Виталий Комар — не только сооснователь направления соц-арт, но и настоящий романтик. Художник делится увлекательными историями о летних пленэрах, необъяснимых особенностях закатного неба и цыганском пророчестве, которые впервые были опубликованы в журнале «Диалог искусств» №3, 2017.

Я очень рано полюбил писать этюды на летнем пленэре. Когда мне было пятнадцать лет, я все лето провел под Москвой и писал по три пейзажа в день. Большей частью это были этюды неба. Я бродил с этюдником и искал места, откуда рано утром можно было увидеть восход, а вечером закат. Закончив очередные два этюда утренний и вечерний, я соединял их в своего рода диптихи.

Эти спектральные оттенки неба стали частью моей памяти. Я так сжился с ними, что совсем недавно, увидев этюд художника XIX века, названный закатом, стал объяснять владельцу, что, судя по особому, слегка зеленоватому проблеску в небе, это не закат, а очень ранняя стадия восхода солнца. Скоро я получил от него письмо с интересным сообщением. Его друзья нашли в архиве художника упоминание, что в последние годы тот страдал от бессонницы и написал несколько очень ранних восходов солнца. Закатом работу назвали по ошибке и, видимо, потому, что большинство людей крайне редко созерцают восходы солнца, в то время как любование закатами стало частью массовой культуры.

Самый странный, самый незабываемый закат я видел в Казахстане, когда уже поступил в Строгановское и вместе с другими студентами был послан на целину. Однажды после работы я ушел далеко в степь. Вдали заметил сайгаков и из любопытства стал медленно подходить к ним. В какой-то момент сайгаки встрепенулись и побежали. Я остановился и вдруг увидел, как вдали, у самого горизонта, в небе появились лучи света, исходящие от невидимого за облаками, заходящего солнца. Эти лучи напоминали мощные прожектора, направленные высоко в небо. Поднимая глаза все выше и выше, я стал видеть верхнюю часть противоположной, восточной стороны неба. Возникло ощущение, которое бывает, когда кто-то смотрит вам в затылок. Я обернулся и замер. Такого я не встречал даже в книгах о миражах и необычных оптических явлениях природы.

Позади себя в небе я увидел черные лучи. Они были похожи на гигантский негатив заката. Черные зеркальные двойники тех светлых солнечных лучей, которые были передо мной. Я стоял в бескрайней степи, в непостижимом центре симметрии, между черными и белыми лучами. Черными на восточной и светлыми на западной стороне неба. Позже, когда я рассказывал об этом явлении, мне говорили, что, возможно, черные лучи были не в небе, а отпечатались на сетчатке моих глаз. Поверьте, подобное предположение сразу же пришло мне в голову. Что бы проверить это, я стал обращать свой взор в разные стороны, но черные лучи не двигались вместе с моими глазами. С этой же целью я перестал смотреть в ту сторону, где сияли лучи заходящего солнца. Я несколько раз подолгу держал глаза закрытыми, потом открывал их. Но все равно там, где завтра должно было всходить солнце, я опять видел черные лучи. Черные прожектора…

Через год после этого, когда я учился на четвертом курсе, мне предложили вести летний пленэр и архитектурные зарисовки у студентов второго курса, так как их преподаватель заболел. Я спросил, где. Мне сказали: под Суздалем, и я согласился. В то лето все мы подружились и провели незабываемый, чудесный июнь. Однажды вечером за веселым ужином я рассказывал моим студентам о своих ранних этюдах и диптихах. Говорил о визуальных каламбурах и метафорах. Сравнивал восход с весной, а закат с осенью. Поделился идеями о происхождении так называемой незаконченности в живописи Нового времени. Незаконченность как стиль и цель казалась мне открытием Микеланджело. Я и сейчас вижу его незаконченные скульптуры как отражение дошедших до нас в полуразрушенном виде статуй античной Греции и Рима. Я спрашивал: можно ли сравнить незаконченность с весенним восходом солнца, а руины с осенним закатом?

На следующий день произошло чудо, работа закипела по-новому. Но в тот же день со мной произошла странная история, которую я никогда не смогу забыть. На поле, где расположились со своими этюдниками мои студенты, появилась живописная группа цыганок с детьми. Одна из них, удивительно красивая и совершенно по-сказочному одетая, стала подходить к некоторым студенткам, хватала их за руки и предлагала погадать. Я подошел к ней и сказал, что работа художника требует сосредоточенности и, предложил ей прийти завтра и попозировать нам. У меня с собой был «Зенит», и я попросил разрешения сфотографировать ее. Она сказала: «Дай рубль». Я дал и сделал снимок. Вдруг она протянула руку к объективу и с какой-то неожиданной интонацией, будто на что-то обиделась, почти крикнула: «Ничего не получится, ничего». На следующий день она не пришла. Больше я никогда ни ее, ни ее друзей не видел.

В конце июня, вернувшись в Москву, я стал проявлять свои пленки и первым делом пленку с моей гадалкой. Кадр, где я ожидал ее увидеть, был засвечен. От этого пустого, абсолютно прозрачного прямоугольника на соседние два кадра с частично сохранившимися видами Суздаля исходили два пустых треугольных «луча». Напечатав эти три части пленки, я увидел черный прямоугольник и два, исходящих от него влево и вправо черных луча. Поверьте, я хорошо помню, она не прикасалась и не могла незаметно прикоснуться к моей камере.

Черный свет. Фаворская тьма…