1. ТРАВМА НЕПРИЗНАНИЯ

Думаю, и вам нередко встречаются люди, которые говорят, что одно дело полной жизнью жить, другое — книги читать. Книгочеи, они как бы не совсем живут. Глядя на книжные полки, жизнелюбы не видят жизни. Мертвая бумага, мертвые буквы, мертвые слова. Даже индийский гуру однажды меня убеждал, что чтение Нагарджуны не имеет ни малейшего отношения к жизни. Отчасти сторонники чистой эмпирики правы, но не совсем. Я, конечно, согласен с тем, что одно дело читать Жюля Верна, другое — самому погружаться в океанские глубины. Но глубины океана после погружения в глубины книги, и глубины океана без чтения книги — разные глубины, — и здесь мое одно-единственное, но, думаю, существенное возражение противникам книгочтения — никакого непосредственного доступа в глубины океана нет. Нет эмпирики без Эмпирей. С книгой ли, без нее, а вне теории никакого погружения нет, а потому и можно сказать, что книга все равно есть. В общем, я клоню к тому, что книга — тоже жизнь. И не обязательно в том смысле, что жизнь априори вписана в Книгу Бытия.

Книга прописывает биографию, причем, порой так, что биография превращается в био-библио-графию, и, согласимся отчасти с противниками книжного знания, в био-библио-танато-графию. Так история с книгой «Незнайка на Луне» стала для меня жизненно важной. Была бы эта книга столь значима, не приключись у меня с ней травматичной истории, этого я, конечно, не знаю. И все же, думаю, я всю жизнь отстаиваю книгу «Незнайка на Луне» еще и по той причине, что доказываю ее великое значение своей первой учительнице.Вот что, собственно, приключилось. В первом классе учительница попросила каждого учащегося принести на урок внеклассного чтения свою любимую книгу. Я был в восторге от этой затеи. Мы будем читать любимые книги! Я смогу разделить свою любовь с одноклассниками!

И вот с «Незнайкой на Луне» в портфеле я бегу в школу. И вот долгожданный урок. И вот очередь доходит до меня. И вот я объявляю свою любимую книгу…

…До меня не сразу доходят слова учительницы: «Эту книгу мы читать не будем. Она нам не подходит»… Этого не может быть… Так не бывает…

Теперь я, конечно, могу учительницу понять, но, впрочем, не оправдать. Да, действительно, «Незнайка на Луне» — книга серьезная, можно даже сказать, что она представляет собой фундаментальный университетский труд, посвященный критике капиталистического дискурса, и в этом отношении она вовсе не детская, совсем не для первого класса, кто-то ошибся, написав на ней, что она предназначена «для детей младшего школьного возраста» [1] . И начинается она сразу же с вопроса о времени и его относительности для людей больших и маленьких. Вот эти самые первые строки:

С тех пор как Незнайка совершил путешествие в Солнечный город, прошло два с половиной года. Хотя для нас с вами это не так уж много, но для маленьких коротышек два с половиной года — срок очень большой.

Наверное, учительница первая моя была права, но мне от этого не легче. Я был отвергнут. Если вы объявляете мою любимую книгу вне внеклассного чтения, то и я вместе с ней тоже оказываюсь вне, вне вашего класса. Внешний человек я, внесуществующий, как сказал бы Лакан. Типа с Луны свалился. Таков урок внеклассного урока.

Да, вполне возможно, учительница была права. Недетское это дело рассуждать о теории и практике, об эмпирике и эмпиреях. Впрочем, почему бы не почитать сейчас о том, что будет понятно потом, лет через двадцать благодаря профессору Фрейду. О чем почитать? Ну, скажем, о полемике двух ученых, Знайки и профессора Звездочкина. Профессор в восторге:

— Вы, мой друг, великий ученый! Вам принадлежит честь открытия не только лунита, но и антилунита: так я и предлагаю назвать это новое вещество.

— Вещество это, однако, еще не открыто, — возразил Знайка.

— Открыто, мой дорогой, открыто! — закричал Звездочкин. — Вы открыли антилунит, так сказать, теоретически. Нам остается только практически доказать его существование. Так ведь делались многие открытия в науке. Теория всегда освещает путь практике. Без этого она ничего не стоила бы!

С профессором Звездочкиным соглашается профессор Фрейд и приводит свои слова о невозможности чисто эмпирического знания из самого начала статьи «Влечения и их судьбы»:

— Уже при описании нельзя не применить к материалу некоторые абстрактные идеи, которые берутся, конечно, не только из нового опыта… об их значении договариваются, постоянно ссылаясь на эмпирический материал, из которого они вроде бы берутся, но который на самом деле им подчиняется.

Вот и получается, что теория не только освещает путь практике, но и подчиняет ее. В общем, никак не развести нам в стороны теорию и практику, и об этом отдельный разговор, не в этот раз. В этот раз мы перенесемся на долгие годы вперед.

2. ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ: ОБРЕТЕНИЕ ДРУЗЕЙ НЕЗНАЙКИ В КАБИНЕТЕ

С тех пор как первая учительница отвергла Незнайку, прошло двадцать пять лет, срок весьма значительный не только для коротышек. И вот, размышляя над искусством переходного периода, известного как Перестройка, мы решили с друзьями основать журнал. Журнал для самих себя, для друзей. А что нас объединяло? Интерес к современному искусству и жажда его понимания, для чего не хватало слов. Новое время — новое искусство — новая рефлексия. Тут-то и возник призрак Незнайки и успокоил всех: не страшно, что вы даже не знаете того, чего не знаете. Это — то самое не-знание, которое поддерживает поиск знания. Призрак Незнайки, конечно, был не только литературным героем, но и представителем нарративного знания, которое для научного знания, есть незнание. Наше обращение к Незнайке, этому «мастеру присочинить», было поддержано той мыслью Жана-Франсуа Лиотара, согласно которой, по крайней мере, со времен Платона, научное знание «не может узнать и продемонстрировать свою истинность, если не будет прибегать к другому знанию — рассказу, являющемуся для него незнанием». Так нам стало понятно, что одним из выходов из пространства университетского дискурса является нарративное не-знание.

Возможно, самое главное в этой истории заключалось в том, что все сотрудники журнала, Тимур Новиков, Сергей Бугаев Африка, Ирена Куксенайте, Олеся Туркина и я — были детьми Незнайки. Если моя первая учительница оказалась противницей Незнайки, то друзья по журналу были с самого детства восторженными его поклонниками. Журнал был назван «Кабинетом», и Незнайка стал его логотипом. Нет, мы не с Луны свалились, хотя, конечно, кому-то так кажется, в первую очередь тому, кто не сумел понять коллегу Звездочкина, представителя, между прочим университетского дискурса. Можно сказать, тогда в самом начале 1990 года, мы готовы были в ответ на все тише звучащий призыв Ленин — Партия — Комсомол! воскликнуть Незнайка — Дружба — Кабинет!

Итак, Незнайка стал логотипом «Кабинета». Что значит «логотипом»? — спросите вы. Отпечатком слова, — ответим мы и добавим: оттиском образа. Незнайка — тип оттиска, отпечатка не-знания.

3. ПСИХО-ТЕХНО НЕ-ЗНАЙКА ВЫВОДИТ НА СЦЕНУ ГОЛЕМА СО-ЗНАНИЯ

Незнайка, не только лого-тип, но и психо-техно-тип, еще тот тип, совсем, кстати, не кабинетный тип, непоседа, так сказать. При этом он пролагает в «Кабинете» маршрут «Психо-Техно».

Почему Незнайка психо?

Потому что он одушевлен и одухотворен. Это понятно и первой учительнце, и кабинетным друзьям, и детишкам, и даже их родителям.

Почему Незнайка техно?

Потому что не искушен и даже не искусен, но искусственен и к искусствам устремлен. Потому что рожден воображением писателя.

Потому что Незнайка показывает: он — не псюхе [ψυχή] и не техне [τέχνη], а психо-техне. Душа его искусна, а искусство [τέχνη] всегда уже предполагает причастность души, которая не выживает без буквы, без писателя. Мертвая буква одухотворяет, — говорит Лакан. Нет псюхе без техне, — отвечает ему Деррида. Более того, техне, а не псюхе теперь обладает знанием. Незнайка объясняет Пончику: «Ракета лучше тебя знает, что нужно делать. Она знает, что ей нужно лететь на Луну». Впрочем, Пончик идет еще дальше и изымает авторизацию субъекта псюхе из техне-ракеты: «А ты за ракету не расписывайся! Ракета сама за себя отвечает».

Там, где есть душа, там с ней не могут не приключаться удивительные происшествия. Она может выходить из себя, быть вне себя. Душа не может не переселяться. К вопросу выхода за пределы своей орбиты мы, думаю, еще вернемся, а пока скажем, что порождение воображения способно выходить из–под контроля, превращаясь в Голема Со-Знания, в то, что исходит из знания, обретая автономию существования.

Так от Незнайки через Знайку приходим мы к автономии творения знания [τέχνη] — к Голему, одухотворенному то ли вложенным в уста Словом, то ли Словом, начертанным на лбу. Словом, которое оживило Голема, по преданию, было истина («эмет»). И истина связалась с жизнью и смертью, искусственным и естественным. Стоило стереть букву алеф в «эмет», как наступала смерть («мет»). Словом, Истина — Буква — Смерть: таков урок Голема. И прямо во время урока раздается громоподобный голос Лакана:

претензии духа так и остались бы неколебимыми, не сумей буква доказать, что все, имеющее отношение к истине, производит в человеке она сама, без какого бы то ни было вмешательства со стороны духа. Откровением это было Фрейду, и открытое им он назвал бессознательным.

С самого начала 1990-х мы отправились на поиски технологически новых форм высказывания, новых конфигураций психо-техно сочленения. Одним из результатов этого поиска стала серия аудио-визуальных медиа-лекций под названием «Голем Со-Знания» [2] .

Почему речь зашла о «Големах Со-Знания»? Голем — совсем не Незнайка. Это, конечно, так, вот только содержание «Големов» строилось по мотивам «Незнайки на Луне». Мы были одержимы распространением знаний о Незнайке, особенно за рубежом. Незнайку нужно знать на слух! Ну и в лицо знать тоже!

4. ТРИДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ: ОРБИТЫ СУБЪЕКТА ЯКОБЫ ЗНАЮЩЕГО

Сам того не зная, Незнайка вел меня путем философии и психоанализа. Не зная, впрочем, и того поначалу, что путь этот не один, что пути философии и психоанализа то и дело расходятся. Но для начала начал как нам не вспомнить Фалеса Милетского с его растущим от знания незнанием. Для начала начал как нам не вспомнить Николая Федоровича Федорова, который мечтал о торжестве психократии над технократией. Николай Федорович мечтал о заселении небесных тел воскрешенными землянами, и для этого нужен общий для всего человечества проект, объединяющий искусства и науки под эгидой этики. Федоров не испытывал никаких симпатий к нарождающейся на его глазах технонауке, то есть науке, обслуживающей «торгово-промышленное сословие». Разделение людей на ученых и неученых — самое глубокое из всех разделений. Философия общего дела, которую все свою жизнь строил Федоров, это — письмо неученых ученым. Письмо Незнайки Знайке. Да, конечно, скажете вы саркастически, будет Знайка читать письмо Незнайки!

Знайка и Незнайка представляют две языковые игры. Знайка представляет экспертное знание, а Незнайка — философское незнание. Ого?! — недоуменно воскликнут кто-то. Обратимся за пояснением к Жану-Франсуа Лиотару, который говорит о себе: «докладчик философ, а не эксперт. Последний знает то, что он знает и что не знает, а первый — нет. Один заключает, другой задается вопросом — и в этом-то заключаются две языковые игры». Знайка знает то, что он знает, Незнайка — нет, и Лиотар — нет, и Федоров — нет, и Фрейд с Лаканом — нет.

Знайка и Незнайка представляют два дискурса, точнее, пожалуй, две пары дискурсов. Знайка — дискурс господина и университета, попросту говоря, он — агент господина Университета. Незнайка — агент истерического и психоаналитического дискурса, вопрошающего и нарративного. Что значит «нарративного»? Того, что строится на рассказе, а наука, — напоминает Лиотар, «с самого начала конфликтовала с рассказами». Незнайка же — яркий представитель мира рассказов, историй, ставка которых — Истина или Смерть, эмет или мет. Знайке этого не понять, зато как же понятно это Фрейду, которого ученые первым делом обвинили в том, что он пишет не научные трактаты, а рассказы! Он и дальше продолжал в том же духе: вместо историй болезни описывал случаи так, что даже те, кого не устраивали психоаналитические теории, читали их как литературные произведения.

Незнайка в логике Фрейда отмечен отрицанием, которое суть признание вытеснения. Частица «не» в психоанализе — метка признания. Не-Знайка — тот, кто знает и не знает одновременно. Не-Знайке «неизвестно, почему ему в голову забралась такая мысль», та или иная мысль. Мысли забираются в голову с других сцен, и Не-Знайка — расщепленный субъект, который знает, но не знает, что знает, и потому оказывается в постоянном поиске того, что он никогда не терял, а никогда не терял он той истины, которая всегда уже неполная, не-вся. Так говорит о ней Лакан, и дальше, поясняя это положение, следует двум векторам мысли.

Первый вектор: есть два знания. Одно знание университетское, универсальное, объективное, паранойяльное, полное, нарциссическое, connaissance, и его ярчайшим представителем является Знайка. Второе знание — частичное, вопрошающее, забытое, истерическое, savoir. Второе знание — истина, та самая, которая заставляет воскликнуть: Истина или Смерть! Незнайка — агент истерического дискурса. Он движим влечением знать, откуда и явное расщепление на Не и Знайку. Он движим безостановочным и безответным Wisstrieb, влечением знать. Он вопрошает, но не утверждает. Как говорил Николай Носов, прототипом Незнайки послужил ребенок с неугомонной жаждой деятельности и неистребимой жаждой знания [3]. Истина или Смерть!

Второй вектор Лакана — незнание как этическая позиция психоаналитика. В «Вариантах образцового лечения» он пишет: «Положительным результатом открытия для себя собственного невежества является незнание, которое представляет собой не отрицание знания, а наиболее утонченную его форму». Последнее, что можно ожидать от Незнайки, — отрицание знания. Заключительный раздел статьи Лакана называется «Что должен уметь психоаналитик: не ведать того, что знает». Психоаналитик должен «игнорировать то, что знает», хотя бы по той причине, что «знание, накопленное в его опыте, относится к воображаемому, в которое он вечно и упирается, кончая тем, что ставит ход анализа на службу систематического изучения воображаемого у конкретного субъекта». Психоаналитик — субъект не знающий, а якобы знающий.

Лакан, будто следуя буддийским тропам, говоря о любви, ненависти и неведении, то есть о том, что в буддизме называется клешами, затуманивающими картину аффектами. Клеши, к которым традиционно относятся страсть, агрессия, неведение, гордость, зависть, указывают на аффектированность эгоцентрированного сознания Знайки.

Впрочем, речь не об аффектах, а о воображаемом знании. Психоаналитик должен в знании увидеть незнание, неведение, невежество. Психоаналитик не станет на путь психоанализа, если

не сумеет разглядеть в своем знании симптом своего невежества, и притом в смысле чисто аналитическом, где симптом является возвращением вытесненного путем компромисса, а вытеснение, как и в других случаях — цензурой, которой подвергается истина. Что же до невежества, то его следует понимать здесь не как отсутствие знания, а, наряду с любовью и ненавистью, как одну из присущих бытию страстей, ибо и оно может, подобно тем двум, стать путем, на котором бытие формируется.

Здесь грань реального, того, которое возвращается на свое место. Лакан в «Телевидении» отвечает на вопрос Канта, «что я могу знать?»: «Ничего — по крайней мере, что не имело бы структуры языка, откуда следует, что то, до какой границы я внутри этих пределов дойду, есть исключительно вопрос логики». И подтверждает это Лакану научный дискурс Знайки, который «с успехом осуществляет посадку на луне, удостоверяющую для мысли вторжение реального». На пороге вторжения стоит Шекспир, который передает слово Тезею:

The lunatic, the lover, and the poet Are of imagination all compact [4] .

Лунатик — это, конечно, тот, кто путает реальность и свое воображение, а не тот, кто осуществляет посадку на Луне. Лунатик обитает в воображаемом измерении [5] . Ты что, с Луны свалился? Этот вопрос предполагает падение. И это падение — не свидетельство гравитации, и даже не библейскаое падение от плодов познания, а неадекватность консенсусу здравого смысла, общих представлений.

Здесь и стоит напомнить, что Перестройка как раз и стала революцией в символическом порядке с распадом Другого, как иначе называет его Лакан, или с крахом Большого Рассказа, как говорит Лиотар. Символическая гравитация во времена Перестройки обернулись символической невесомостью. Символический порядок обнажил бес-порядок. Шел ремонтаж всей знаковой системы, демонтаж одной системы и монтаж другой. При этом понятно, что реорганизация осуществлялась без Главного Инженера.

5. ПАРАЛОГИЯ ИЗОБРЕТАТЕЛЕЙ

Отсутствие Главного Инженера отчетливо бросалось в глаза во времена Бес-Порядка, во времена, которые, как сказали бы люди верующие в нечистую силу, характеризующиеся тем, что порядок попутал бес. Главный Инженер уступил на время свое место неподчиненным ему изобретателям. На первый план выходят Винтик и Шпунтик. Основанием такого, как сказал бы Лиотар, постсовременного знания, оказывается «не гомология экспертов, но паралогия изобретателей». Винтик и Шпунтик только и делают, что ворочают мозгами и придумывают разные усовершенствования. Мысли так и закипают у них в голове. Мысли накатывают одна на другую. Когда Шпунтик со всех ног бежит, чтобы рассказать коротышкам о своем гениальном изобретении, то по дороге его забывает, поскольку в голову лезут новые мысли. Мир внушает мысль о преобразовании: «Живые, юркие глазки Шпунтика все время вертелись в разные стороны. Каждый предмет, который попадал Шпунтику на глаза, внушал ему какую-нибудь остроумную мысль».

Экспертное знание по определению согласовано между экспертами, понятно им всем, понятно и подобно, гомологично. Оно, как с усмешкой напоминает Лакан, строится по зеркальному принципу образа и подобия. Другое дело паралогия изобретателей. Паралогия? Да, говорит консилиум знаек. Да, говорят представители психиатрической экспертизы во главе с доктором Пилюлькиным. Да, у Незнайки — паралогия, у него умозаключения, противоречащие рассудку, здравому смыслу, заблуждение в результате расстройств мышления, характеризующееся утратой логической последовательности. Он — с Луны свалился! Аристотель, впрочем, смягчает ситуацию, и говорит, что Незнайка — просто софист, тот, кто намеренно пользуется ложными доказательствами. Кант тоже защищает Незнайку от нападок, напоминая о том, что паралогизм может быть трансцендентальным.

Трансцендентальный Незнайка оказывается в стороне от логики, открывающейся перформативом «ученые доказали». Эта фраза, будто означающая, что дело сделано, и говорить тут не о чем, отсылает не только к некоему доказательству неких ученых, но и к источнику информации, к посреднику, к масс-медиа. Это заставляет, в частности, Пола Фейерабенда сделать довольно резкое высказывание, которое ведет к его знаменитому требованию отделения науки от государства:

Конечно, наши оболваненные прагматические современники склонны предаваться взрывам восторга по поводу таких событий, как полеты на Луну, открытие двойной спирали ДНК или термодинамического неравновесия. Однако при взгляде с иной точки зрения все это — смешно и бесплодно. Требуются миллиарды долларов, тысячи высококвалифицированных специалистов, годы упорной и тяжелой работы для того, чтобы дать возможность нескольким косноязычным и довольно-таки ограниченным современникам совершить неуклюжий прыжок туда, куда не захотел бы отправиться ни один человек, находящийся в здравом уме, — в пустой, лишенный воздуха мир раскаленных камней.

Нам уже довелось столкнуться с полемикой Знайки и Звездочкина. Вот и получается, что одни ученые себе доказали то, во что не верят другие ученые. Собственно, даже в утопических местах и то ученые никак не могут придти к согласию. Никакого консенсуса, — говорит Лиотар, — только диссенсус! Так,

В Солнечном городе все астрономы даже поссорились между собой, стараясь разрешить этот сложный вопрос, и разделились на две половины. Одна половина утверждает, что лунные кратеры произошли от вулканов, другая половина говорит, что лунные кратеры — это следы от падения крупных метеоритов. Первую половину астрономов называют поэтому последователями вулканической теории или попросту вулканистами, а вторую — последователями метеоритной теории или метеоритчиками.

Вопрос о том, какая из теорий кажется в данный момент единственно верной, имеет прямое отношение к масс-медиатизации, которая в свою очередь связана с государством и/или корпорациями, а они, ясное дело, — с идеологией эффективного производства. Эффективными оказываются либо вулканисты, либо метеоритчики, и третьего не дано. Более того, речь не идет ни о каком консенсусе, а скорее о том, что Лиотар называет террором — «эффективность, полученная от уничтожения или угрозы уничтожения партнера, вышедшего из языковой игры, в которую с ним играют». Незнайка, попадая на Луну, как раз и не может понять тех игр, в которые с ним играют лунатики. Не может он понять ни эффективности, ни частной собственности, ни функции денег.

6. КАКИЕ ТАКИЕ, ДОРОГОЙ ДРУГ, ДЕНЬГИ?!

Вернемся к Перестройке, к Бес-Порядку, который заключается, в частности, не просто в том, что одни денежные знаки заменялись на другие, советские на российские, а в том, что менялось само их значение. Как сказал бы Лакан, дело не деньгах, и уж тем более не в их количестве, а в точке их пристежки с идеологией. Чтобы понять смену пристежки реальности, стоит вновь обратиться к Незнайке[6] .

Денежные знаки, как и положено, при наступлении капитализма, тем более, капитализма дикого, лунного, превращались в универсальную разменную монету. Пройдет еще несколько лет. Перестройка закроется, наступит новый порядок, а фискальная дикость останется. И заключается она в первую очередь в слепоте к любой трансценденции, а порой даже в ненависти от пересчета траснценденции на деньги. Капитал в эпоху эффективных менеджеров станет ВСЕМ. Какое уж тут незнайкино не-всё [7]?! Какое уж тут незнание денег?!

Незнайка не в курсе дискурса капиталиста. Для начала он сталкивается с новым для себя фундаментальным понятием частной собственности. Напомним, что после прилунения Незнайка приступил к исследованию местной фауны на вкус. Каковы они, лунные яблоки, груши, малина?! В результате наш герой предстает перед владельцем местной фауны, господином Клопсом, задающим Незнайке вопрос, ответ на который очевиден только для господина:

— Ну, я тебе покажу, ты у меня попляшешь! — закричал он. — Ты разве не видел, что здесь частная собственность?

— Какая такая частная собственность?

— Ты что, не признаешь, может быть, частной собственности? — спросил подозрительно Клопс.

— Почему не признаю? — смутился Незнайка. — Я признаю, только я не знаю, какая это собственность! У нас нет никакой частной собственности…

Не успевает Незнайка отойти толком от недоумения, вызванного частной собственностью, как вновь сталкивается с деньгами. И опять речь идет о еде. Только на сей раз наш герой не пробует на вкус фрукты, а садится за столик в ресторане. Незнайка проголодался. Он видит ужинающих лунных коротышек и решает подкрепиться. Утолив голод, довольный Незнайка благодарно машет официанту рукой, готовый отправиться дальше, но официант его догоняет и говорит:

— Вы забыли, дорогой друг, о деньгах.

— О чем? — с приятной улыбкой переспросил Незнайка.

— О деньгах, дорогой друг, о деньгах!

— О каких, дорогой друг, деньгах!

— Ну, вы же должны, дорогой друг, заплатить деньги.

— Деньги? — растеряно произнес Незнайка. — А что это, дорогой друг? Я, как бы это сказать, впервые слышу такое слово.

Понятно, что появляется полицейский с криком «Ты как смеешь не отдавать деньги, скотина?», и недоумевающий Незнайка попадает в каталажку. Понятно, что никто себе и представить не может, что Незнайка, будучи в здравом уме, на самом деле никогда не слышал слово деньги. В отчаянии обращается он к обитателям каталажки: «Какие деньги? Объясните хоть вы мне, братцы, что у вас за деньги такие?» Как раз арестанты, как правило, не хуже тех, кто их посадил, знакомы с тем, что такое деньги. Вот один из арестантов и объясняет, наконец, Незнайке значение денег: «У кого есть сантики, тот может все купить». Впрочем, такое объяснение едва ли может что-то прояснить, ведь оно остается в рамках одной и той же дискурсивной системы, в пределах одной экономики. Значение денег можно понять только в рамках всей дискурсивной системы лунного капитализма. В тюрьме Незнайка получает первый урок товарно-денежных отношений. Жулик по имени Стрига убеждает его продать ему шляпу за пятнадцать сантиков, чтобы купить на них картошки. Стрига забирает шляпу, дает Незнайке деньги, но тут же их забирает Вихрастый, чтобы через охранника купить картошки. При этом десять сантиков он незаметно кладет себе в карман, следуя логике, которая в капиталистической России будет называться откатом, а на оставшиеся пять покупает у полицейского картошечки. Дело в шляпе.

В тюрьме Незнайка знакомится с аферистом Мигой, который сводит его со своим приятелем, торговцем оружием, Жулио. Жулио преподает ему еще один урок: у кого есть деньги, тот может совершать преступления. Деньги вступают в отношения с Законом. Точнее, они позволяют их «счастливым» обладателям преступать Закон. Деньги в своей циркуляции могут по закону преступать закон. Где есть деньги, там есть законное преступление Буквы Закона.

Жулио вносит залог за Мигу, тот оказывается на свободе; вместе с Незнайкой и Козликом они обсуждают перспективы выращивания на Луне земных растений, семена которых остались в ракете на поверхности небесного тела. Для построения летательного аппарата, способного достичь внешней поверхности Луны, они основывают акционерное Общество гигантских растений. Для начала они раскручивают факт прибытия Незнайки как космонавта в средствах массовой информации, и акции начинают расходиться. Без маркетинга ни шагу!

Понятно, что маркетинг Незнайки производится не ради Незнайки. В зону раскрутки его кто только не попадает. Даже доктор Шприц использует прибытие коротышки с другой планеты:

— Уважаемые зрители! — сказал он. — Дамы и господа! С вами говорит доктор Шприц. Вы слышите глухие удары: тук! Тук! Тук! Это бьется сердце космонавта, прибывшего на нашу планету. Внимание, внимание! Говорит доктор Шприц. Мой адрес: Холерная улица, дом пятнадцать. Прием больных ежедневного с девяти утра до шести вечера.

Между тем, деятельность акционерного общества тревожит местных монополистов, для которых появление гигантских растений может сократить прибыли. Спрутс предпринимает меры для развала Общества. Он показывает, как власть сращивается с капиталом, как полиция в прорезиненных электрозащитных плащах с капюшонами и высоковольтными дубинками исполняет все приказы монополистов, а техноученые отрабатывают его деньги, как осуществляется продакт-плейсмент товаров в газетах, которые ему же и принадлежат.

Капитал помечает и прописывает всех, стирая границы между различными социальными стратами — властями и террористами, полицейскими и бандитами:

Теперешнего полицейского не отличишь от бандита, так как полицейские часто действуют заодно с бандитами, бандиты же переодеваются в полицейскую форму, чтоб удобнее было грабить. В результате честному коротышке уже совершенно безразлично, кто перед ним: бандит или полицейский.

Между тем, интерес представляет не только судьба Незнайки, но и его партнера по полету, Пончика. Пончик, как более осторожный коротышка, быстро усваивает суть товарно-денежных отношений. Он открывает новый бизнес — продажу соли, которой у лунатиков в рационе не было. Пончик богатеет, нанимает рабочих для соляного производства. Затем на этот рынок выходит монополист залежей соли — Дракула, и процветанию Пончика приходит конец. Капитал-вампир Дракула вместе с другими крупными соляными фабрикантами снижает цены до демпинговых, и все мелкие производители соли, включая Пончика, разоряются. После этого Пончик становится рабочим и через некоторое время вступает то ли в нелегальный профсоюз, то ли в масонскую ложу — «Общество свободных крутильщиков».

С деньгами возможно все, или, иначе говоря, невозможного как бы и не существует. Деньги — разменная монета символического на воображаемое. Они даже помогают изменить собственное я. Например, с помощью пластической хирургии изменить свою внешность. Образ собственного я не просто отражается в деньгах, но в них преобразуется. Мигль объясняет Незнайке: «У нас, милейший, за деньги все можно сделать. И внешность свою изменить, и даже нос другой себе прирастить. Такие случаи уже бывали». Можно, впрочем, и без пластической хирургии менять свою внешность, правда, не так радикально: «для богачей имеются так называемые салоны красоты». Если бедным открыть на каждом углу салоны красоты, то они будут как богатые.

Таким образом, все, включая внешность и идентичность можно изменить, купить. Все — соизмеримо. Никакого трансцендентного Незнайки нет и в помине. Есть царство воображаемого. Можно даже сказать, и товаров нет, есть лишь реклама товарного фетишизма. Бредлам для того и нужен, чтобы продавать бренды.

Таковы уж нравы у лунных жителей! Лунный коротышка ни за что не станет есть конфеты, коврижки, хлеб, колбасу или мороженое той фабрики, которая не печатает объявлений в газетах, и не пойдет лечиться к врачу, который не придумал какой-нибудь головоломной рекламы для привлечения больных. Обычно лунатик покупает лишь те вещи, про которые читал в газете, если же он увидит где-нибудь на стене ловко составленное рекламное объявление, то может купить даже ту вещь, которая ему не нужна вовсе.

Продажа брендов бредламами, конечно, взывает не к прагматике, а к желанию субъектов маркетинга быть идентифицированными. Напомним, кстати, что сама идея бренда принадлежит маркетинговому капитализму, но при этом восходит к клеймению скота. Здесь кто-то с ужасом воскликнет: неужто человек добровольно позволяет себя клеймить?! На это Вильгельм Райх ответит: нет у субъекта такого желания, которое не было бы инвестировано в социальное поле. Чепуха — скажет кто-то, а Незнайка ответит: «стоит выдумать какую-нибудь чепуху — и тебе все поверят, а попробуй скажи хоть самую чистую правду — так тебе накладут по шее, и дело с концом!» Так Незнайка вскрывает бредообразующую подоплеку масс-медийного бредлама.

7. АЛЬФА И МЕМЕГА ТЕХНОНАУКИ

Эта идеология принадлежит уже не науке, а техно-науке. Так лунолог Мемега после космической конференции объясняет Незнайке, почему на Луне до сих пор не построили летальных аппаратов. Дело в том, что «у лунных ученых нет денег. Деньги имеются лишь у богачей, но никакой богач не согласится затратить средства на дело, которое не сулит больших барышей». Незнайке вторит Лиотар: «Знание производится и будет производиться для того, чтобы быть проданным, оно потребляется и будет потребляться, чтобы обрести стоимость в новом продукте, и в обоих этих случаях, чтобы быть обмененным. Оно перестает быть самоцелью и теряет свою “потребительскую стоимость”». Оно основывается не на истине, а на эффективности. Вместе с Лиотаром вздыхает лунный астроном Альфа:

— Лунных богачей не интересуют звезды, — сказал Альфа. — Богачи, словно свиньи, не любят задирать голову, чтоб посмотреть вверх. Их интересуют одни только деньги!

— Да, да! — подхватил Мемега. — Богачи говорят: “Звезды — не деньги, их в карман не положишь и каши из них не сваришь”. Видите, какое невежество!

Знание — информационный товар, а ученые — его производители и поставщики на рынок. Причем, чаще всего поставка знания оговаривается с заказчиком еще до того, как знание произведено. Поставщик знания на рынок наделен определенным кредитом доверия, благодаря которому он получает определенные кредиты капитала. Рынок не интересует истина, его интерес — эффективность и продуктивность, и только они заслуживают доверия. И не думайте, что речь идет об удовлетворении потребностей коротышек Солнечного города. Уж скорее дело в создании потребностей, которые в свою очередь зависят от новых технологий. И нет ничего странного в том, что знание стало попадать в зависимость от кредитов с приходом современности. Лиотар напоминает нам о том, что уже Декарт в конце «Рассуждения о методе» говорит о том, что нуждается в кредите на лабораторию. Чтобы наука была эффективной, она должна быть высокотехнологичной. Вот и получается, как говорит Лиотар, что «без денег нет ни доказательства, ни проверки высказываний, ни истины. Научные языковые игры становятся играми богатых, или самые богатые имеют больше всего шансов быть правыми. Уравнение состоит из богатства, эффективности и истины». С конца XVIII века, со времен первой промышленной революции «нет техники без богатства, но нет и богатства без техники». Между тем, мощнейшим стимулятором слияния науки и капитала стал рост стоимости технологических инноваций в результате космической гонки под названием «Кто первый окажется на Луне».

Времена изменились. Луну оставили в покое. Отныне речь вообще ни о каком знании не идет. СССР как обитель университетского дискурса скончался. Речь идет исключительно об информации. Товар — информация. Знание — не товар. Знайка — Информайка. Впрочем, если здесь говорится о паранойяльном знании, о connaissance технонауки, то паранойю вполне можно продавать. Люди готовы ее покупать. Если раньше можно было услышать такой диалог:

— Паранойя не нужна?

— Спасибо, своя есть.

То теперь — скорее такой:

— Паранойя не нужна?

— Спасибо, лишней не будет!

Между тем, идеология технонаучного капитализма провозглашает: «Считается, что если ты не в состоянии заработать себе на жилище и на одежду, значит, ты безнадежный дурак и тебе место как раз на острове Дураков».

8. НЕЗНАЙКА — КРИТИК КУЛЬТУРИНДУСТРИИ

Остров Дураков — не место ссылки. Нет, уж скорей это остров, на который стремятся попасть как бы по доброй воле. Остров — место привлекательное, место привлечения и, как сказали бы психоаналитики, при влечении. При влечении и при наслаждении. Ох, нелегко здесь думать о последствиях!

Первое время тебя там будут и кормить, и поить, и угощать чем захочешь, и ничего делать не надо будет. Знай себе ешь да пей, веселись да спи, да гуляй сколько влезет. От такого дурацкого времяпровождения коротышка на острове постепенно глупеет, дичает, потом начинает обрастать шерстью и в конце концов превращается в барана или овцу.

Дурацкий остров — остров развлечений. Здесь царит индустрия развлечений. Понятно, что, в конце концов, индустрия развлечений, как и всякая индустрия, должна быть эффективной, должна приносить прибыль. Богачи, которые живут на Дурацком острове сначала инвестируют капитал в то, чтобы «кормить коротышек, дают им возможность лодырничать, а когда коротышки превратятся в овец, их можно кормить травой и никаких денег тратить не нужно». А что дальше? Понятное дело, что: «Богачи заставляют рабочих стричь этих овец, а шерсть продают. Большие капиталы наживают!»

Особое место на острове занимает кино, искусство, как известное, наиболее индустриальное. Незнайка читает на афише:

Убийство на дне моря, или Кровавый знак. Новый захватывающий кинофильм из жизни преступного мира с убийствами, ограблениями, бросаниями под поезд и растерзаниями диких зверей. Только в нашем кинотеатре. Спешите видеть!

Что может быть в преступном мире привлекательнее преступного мира?! Масс-медиа обслуживает зону криминал-гравитации. О преступниках снимают фильмы и сериалы, слагают песни и предания, открывают для них и их любителей специальные телеканалы и радиостанции, о их жизни и смерти сообщают в новостях. «Красавчик — личность известная! Красавчика все знают. Красавчик — миллионер! Половина полиции подкуплена Красавчиком, а завтра он, если захочет, всех нас со всеми нашими потрохами купит…». Впрочем, сейчас речь не о прославляющих криминал масс-медиа, а о другом отделе индустрии развлечений — об острове Дураков.

Коротышки на острове Дураков делятся по интересам — шарашники, картежники, карусельщики, колесисты, козлисты, чехардисты, киношники… Даже развлекающиеся и то специалисты! Киношники с утра до ночи без разбору смотрели все подряд. Киношники больше, конечно, напоминали теленошников. Важно, впрочем, другое: «однообразие в занятиях притупляло умственные способности коротышек, исподволь подготовляя переход их в животное состояние». С чем мы здесь имеем дело? С индустриализацией памяти, с производством забвения. Конвейер развлечений подобен конвейеру завода. Шестеренки вращаются все быстрее. Турбокапитализм придает им все более чудовищное ускорение. Карусель потребления-развлечения — карусель забвения, вращающаяся по орбите влечение-наслаждение-повторение, «подготовляя переход их в животное состояние».

Незнайка с Козликом решают бежать с Дурацкого острова. Незнайка, именно он, этот сторонник незнания, готов бежать. Проблема в том, что на следующий день ни он, ни тем более Козлик уже не помнят ничего из того, о чем договаривались накануне. Смутное прозрение наступает у Незнайки к вечеру: — «Ой, Козлик, чувствую, что мы с тобой превратимся в баранов!»

Каков признак барана? Что отличает того, кто теряет память? — Потеря речи. Драматичная сцена: Незнайка понимает, что вот-вот и друга потеряет. Друг попал в турбокапиталистическую машину развлечений. Друг попался на крючок идеологии «главное не париться». Друг отлетел от себя как субъекта, подчинившись приказу господина сверх-я: «Наслаждайся!» Скорость становления-бараном немыслимая! В отчаянии кричит Незнайка: «Козлик, миленький, надо бежать, голубчик!» А Козлик в ответ:

Послушай, Незнайка, я до того зар-вер-вер-вертелся, что ни бэ ни мэ не могу сказать.

Пролепетав эти слова, он залился бессмысленным смехом, потом пополз на четвереньках и принялся громко кричать:

— Бэ-э-э! Мэ-э-э!

9. ОТ БЕДЛАМА К БРЕДЛАМУ

Где место того, кто потерялся в неисповедимых путях наслаждения? Где оказывается тот, кто утрачивает память, разум, речь? Понятно, где. В сумасшедшем доме, в бедламе. О бедламе история приключений Незнайки на Луне умалчивает, а вот о бредламе речь в ней идет. Бредлам не имеет ничего общего с бедламом.

Нужно сказать, что все богачи, жившие в лунных городах, объединялись между собой в сообщества, которые назывались бредламами. Так, например, существовал сырный бредлам, в который входили владельцы сыроваренных фабрик; сахарный бредлам, объединявший всех сахарозаводчиков; угольный бредлам, объединявший владельцев угольных шахт, и так далее. Такие бредламы нужны были богачам для того, чтобы держать в повиновении рабочих и выколачивать из них как можно больше прибылей. <…>. Помимо отдельных так называемых малых бредламов, существовал один так называемый большой бредлам, в который входили представители всех остальных бредламов. Председателем большого бредлама был господин Спрутс.

Незнайка как тот, кому нечего терять, кроме своего незнания, не мог, конечно, входить ни в какие бредламы. Вот и развязался прямо-таки бред вокруг Незнайки в павильоне России на международной выставке Экспо-2010 в Шанхае. Выставки Экспо, которые проводятся аж с 1851 года, демонстрируют всемирные достижения капитализма, индустрии, науки и техники. Символом российского павильона на смотре в Шанхае стал Незнайка. Скандал для начала вышел с переводом его имени на китайский язык. Если на английский имя Незнайка с горем пополам переводится (Dunno, или Know-Nothing), то на китайский устроители смотра достижений Всемирного Бредлама его перевели как Xiǎo Wúzhī, что в обратном переводе на русский означает «маленького невежду». Маленький невежда точно не является носителем духа всеобщей эффективности. Он никак не вписывается в технонаучную парадигму, которой движет, как следует из доклада Жана-Франсуа Лиотара, «скорее желание обогатиться, чем познать».

Скандал с фигурой Незнайки продолжился, когда о «маленьком невежде» как о символе России, узнал ее президент, Дмитрий Анатольевич Медведев, знаменитый сторонник эффективности во всех бредламах. Будучи сторонником Знайки, президент был возмущен «подменой инновационного потенциала и модернизационных амбиций Новой России небылицами по мотивам сказки Н. Носова о Незнайке». Вновь книга оказалась противопоставлена жизни. Вновь дух всеобщей эффективности чуть было не одержал верх. Вновь Незнайка был приписан сказкам и небылицам, а модернизационные амбиции — правде жизни. Однако «сказочный» герой пережил и эту ситуацию. Вопреки приказу президента избавиться от Незнайки, он так и остался символом российской «модернизации», тем самым указав на бессмертие нарративного знания во времена Большого Бредлама.

[1] Кстати, история эта, скорее приключилась не в первом, а во втором классе, а, может быть, даже и в третьем. В первый класс я пошел в 1964 году, а книга Николая Носова вышла в свет в 1965-м.

[2] Все «Големы» создавались нами, Олесей Туркиной и мной, в сотрудничестве с художниками по образу и по звуку. Художником по образу, тем, кто занимался оформлением сцены, был Владимир Тамразов, а художником по звуку — Валерий Дудкин. Когда в 2004 году Валерий Дудкин утонул, звукооформлением «Голема» занимался «новый композитор» Валерий Алахов. Первый мультимедиа Незнайка состоялся вначале 1990-х на Пушкинской-10. Следующая версия была исполнена на фестивале в Вене, затем в моравском Таборе, потом в Хельсинки на симпозиуме «Медиа и этика современной критики» и, наконец, в Этнографическом музее Петербурга. Последний «Голем» состоялся на фестивале Art + Performance + Technology в американском Питтсбурге в 2001 году. Один из текстов «Голема» сохранился благодаря каталогу выставки «У Предела», которая прошла в Русском музее в 1996 году. В этом каталоге опубликован текст «Голем Со-Знания-4: запуск мифогенеза» с историями Незнайки, с иллюстрациями Ирены Куксенайте. Этот текст в англоязычной версии затем перекочевал на страницы академического американского издания Cultural Studies.

[3] Есть у него, между тем, как будто бы черта из будущего: Незнайка до такой степени не может сосредоточить свое внимание на чем-то одном, что есть опасность услышать от какого-нибудь Знайки диагноз: «Синдром дефицита внимания». К счастью, Незнайка, как мы помним, родом из 1960-х, а существование синдрома дефицита внимания коллеги доктора Пилюлькина доказали в 1980-е, впервые он был упомянут в третьем издании DSM-III (1980).

[4] В переводе Тютчева «Любовники, безумцы и поэты/Из одного воображенья слиты!…».

[5] Жижек соотносит триаду Шекспира с триадой Лакана: безумный (лунатик) представляет господство воображаемого измерения, он путает реальность и воображение. Любовник (влюбленный) отождествляет любимую с абсолютной Вещью в символическом коротком замыкании означающего и означаемого. Поэт создает явление на фоне пустоты реального.

[6] Что я и сделал, когда меня пригласили в Лондон на конференцию «Психоанализ, деньги и глобальный финансовый кризис» в 2010 году, отдельные материалы которой были опубликованы в книге «Заряженные субъекты»: Viktor Mazin “The meaning of money: Russia, the Ruble, the Dollar and Psychoanalysis”//Loaded Subjects: Psychoanalysis, Money and The Global Financial Crisis. Edited by David Bennett. L.: Lawrence & Wishart, 2012.—Pp.148-168.

[7] Напомним, не-всё [pas-tout], для Лакана, — не только черта женщины, но и истины.

В основу текстов о Незнайке, опубликованных в Кабинете Ш, легли выступления в рамках семинара «Экономика и культура» Центра исследований экономической культуры Факультета свободных искусств и наук СПбГУ. Руководитель — Д.Е. Расков. Тема встречи — «Незнайка на Луне» Николая Носова как путеводитель по капиталистической культуре.