Вчера на ужин был раклет, сыр оказался свежим и запах имел соответствующий.

До шестнадцати лет я каждое лето проводил на даче. В эти солнечные дни я, казалось, впитывал все грехи онаниста 19 века, которые заключались в мягкой перине и теплой воде. Бабушка постоянно что-то готовила и изрядно этим меня баловала. Не осознавая своего счастья, жаркими летними днями время от времени я смотрел телевизор. Это было время, когда уже невозможно было есть кукурузные хлопья, съедобные только из–за того, что они были посыпаны сахарной пудрой. Любимыми передачами второй половины девяностых были выпуски «Криминальной России» или же какие-то аналогичные передачи, вроде «Самых громких преступлений ХХ века». Эти выпуски смотрели все мои дачные друзья, и все наше общение заключалась в том, что мы рассказывали то про Чикатило, который сохранил и поджарил женские соски, то про какое-то другое чудовище, своей жестокостью завоевавшее наше внимание. В одной из криминальных передач рассказывалось про убийство и описывался способ, которым преступники избавились от тела. Они завернули тело в шелк и закопали в глинистой почве. Именно эта комбинация сделала с телом чудесную метаморфозу — он превратился в что-то, напоминающее сыр. Эта метафора пронзила мой детский разум и после этого я начал есть сыр, превратившийся с тех пор в феномен, потрясающий и манящий во всей своей отталкивающей сути.

В литературе я время от времени натыкался то на истории про закопанный в землю сыр, то про тело на дне холодного ручья, медленно превращающегося в жировоск. Так, Семюэл Пипс в своих дневниках описывает, как во время лондонской чумы закопал самое ценное в саду — золото и пармезан. Ценность сыра всегда продиктовывалась его связью со смертью, с человеческим телом, с запахом и болезнью. Вспомнить хотя бы историю про Макса Вебера, который страдая ночным недержанием мочи, частыми поллюциями и бессонницей, уходил ночью в кладовку и ел сыр. А на утро по съеденному количеству сыра его жена могла понять, сколько часов он не спал. Сыр становится метафорой, неразрывно связанной с патосом и перерождением.

Спрятанное и зарытое в землю всегда является нам в новом облике. Закопав в землю зерно, мы получаем колосья, а вода, просачиваясь сквозь почву, возвращается бьющими родниками. И только человек, зарытый в землю никогда не возвращается. Порой, конечно, когда закапывают еще живого человека, слышатся из–под земли глухие стоны, но и они через небольшое время исчезают.

Французский судебный токсиколог Матьё Жозеф Орфила, производя эксгумацию, исследовал тела и старался выяснить остаются ли яды в теле или исчезают бесследно. Разверзая последнее человеческое прибежище, он делал натуралистические зарисовки положения тела, его проседания и вхождения в почву. Подобные же зарисовки делал в своей военной прозе Андрей Платонов, когда задушенный солдатом немец, должен как можно скорее сгнить и дистиллироваться через Русскую землю. Исчезая навсегда, тело немца превращается в живительный гной, благодаря которому будет расцветать Русская природа. Эта логика очищения землей неразрывно связана с идеями Отечества.

Сыр, закопанный в землю, непременно должен вернуться в мир. Он как утопленник у Теодора Шторма, черный и лоснящийся на Солнце, будет торжественно пронесен по центральным улицам городов. Земля — это место, где все должно расщепиться на атомы и собраться вновь, а сыр превратится в ключевую воду родника, которая омоет новое человеческое тело, завернутое в шелк.

август 2015

______

Michel Klimin

Общество распространения полезных книг

Блог читателя