Психогеографические координаты сошлись в одной точке. Я чувствовал себя слепорожденным, внезапно, хотя и предсказуемо, соединившим три плоскости и ощутившим всем нутром геометрию сакрального пространства.
Мне семь или восемь лет и я со своим школьным другом иду из школы. Был вечер позднего октября и уличный сумрак опускался в сухие листья, закрывающие собой газоны. Мы как вкопанные остановились перед кинотеатром «Свобода». Тогда я уже знал, что никакой «Свободы» нет, а есть такое заброшенное здание, закрытое на вечный ремонт. Мы с другом перелезли через ограду, может быть, ограду между улицей и кладбищем, может быть, мы были так малы, что нам потребовалось усилие, чтобы перелезть через ограду сада. Знал я тогда и что кинотеатр «Свобода» никакой не кинотеатр, а здание, охраняющее кладбище. Листья хрустели под нашими ногами и крошились. Мы как-то сразу сообразили, что преступили черту и оказались в запретном месте. Зная заранее, что нужно сделать, мы спиралью стали кружиться на одном месте, медленно погружаясь под землю. И в тот момент, когда листья коснулись носа, я почувствовал запах пыли, которым пахнет одновременно и земля, и комната. Слева и справа от нас были подземные пути, вырытые задолго до нас здешними обитателями. Земля сразу представилась как лабиринт, но не пугающий, а предельно ясный и знакомый. От того что я видел, я сразу понял форму обелиска, понял это, ощутив его корни. Мы как змеи продвигались к зданию, и я каждой клеткой чувствовал подступающую сухость кожи.
Мне тридцать, светит солнце и я иду по улице. Встретив на своем пути ограду Нового Донского кладбища, я сразу догадался, как мне поступить. Хотелось перелезть через забор, но я шагнул в открытые ворота. Пройдя между облупившимися и частично осыпавшимися колоннами, я вспомнил, что это совсем другие ворота, находящиеся далеко-далеко от Москвы. Стоял летний день, и прислужники крематория деловито суетились. Кто-то расчищал ветки и листья, кто-то возился в груде эмалированных фотографий. Среди бесполых прислужников я сразу заметил молодую девушку и подошел к ней. Я спросил о хозяине этого места, так как мне очень важно было задать ему вопрос. Девушка ответила, что он пропал еще прошлой весной, но на смену ему никто не пришел. Уловив в ее голосе нотки хитрости, мне очень захотелось с ней флирта, но я чувствовал ее физическую сухость. В том смысле, что мертвая женщина бывает суха, как старый колос, лишенный семени, так же как живая полна влагой. Без особого сопротивления я шагнул внутрь здания дворца культуры, крематория, траурного павильона и давно закрывшегося кинотеатра. Я знал в нем каждый угол, и мне была привычна суета тех немногочисленных, что были внутри. С того самого раза, когда я первый раз ушел под землю, я досконально запомнил каждую комнату, каждый поворот. Прямоугольник, прямоугольник, квадрат — так шли комнаты первого этажа, а если повернуть налево, то порядок до выхода был таким — квадрат, прямоугольник, прямоугольник. Когда я вошел в здание, я сразу ощутил, что вошел в него сразу и с левой и с правой стороны, и двигался как бы параллельно сам себе. Внутри время от времени встречались люди, по отношению которых девушка замечала, что это туристы. Я смеялся над этой шуткой. В одной из квадратных комнат была дверь, за которой сидел мастер и ломал таблички с именами. Всюду пахло пылью и сухостью. Такой запах можно почувствовать, зайдя летним днем в колумбарий. В нем с воздухом смешана пыль чего-то, что не живет уже десятки лет, а просто лежит или находится. Этот воздух сух и одновременно тяжел, как гул железного надгробия на юге России, когда резко стучишь по нему ладонью с расставленными пальцами. На втором этаже был зал собраний с большими витражными окнами. Всюду были разбросаны предметы, которые когда-то были дороги людям. Выглянув в окно, сквозь ветки елей, я увидел нестройные ряды обелисков. Кажется, начиналась зима, но уверенности у меня не было. Я смотрел в окно на медленно падающий снег, и все мое естество пронзали точечные уколы эйфории от переполняющей меня радости.
30.03.16
______________
