Michel Klimin

Общество распространения полезных книг (FB) (VK)(Telegram)

Блог читателя

Померанцев, Владимир Михайлович.
Оборотень : Повесть. — Москва : Знание, 1963.

В серии “Прочти, товарищ!” издавались книги самого разного содержания: про стиляг, про мужество, про место подвига в жизни и про опасность, исходящую от расхитителей государственной собственности. В 1963 году была издана повесть повесть Владимира Померанцева “Оборотень”(1963), в которой совместились традиции триллера и мистического ужаса. Проза Владимира Померанцева и иллюстрации Н. Попова открывают нам новый уровень восприятия религии. Церкви — это порталы, через которые темные демоны забрасывают душащие арканы на шеи невинных, где целые города полны мертвых от веры людей и которыми правят проклятые священники-оборотни, готовые в любой момент на убийство ради торжества их мертвого бога.

В классическом “голливудском” понимании, оборотень — это человек, ставший зверем. В советской же интерпретации, оборотень — это зверь, ставший человеком. Это ключевое противопоставление двух систем интерпретации зла, входящего в мир. Голливудское кино каждый раз старается визуально подчеркнуть звериную сущность оборотня, сделать акцент на шерсть, когти, вытягивающееся лицо. В советском кино и литературе хотя и могут быть намеки на оборотничество в традиционно фольклорной форме, но все же главный акцент делается на том, насколько зверь похож на человека.

Традиция изображения врага как некое зловещее существо получила особое распространение в 30-е годы. В силу исторической специфики государству необходимо было максимально демонизировать врага, а так как этот враг зачастую совершенно не отличался от обычного советского человека, появилась концепция советского оборотня.

В фильме “Партийный билет” Иван Пырьев показывал, как оборотень раскрывает себя в акте вредительства. С виду обычный человек, под личиной которого скрывается потусторонний враг. Теми же особенностями обладала и ядовитая старуха из пионерских быличек конца 30-х годов. В фильме “Человек меняет кожу” чекисты говорят прямо о том, что враг — это змея, которая меняет кожу. Неважно, какой будет эта новая кожа, все равно змея остается змеей. С поразительной проницательностью Илья Масодов, опирающийся на советскую культуру, выводит характеры своих оборотней. “Мертвые звери, которые превратились в людей” — именно так описывают герои “Ключа от бездны” своих страшных врагов.

Оборотень — это некий объект, перемещающийся по территории советского союза и у его движения есть своя линия координат. Для всех потусторонних фигур такой путь проходит из мира мертвых в мир живых, из мира сакрального в мир профанный. В советской иконографии миром мертвых в буквальном смысле являлся Запад, где царят убийства, несправедливость, всевозможные грехи и пороки. Именно запад направляет зверей, принимающих облик простых советских граждан, чтобы убивать, отравлять и уничтожать.

Другой системой координат становится движение во времени. Прошлое в этом смысле приобретает остронегативный характер. Дореволюционная Россия становится местом произвола, насилия и пьянства. В пьесе “Кремлевские Куранты” Николай Погодин показывает, как с боем часов просыпается от мертвого сна государство, только с боем Курантов, появляется новое время. Прошлое становится объектом отрешения и страха, превращаясь в сон наяву, который снится живому мертвецу. Время до революции оказывается городом сна и ужаса из романа Альфреда Кубина “Другая сторона”, по крайней мере, именно так описывает город своего детства Максим Горький. Впрочем и описания дореволюционной жизни, нашедшие отражение в книгах, вроде “Хитровского альбома”, превращают воспоминание о мире до 1917 года в кошмар.

Таким образом, получается, что время и граница являются чрезвычайно важным фактором для советского мистического текста. Граница превращается в место, где советский мир защищается от вторжения потусторонних сил, а время, текущее в кремлевских часах, отмеряет жизни всех советских людей, соизмеряя свой ход с ударами миллионов сердец.

Повесть Владимира Померанцева “Оборотень” сочетает в себе сразу несколько особенностей советского мистического текста — концепцию об оборотне и принцип нарушения границы. Однако “Оборотень” переворачивает жанровые каноны, и герой сам нарушает границу, оказываясь в потустороннем мире, где времени еще нет и над обществом висит фигура проклятого. Особое место в издании занимают иллюстрации художника, подписанного как Ник. Попов. Они привносят долю ужаса и абсурда в повествование, напоминая книжную иллюстрацию 90-х годов.

Владимир Померанцев в 1928 окончил факультет права Иркут­ского университета, а действие повести происходит в 1930. Молодой следователь отправляется в деревню раскольников, чтобы разобраться со случаями самосуда. Что характерно, такое начало является классическим для ряда мистических произведений. Сюжет в таких случаях противопоставляет не только два мира, живых и мертвых, но и в профанном смысле два закона — государственный и общинный. Сохатовка — это место, в котором нет времени, пробужденного звоном кремлевских курантов, нет революции, изменившей историю, нет нового государства, порожденного ею. Все это заменяет слепая вера в бога и практически безграничное суеверие.

Я спросил, неужели ни у кого в деревне нельзя достать табака, неужели здесь никто никогда не курил. Он ответил, что никто никогда. Я спросил, что делают здесь люди зимой вечерами, если не шьют и не вырезают из дерева. Он ответил, что спят. Я спросил, сколько человек может спать. Он ответил, что если на душе нет грехов, то спать можно всегда. Я спросил, есть ли у кого-нибудь в деревне часы. Он ответил, что были у одного человека, но уже года три как испортились. (с. 33)

“Мир” как называет себя религиозное общество живет по суровым архаичным законам. Например, молодого парня, распускающего руки, сажают на сутки голым в крапивный мешок, а потом сразу же женят. Для более серьезных преступлений, вроде воровства существует самая настоящая казнь. Но так как бог не позволяет убивать, сохатовцы изобрели свой собственный вид казни, которому бы позавидовали герои “Лотереи” Ширли Джексон.

Здесь клали вора на спину оленя, крепко привязывали и отпускали зверя в тайгу. Избавляясь от докучливой ноши, олень катался с ней по земле, бил ее о суки, рвал о деревья… (с. 3)

Как и в других сюжетах про атопические места, главой общины является шут — человек лишь номинально представляющий власть. Председателем оказывается парень, чей отец погиб во время гражданской войны. Но это не имеет никакого значения, так как о революции в Сохатовке никто не слышал и не хочет слышать. Для жителей деревни мир за пределами — это мир антихриста, такой же, каким его оставили их предки более десяти поколений назад. Повесть Померанцева напоминает фильм “Плетеный человек” сразу несколькими аспектами — изолированной общиной, сакральной религиозностью и коллективной тягой к жертвоприношению.

Зачатки тяги к убийству у религиозных колонизаторов Сибири мы можем рассмотреть в случае, который приводит Ксения Минцлова в своем травелоге по Урянхайской земле:

Помимо работы председателем, Миша Онуфриев выполняет роль местного попа. Опять же, сам его статус, комичность одеяния и иронично вызубренные молитвы больше напоминают балаган, чем религию:

Мне бабы обмундирование сделали. Правда, черного материала тут не нашлось, но они намяли лукошко черники, выкрасили несколько юбок и сшили мне ряску. Когда надо, скажем, крестить, я ее надеваю, беру корыто с водой — и пожалуйста. За мальчика мне дают порося, за девочку — курицу. А кроме того, угощение. (с. 3)

От того же Мишки следователь узнает, кто был самым активным при самосуде, им оказывается человек, над которым с самого детства висит проклятие — Меченый. Вся жизнь человека, родившегося в Касьянов день, состоит из суеверных опасений перед судьбой. Так произошло и с Меченым, обреченным на неудачи, первой из которых стала потеря имени. Эта особенная черта сразу подводит читателя к осознанию мистической сущности Меченого. В сакрализованном и замкнутом мире Сохатовки он проклятый и каждый день его жизни превращен в борьбу с дьяволом. Дело в том, что дети, родившиеся 29 февраля, в день святого Касьяна, считаются невезучими и несчастными. Ничего хорошего не дождешься от такого святого, чей глаз смертелен для человека, поэтому он прикрыт тяжелыми веками. Именно святой Касьян стал прообразом гоголевского Вия, чьи глаза, закрытые длинными веками, убивают на месте.

Несмотря на финансовое благополучие жизнь Меченого полна ужасных трагедий. Его отец погибает под копытами лошади, в которую вселяется демон:

И он рассказал мне, что эта лошадь, на которой отец Меченого пять лет пахал, вдруг однажды, когда он поехал на ней верхом за березовым соком, сбросила его, подмяла, стала топтать и приговаривать по-человечьи… Старик умер, а его дети казнили убийцу… (с. 29)

Я стал расспрашивать о способе казни. Он не скрыл ее безмерной жестокости:

— Повязали веревкой и отдали его мошкаре… Чтоб задушила. В уши, в нос и в глаза… Хвост и гриву срезали, чтоб не отмахивался… И текла его кровь, как из сердца у отца моего… В успокоение души и во славу… Старик умер, а его дети казнили убийцу… (с. 34)

Следующей трагедией становится смерть ребенка от зубов домашней кошки и самоубийство первой жены:

Оказывается, когда Меченый жил с первой женой, у них был ребенок. Он дожил до семнадцати месяцев, был здоровым и крепким. Но с кошкой не совладал. Тем более что он тогда спал. Он спал, а она стала играть с его горлышком. Когда мать пришла с огорода, ребенок уже холодел…

Родители глядели на неподвижное тельце, которое только час назад было неостановимо в движениях, и им расхотелось жить… Они молча сидели почти целые сутки, потом женщина пошла в амбар и удавилась бечевой, которую Меченый привез на продажу. Бечеву разрезали потом на кусочки и давали каждому дому на счастье. (с. 43)

Казнь кошки-детоубийцы напоминает ритуал призыва мертвых в одном из текстов Масодова:

И когда Марья рассказывала, как радовался Меченый исступленному крику животного, сгоравшего на разложенном за домом костре, как ликовал от запаха живого паленого мяса, от короткого треска, с каким лопнули у убийцы глаза, от сумасшедшего танца, который он танцевал напоследок,- я понимал, что испытывал несчастный отец… Понимал также, что кошкина казнь не искупила его лютого горя. дажу. Бечеву разрезали потом на кусочки и давали каждому дому на счастье. (с. 44)

Изолированная религиозная община и ее страхи перед миром, полным демонов, является характерной для ранней американской прозы. Изоляция и паранойя перед стеной леса, окружающего деревню в “Оборотне”, схожа с этими сюжетами. Но если у американцев в лесу живет дьявол, как в “Алой букве” Натиниэля Готорна, в Сохатовке лес — это фантастическое прибежище кошек. Мир общины отделен от царства Антихриста непролазной стеной леса, в котором обитают всевозможные дикие звери. Только кошки, согласно славянской традиции считаются чистыми животными, поэтому полудикие создания вхожи в мир людей. Неслучайно, что казнь кошки-людоеда приводит к тому, что Меченому приходится завести в доме еще больше кошек.

Невольно вспоминается рассказ Лавкрафта “Кошки Ултара” и фильм “The Corpse Grinders” (1971). В обоих этих произведениях кошки пожирают людей. Именно кошки становятся причиной панической атаки главного героя:

Но смотреть прямо перед собой я тоже не мог, потому что там было окно, а из окна стало вдруг наблюдать за мной множество глаз — еще больше, чем их было у кошек… Я долго пытался избавиться от этого чувства и заставить себя написать что-нибудь, но не мог… Тогда я задул свечу и тихо, чтобы не увидали те, кто следили за мной, подкрался к окну. Там стояла теперь уже сплошная стена черноты, в которой не различались больше ни дома, ни деревья. Но странное дело, в этой стене были дыры, и из них продолжал смотреть на меня кто-то упорный, настойчивый. Он понял, почему я затушил сейчас свет, видел меня у окна, знал, что во мне происходит, и загадочно, невозмутимо молчал…

Напрасно я внушал себе, что за этим молчанием ничего не таится. В ушах все равно стоял хруст шагов, которые вовсе не слышались, и я видел звериные лазы, по которым кто-то ко мне подползал…

Наконец я решил лечь, хотя знал, что не сумею заснуть. И действительно, едва я прикоснулся к подушке, кошки радостно забеспокоились… Вскоре блеснули зеленые, маленькие, как чернильные точки, глаза… Это было вдали… Потом что-то зашевелилось у меня под кроватью… Это уже было вблизи. В отчаянной, страшной близи…

Я зажег непослушными пальцами спички. Да! Одна из кошек лежала здесь на чем-то вроде кошмы… Потом зеленые глаза засветились опять. Теперь они уже были большими, как велосипедные фары…

Я начал метаться. Я твердо знал теперь, что эти кошки — кровные сестры зверей, пришедших из своих нор под окно. Я знал, что они нераспознанные, проникшие в дома человека, обманом прижившиеся, хитрые гадины и ждут только часа… Знал, что они перешептываются, переговариваются с теми таежными, которые окружают сейчас эту избу. Нет сомнений, что эти мнимодомашние кошки бегают к диким котам в их тайники и состоят с ними в заговоре… Люди их гладят, а они мечтают о любовных конвульсиях с дикими и о моем адамовом яблоке…

Я намеренно вертелся в постели, громко вздыхал, ожесточенно чесал себе голову, чтобы кошки не сочли меня спящим… Но еще страшнее было от мысли, что они могут ринуться на меня и на бодрствующего… Неожиданно броситься и начать разрывать мне лицо… (с. 48)

Помимо ужаса, возникающего при столкновении с миром сакрального, в повести есть еще один уровень ужаса — религия. Жители Сохатовки — это живые мертвецы, лишенные праздника и жизни. Их сердца не бьются, времени для них не существует, они как трупы, обездвиженно плывущие в космосе — все это последствия веры. Отличительной чертой жителей Сохатовки является их неприязнь к курению и водке, а мы еще со сказок знаем — черт табачка боится!

Мировое зло, порождающее царство антихриста — это именно тот мир, в котором живут верующие. Пусть у религии много лиц — ислам, католицизм, православие — все они становятся щупальцами тьмы, поражающими человеческие души, превращая их тела в живых мертвецов. Как мы видим, это по своей сути лавкрафтовская концепция космического зла, прорывающегося в наш мир. Жители Сохатовки — мертвы, а руководит ими проклятый демон, обернувшийся человеком.

На одной из иллюстраций к книге над церковью возвышается светящийся крест, извиваясь, превращающийся в петлю, готовую задушить любую неосторожную душу. Удивительно, что именно этот мотив петли использовал в своей манге "Воздушные шары-виселицы" большой поклонник лавкрафтовского зла — Дзюндзи Ито.

Проза Владимира Померанцева и иллюстрации Н. Попова открывают нам новый уровень восприятия религии. Церкви — это порталы, через которые темные демоны забрасывают душащие арканы на шеи невинных, где целые города полны мертвых от веры людей и которыми правят проклятые священники-оборотни, готовые в любой момент на убийство ради торжества их мертвого бога.

______

Michel Klimin

Общество распространения полезных книг (FB) (VK)

Блог читателя