходят зрители: «Что же вы не предупредили, что спектакль на казахском?» Мы отвечаем: «Разве мы должны предупреждать? Мы живем в Казахстане».

На самом деле язык в нас есть, и мы можем понять — но не хотим. Городская цивилизация отрезает себя от мира деревни, не считая ее проблемы своими, думая, что они либо безнадежны либо сами собой рассосутся, а они растут и становятся проблемами города. В пьесе сильный открытый финал, заставляющий думать об этом — о том, что нас ждет впереди.

Зачем вам понадобилась украинка Наталья Ворожбит, чтобы создать эту пьесу?

Мы ходили вокруг книги «Коктейль Молотова» и хотели создать спектакль по ней. Один из самых авторитетных политологов Досым Сатпаев с командой выпустили социологическое исследование о поколении, которому перейдет власть в Казахстане через 15 лет. Мы любим работать с документальным материалом, но книга предлагала нам только сухие факты. Тогда Галя Пьянова, которая была знакома по одному из своих проектов с Наташей Ворожбит и очень хотела с ней поработать, пригласила ее к нам. Она приезжала в январе 2016-го, приезжала в июне, встречалась с Досымом в 2016-м. История в спектакле вымышленная, но в ее основе реальные истории. В 2016-м в лентах новостей с устрашающей регулярностью сообщалось: найден выброшенный новорожденный ребенок — на обочине дороги, в общественном туалете, на сельском стадионе. Наташа села за пьесу, и когда наступило время репетиций, пьеса еще писалась. Мы брали в работу написанный эпизод, репетировали, импровизировали сцены и отдавали Наташе в разработку. Ключевые, центральные сцены на казахском были сымпровизированы актерами.

Чаще всего Ұят относится к женщине. Выйти поздно замуж — Ұят. Родить рано ребенка — Ұят.

Узнали ли зрители в спектакле реальность?

Все это более чем напоминает реальность. Когда у нас вышел спектакль, одновременно на одном из ТВ-каналов появилась программа практически с таким же названием (в спектакли главные герои работаю на ТВ и называют свое новое шоу «Ұят»).

Как переводится «Ұят»?

Это фразеологизм, собирательное понятие событий, поведения, ситуаций, когда человек подвергает позору не только себя, но и свою семью.

Нечестные выборы — это Ұят?

Ұят имеет отношение к семейным традиционным ценностям. Целоваться при людях нельзя — Ұят. Чаще всего Ұят относится к женщине. Выйти поздно замуж — Ұят. Родить рано ребенка — Ұят. Неподобающе себя вести. Носить юбки короткой длины. Провоцировать интерес мужчин к себе. В Астане есть скульптура молодых казахов, парня и девушки, на ней облегающее после дождя платье. Один уятмен — такой общественный блюститель нравственности — накрыл статую платком, снял и написал в фейсбуке, что статуя — Ұят. Была жаркая дискуссия.

Когда в обществе появились уятмены?

Три-четыре года назад.

До чего у вас доходит? У нас духовник президента, как полагают, спровоцировал процесс против Серебренникова. А у вас?

Недавно девушка, популярный блогер, выложила видео, где в ее ночном клубе она провоцирует пьяных молодых девчонок раздеваться. Религиозные мусульмане-мужчины пришли к клубу и сняли у его дверей видеообращение — мол, не испытывайте наше терпение. Клуб закрыли по другой причине, но очагов фундаментализма много во всей стране, есть серьезное опасение, что они начнут влиять на политику и общественную жизнь.

В российском Татарстане все чаще и все с большим достоинством женщины носят хиджабы.

О, хиджабы мы даже не обсуждаем. Про «Ұят» многие говорят, что его нужно играть в регионах. Но иногда мне кажется, что это большой риск поехать с ним по областям. Даже в Алматы перед премьерой думали, что на спектакль придут уятмены. С одной стороны, мы живем в многонациональном государстве, для такой ситуации у нас более или менее сбалансированная национальная политика, ни одна из наций не обладает привилегиями по сравнению с другой. Но несмотря на это, моя русская мама только и говорит о том, мол, как русских притесняют в Казахстане. Она живет в частном секторе между двумя домами традиционных семей и говорит, что завтра может случиться все что-угодно. Отец говорит: «Пойди выучи язык и услышь, что они ничего против тебя не имеют».

Городская цивилизация отрезает себя от мира деревни, не считая ее проблемы своими

Когда пришло время ставить пьесу, мы стали искать молодых казахских артистов, которых могли бы пригласить в работу. И тут по счастливому стечению обстоятельств приезжают в Алматы из Ярославля пять молодых казахов. Пять прекрасных ребят — две девчонки и три парня. Они и вошли в нашу команду. Мы называем их «казахами», они нас — «городской сволочью». То есть мы стали называть вещи своими именами. И начали учить язык. В одном нашем новом спектакле зрители и артисты садятся за один стол и мы поем вместе песни, русские и казахские.

Вы стали расширяться не только этнически, но и открыли площадку. А это зачем?

Прошлый сезон у нас был бомбический. Из Новосибирска вернулась Галя, мы сделали «Ұят», выпустили еще несколько новых спектаклей. Нас так понесло, что мы поняли — необходимо расширение, развитие — так появилась Большая сцена. Нас 25 человек в театре, а наша Малая сцена рассчитана на 65 человек. Мы приходим в театр, и он наполовину полон. Мы понимали, что если мы останемся в подвале, начнется стагнация.

Теперь у нас две площадки в десяти минутах ходьбы. Мы разделили репертуар и играем 8-9 спектаклей на Большой и 5-6 спектаклей на Малой сцене.

Новую площадку мы арендуем, но и сами сдаем ее в аренду. Помимо спектаклей там проходят концерты, публичные встречи, презентации — мероприятия, которые близки нам по духу. На Малой сцене, которая сейчас менее загружена недавно проходила инклюзивная лаборатория Бориса Павловича.

Расскажите об истории театра. Он открылся в 2001 группой профессиональных артистов, отправившихся из своих театров на вольные хлеба. Насколько я знаю, из основоположников в театре осталась только Галина Пьянова.

Да, в 2001-м молодые амбициозные ребята сознательно ушли из стабильных государственных театров, чтобы делать другой театр. Первые спектакли ARTиШОК показывал на улице. Все учились — артисты новым театральным методикам и технологиям, зрители — воспринимать экспериментальное искусство. У театра есть один, практически волшебный, но абсолютно реальный факт в истории. Наше помещение, подвал жилого дома в центре Алматы помог приобрести один меценат — он дал молодому театру денег на его покупку. Эта инвестиция, без сомнения, стала основополагающей — когда у театра есть свой дом, можно пережить любые сложные ситуации.

У театра было несколько знаковых этапов. С 2002 года ARTиШОК стал выезжать на фестивали по всему миру. В 2007 году было принято решение открыть школу, чтобы появился молодой состав. Так в театре оказалась я и еще несколько человек. Школа была двухгодичным интенсивом, бесплатным для студентов, совместным проектом с одним голландским фондом. Благодаря этой поддержке мы могли приглашать педагогов из Москвы, из ташкентского «Ильхома», сами приезжали на фестиваль «Территория».

В 2011-м случился кризис, когда костяк — часть основателей театра ушли — делать свои собственные проекты. У нас обвалился репертуар. Мы стали строить театр практически с нуля.

В 2014 году был следующий поворотный этап, когда Галя и Антон Болкунов (главный художник театра, муж Галины Пьяновой) уехали в Новосибирск, это был самый сложный момент. Мы остались без художника, без художественного руководителя. Тогда мы действительно прошли проверку отчаяньем, безрассудством — и мы с ним справились.

Вы актриса, ставшая менеджером, затем и директором театра. С чем был связан такой челендж?

Это была «бархатная революция». В 2013-м директором была Вероника Насальская, основатель театра, актриса и мой педагог. Я и несколько человек пришли к Веронике с идеей реформ. И она сказала: «Хотите, пожалуйста, делайте». Мы отлично проработали вместе еще несколько лет. В чем заключалась реформа? Онлайн продажи, абонементы, новая система бронирования, структура репертуара, акцент на росте продаж билетов, работа со зрителями, ремонт, работа с пространством театра. Мы стали развивать театр, как место, как достопримечательность.

Но первым делом нужно было вынести грязь из всех углов. Мы принялись за мусор, вывезли три машины дерьма, прошлись белой краской по каждому темному углу. Сейчас я точно знаю: реформу нужно начинать с самой грязной работы.

Спектакль «Уят» покажут в Центре имени Вс. Мейерхольда 6 июня в 19.00