Суперзвезда советского андеграунда дебютирует в Штатах

Дождливым нью-йоркским утром Борис Гребенщиков — человек, разрекламированный как «русский Дилан» — устраивает прием в одном из кафе [квартала Манхэттена] Гринвич-Виллидж. В окружении внимательной компании русских друзей Гребенщиков на беглом английском пускается в рассуждения обо всем на свете: от Роя Орбисона до астрологии. Ни слова о его дебютном альбоме в Штатах «Radio Silence», ни о сегодняшнем выступлении вместе с Дэйвом Стюартом из Eurythmics и группой высококлассных сессионных музыкантов. Потягивая чай и поглядывая на мокрые улицы Виллидж, 35-летний рокер из России на удивление невозмутим. «Знаете что? — спрашивает он, не обращаясь ни к кому конкретно. — Всё это в самом деле начинает напоминать мне Ленинград».

Сегодня сцена позднего завтрака Гребенщикова в Виллидж может показаться вполне естественной, но еще три года назад она напоминала бы участие [фронтмена Guns N' Roses] Эксла Роуза в заседании Политбюро. При этом не сказать чтобы Гребенщиков, являющийся лидером подпольной рок-группы «Аквариум», специально влюбил в себя советских чиновников. С первых дней группы в начале 1970-х он отказывался предоставлять свои созерцательные тексты на рассмотрение комиссиям по цензуре из министерства культуры (предоставлял как минимум в Ленинградском рок-клубе, — прим. переводчика). Долгие годы «Аквариум» не имел права зарабатывать и возможности выпускать пластинки на «Мелодии», государственной фирме грамзаписи.

Вместо того чтобы стать «официальным» ансамблем, Гребенщиков и его «группа мирных партизан» понесли свой сумасбродный и пронизанный духом 1960-х вариант рок-н-ролла напрямую публике, выступая на квартирах и в маленьких залах Ленинграда и окрестностей. Куда важнее было то, что они распространяли свои новые песни, худо-бедно записанные на плохой технике, на черном рынке и таким образом добирались до самых отдаленных уголков Советского Союза. К началу 1980-х «Аквариум» обрел внушительное количество поклонников, преданность которых соперничала с сектантством самых верных последователей [американской рок-группы] Grateful Dead.

Обшарпанная ленинградская квартира Гребенщикова стала местом паломничества, куда стекались толпы уверовавших, чтобы воздать дань уважения группе и ее харизматичному лидеру.

Он и правда харизматичен. На людях Гребенщиков держится как прирожденная рок-звезда. Он очень серьезно относится к своему призванию: «Рок-н-ролл совершенно необходим для выживания планеты, — уверяет он. — Он являет собой восстание духа, это все равно что сбросить оковы и начать действовать». Когда Гребенщикова выносит на эту тему, в нем появляется что-то от миссионера и уличного зазывалы одновременно. Нежный взгляд темно-голубых глаз, глубокая речь — Гребенщиков легко сойдет за религиозного фанатика. При этом в основе его рок-н-ролльной религии — радость. «Я тридцать лет испытывал радость, — говорит он. — Даже в самые мрачные дни моей жизни наблюдатель внутри меня спрашивал: «Ну что, вот ты и вляпался, доволен?» А я отвечал: «Да!»».

Меж тем на родине Гребенщиков больше не числится среди изгоев. Он стал, как он сам признает с некоторой долей неловкости, «любимцем гласности». Как и многие другие артисты, носившие прежде клеймо «антисоветчиков», Гребенщиков и его коллеги по цеху хрустят в медвежьих объятьях советских верхов, которые полны решимости предстать перед миром в новом обличии.

Впервые Гребенщиков ощутил, что положение дел в Союзе меняется, когда Ленконцерт («который раньше не осмелился бы испачкаться нами») предложил «Аквариуму» восемь выступлений во Дворце спорта «Юбилейный» на шесть тысяч мест. Официальное признание «Аквариума» было закреплено в декабре 1987 года (на самом деле на полгода раньше, — прим. переводчика), когда «Мелодия» наконец выпустила сборник записей группы, прежде распространявшихся только по рукам. За релиз Гребенщиков получил 300 рублей (около 468 долларов). Все 200 000 экземпляров первого тиража пластинки разошлись за несколько часов.

Хотя Гребенщиков не скрывает своих симпатий к Горбачеву, его энтузиазм по поводу новой разрешительной политики Кремля весьма сдержан, что закономерно.

«Мы не верили им прежде, не верим сегодня, не поверим и впредь, — убеждает он. — C чего вдруг?»

Американская одиссея Гребенщикова началась в январе 1987 года, когда он познакомился с Кенни Шаффером и Мариной Алби, основателями Belka International — компании, помогающей развитию советско-американских [торговых] связей. Шаффер, который в свое время работал пресс-агентом Джимми Хендрикса и изобрел радиомикрофон, был полон решимости отыскать в Союзе рокера мирового уровня, чтобы представить его западной аудитории. Гребенщиков показался Шафферу настоящим мастером, тогда как сам музыкант сомневался, что ему удастся оформить визу.

Наконец, в декабре, спустя полгода византийских переговоров между советскими властями и «Белкой», Гребенщикова отправляют самолетом в Нью-Йорк и водят по дворцам гигантов грамзаписи. Вооруженный акустической гитарой и старыми записями «Аквариума» Гребенщиков произвел необычайно сильное впечатление на президента CBS Records Уолтера Йетникоффа. CBS в самом деле оказалась единственной из пяти ведущих фирм грамзаписи, по-настоящему заинтригованной музыкой Гребенщикова или, быть может, подоспевшей ко времени идеей «русского Дилана» — и уже через несколько месяцев предложила ему контракт.

В марте [1988 года] Гребенщиков подписал 70-страничный документ, не прочитав, по его словам, ни одного пункта.

Еще три месяца спустя в нью-йоркской студии Hit Factory началась запись с Дэйвом Стюартом в качестве продюсера. «Это был чистой воды цирк, — говорит Гребенщиков о работе над “Radio Silence”. — Мы пытались писать альбом, а вокруг вертелись менеджеры и операторы, снимавшие все это для промо-фильма. Я пытался сочинять песни, заодно разбираясь, как здесь живется».

Действительно трудно себе представить более неподходящие условия для создания альбома. Помимо культурного шока, душивших дедлайнов из–за ограничения выездной визы на 28 дней и возложенной на себя нелегкой задачи писать на английском языке («Мне просто так захотелось»), Гребенщикову также пришлось держать удар в многоканальной студии и смириться с назойливым вниманием команды британского режиссера Майкла Аптеда («21 год», «Гориллы в тумане»).

Получившаяся документальная лента «Долгая дорога домой» (по заказу Granada Television) дает некоторое представление о попытках Гребенщикова совладать со шквалом открывшихся ему музыкальных и технических возможностей, не потеряв своего собственного творческого видения.

Несмотря на возникнувшие препятствия, «Radio Silence» во многом смог сохранить дух его предыдущих русскоязычных работ. И пусть временами блеск западного студийного перфекционизма заслоняет самого автора, его страсть и тяга к экспериментам прорываются в привязчивом рокабилли заглавного трека, в обаятельной на битловский манер мелодии «Fields of My Love» и в просветленных припевах песни «Mother», где ему подпевают Энни Леннокс и Крисси Хайнд. Еще более впечатляет то, как английские тексты Гребенщикова сохраняют сочетание сюрреалистического и мистического — того, что принесло его песням славу в Советском Союзе («Со мной все в порядке // Я — церковь, и я сгораю дотла»).

Гребенщиков кажется довольным своим американским дебютом, но очевидно и его желание двигаться дальше. «Во время записи мне говорили: “Для тебя это огромный шанс, ты не должен его упустить!», — признается он. — Я отвечал: «Какого черта, это всего лишь первый альбом”. Я только учусь».

(Перевод материала «Is Boris Good Enough?» журнала Rolling Stone 1989 года специально для телеграм-канала «Между The Rolling Stones и Достоевским»)