Хореограф Татьяна Гордеева об интердисциплинарности и забытом теле.

Что будет, если скрестить contemporary dance и театр.doc? Современный хореограф Татьяна Гордеева и драматург Екатерина Бондаренко соединили не вяжущиеся друг с другом вещи: танцевальный перформанс с его неинтерпретируемостью и документальный театр с его социально-политической внятностью. Получился необычный спектакль «Пятна леопарда», который идет в Центре имени Вс. Мейерхольда. В центре внимания — история уральского предпринимателя Руслана Телкова, который был арестован за незаконную печать на ткани популярного паттерна — рисунка шкуры леопарда. Из этого абсурдного юридического казуса авторы спектакля вывели целый философский трактат: об абсурде бытия, выборе, свободе и невозможности встать на место другого. Инструменты — слово и тело. Причем драматург пользуется инструментарием хореографа, а хореограф — драматурга. И обе являются в спектакле исполнительницами.

Татьяна Гордеева рассказала о том, как готовился этот проект и о проблемах, которые интересует ее как хореографа.

Татьяна, в одном из интервью вы говорили, что главной задачей, над которой вы работали в «Пятнах леопарда», было «поставить себя на место “другого», через собственное тело понять, кто такой «другой”, но при этом важно и оставаться «ровно посередине между тем, кто мы такие, и тем, кем мы не являемся». Как вы определяете для себя эту точку?

Мне кажется, что когда возникла эта тема «встать на место другого», мы больше думали про тело и телесность как некоторую рефлексию над тем, какое моё тело и что с ним происходит. Это эмпатическое подключение, которое происходит без оценки и некой интеллектуализации — грубо говоря, без мыслительной оценки. И для меня как для человека, который занимается телесными практиками, развитием телесного осознания и пытается понять, каким образом мы воспринимаем тело другого человека, эти попадания на уровне эмпатии, «схватывания» есть процессы совершенно волшебные, потому что понимания, как они происходят, нет. И интересно, что в действии я не теряю себя вовсе: вижу некое отражение другого человека, и при этом мне не нужно куда-то возвращаться, чтобы быть собой. Процесс происходит на уровне кинестезии, двигательной, моторной деятельности моего тела, — без моего вмешательства. Понятно, что это всё равно я и я есть целое, но есть в этом и некая многоуровневость, многослойность. Может быть, поэтому нам в удачных вариантах нашего перформативного существования удаётся создать, с одной стороны, некоторую отстранённость, а с другой стороны, оставаться самими собой.

Одной из тем вашего перфоманса, стала природа права. Что вы думаете о категории права как таковой?

Здесь я, конечно, нахожусь во власти дискурсивной и власти всей этой политики. Всё то, что создаётся: законы, обозначения и порядки, — они всё равно существуют внутри дискурса — дискурса той же власти, например, или ещё чего-то. И хорошо, если есть возможность рефлексировать и эту проблематику обозначать. Я не говорю о том, чтобы иметь возможность покинуть эту дискурсивную сетку — нет, это невозможно, и это то, с чем мы формируемся и растём. Даже если мы переедем на Луну, то всё равно никуда не денемся ни от нас, ни от нашего осознания себя в обществе, ни от воспитания и представлений обо всём. Меня более расстраивает — не знаю, связано это с христианством, развитием научного познания или с какими-то другими явлениями, — то, что у тела оказалось такое подчинённое положение во всей этой системе, что как бы мы ни старались, сейчас возвратиться к нему и что-то изменить — тщетно.

Тело уже давно вынуто из символического кода и общения, вытеснено изо всех сфер. Оно препарировано, оно вылечивается, оно изучается, но его нет ни в языке, ни в любой другой коммуникации.

Вы имеете в виду, что уже невозможно никогда вернуться к полноценному ощущению своего тела?

Думаю, нет. Тело уже давно вынуто из символического кода и общения, вытеснено изо всех сфер. Оно препарировано, оно вылечивается, оно изучается, но его нет ни в языке, ни в любой другой коммуникации. Есть некоторая установка на то, что если что-то должно произойти или оказать на нас воздействие в эстетическом плане, мы должны ощутить какое-то сверхдобавленное чувство, а между тем, мы вообще не замечаем, что с нами происходит. Чуткость слаба невероятно, а все каналы наглухо перекрыты и забаррикадированы. Однако я думаю, что если в области искусства, движения или танца идут лабораторные действия на протяжении довольно длительного времени — а они лет 100, наверное, уже идут, — это, конечно, позитивная история, особенно если и участвовать в них.

Татьяна, а можете рассказать подробнее о работе над перфомансом?

Это было предложение Кати — соединить наши усилия: драматурга и танц-художника. Я обычно не вижу возможности применить свои способности в историях, которые изложены как иллюстрация или рассказ и где я что-то должна «оттанцевать» или «отхореографировать». А здесь выяснилось, что у нас с Катей есть общая начальная точка. Она написала мне несколько своих личных мыслей, а я на них делала материал, который Катя позже смотрела. Знаете, есть такая игра, когда вы что-то пишете на бумажке, заворачиваете её, а второй человек дописывает, условно продолжая вашу историю — в подобном формате работали и мы, сосуществовали с отражением действий друг друга. Это и есть интердисциплинарность, я думаю — когда люди со своими знаниями, навыками и методами работы встречаются и что-то предлагают друг другу.

Я пыталась вовлечь Катю в её тело, сделать так, чтобы были явлены не просто её способности, ум и таланты, но также и тело как таковое. В результате, когда мы вышли на интересующую нас обеих тему эмпатии, Катя вспомнила, что есть документальный материал, связанный с бизнесменом, который, по сути, и был помещён в ситуацию, когда «кафка» становится былью, как говорится. Относительно этой истории мы уже весь материал и выстраивали. Иными словами, изначально формы не было, и это был, скорее, формат лаборатории. Главным было развиваться, не позволяя себе насильно притягивать некие образы того, как будет выглядеть история в будущем.

Знаете, когда видишь человека в форме, ты всегда думаешь, что ты виноват, всегда есть это ничем, по сути, не обоснованное чувство вины.

Для Екатерины Бондаренко перформанс стал первым выходом на сцену, важной работой в плане работы с телом. Чем стал перформанс для вас?

Благодаря работе с эмпатией в перформансе, я впервые переместилась на новую для себя территорию. Знаете, когда видишь человека в форме, ты всегда думаешь, что ты виноват, всегда есть это ничем, по сути, не обоснованное чувство вины. От чего это возникает? Что произошло такого в моей жизни, в моём детстве, в моём окружении? Для меня было важным понять, что никакая эмпатия невозможна без мысли о том, что чувствует человек в форме, кто этот человек, который судит, и кто есть прокурор. Приходит понимание, что все — люди и что важно почувствовать, что происходит с этой стороны, а что происходит с той. Это стало очень неожиданным расширением для меня.

Другой важный момент — то, что я работала с драматургом, который идёт от литературного бэкграунда и документалистики. Потому что сама по себе я никогда не работала с литературными источниками: я принимала участие в вещах, которые были связаны с литературой, но у меня никогда не было потребности быть связанной с этим самой. Кроме того, драматург всегда строит разговор про целостность и композиционность, и для меня это также было впервые. Контакт со зрительным залом и некое расширение нашего с ним пространства — опыт не первый, конечно, но было и в нём что-то необычное, как и ряд определённых перформативных задач, оказавшихся довольно непростыми, и их преодоление — это challenge для меня. Иначе говоря, ценными и важными стали и сотрудничество, и тема, и момент, связанный с ответственностью нахождения внутри.

Татьяна, а что для вас есть слово и что есть движение?

Слово и движение… Пожалуй, это мысль — и то, и другое, — но у них разные коммуникационные каналы, если мы говорим про передачу некой информации. Мысль, передаваемую в движении, конечно, тоже можно облечь в слова и зафиксировать, но в этом, как правило, нет надобности. Слово же, как и движение, может быть танцем. Но, да, они всё равно работают с разными каналами восприятия.

Какие тенденции вы видите сегодня в перформансе и театральном процессе в целом?

Сейчас наблюдается очень интересный разворот, — и он происходит уже около десяти лет, — разворот, который связан с обращением к новой чувственности, к метамодернизму, новой искренности. Это поворот от некоего холода и игнора, потому что люди всё равно ищут таких вещей, которые трогают.

О чём вам как художнику сегодня хочется говорить?

Мне интересно развивать свой медиум, свой проводник, для того, чтобы искать новый уровень коммуникации. Иными словами, желание моё связано больше с профессиональными вещами. А говорить… Прежде всего, хочется быть честным с теми людьми, которые приходят. Это главное, я считаю.

Форма и содержание в окружающем мире, в пространстве, — как они сосуществуют сегодня, на ваш взгляд?

Думаю, что не существует формы без содержания и содержания без формы. Точно так же, как мысль не существует без слова, потому что то, как мы мыслим, уже складывается в слова, которые мы знаем. Возможно, что только тело может мыслить и выражать то, что в слова не складывается, однако, мы всё равно должны находить какой-то язык, чтобы говорить об этом, или рисовать, или писать музыку.

Беседовала Юлия Исупова