В предыдущей статье МУЗЕЙ мы пришли к выводу, что прерогатива создания художественных фетишей принадлежит музеям, аукционам и прочим средствам массовой пропаганды, они этим занимаются профессионально и очень даже, чтобы не сказать слишком, успешно.

Проблема общественного фетишизма сама по себе весьма интересна и важна. Можно ли очертить ее границы? Реальную цену вещи утилитарной или художественной можно определить через нашу потребность в ней, а это величина очень неопределенная и не постоянная, зависит от ситуации по принципу «дорога ложка к обеду». Когда речь идет об утилитарной ценности, ее без большого греха можно приравнять к рыночной цене вещи, которая учитывает множество ценообразующих факторов. А вот когда мы говорим о ценности художественной, то тут все много сложнее.

Какую нашу потребность удовлетворяет картина? Кажется, естественным сказать, что картина удовлетворяет нашу эстетическую потребность, и когда я вспоминаю многмиллионные цены на знаменитые картины, то должен, вроде бы восхититься любовью ценителя к искусству, который готов выложить десятки и сотни миллионов за обладание знаменитой картиной. Но вот беда, как-то не верится мне, что именно эстетическая потребность ценителя столь высока и горяча. Может я не справедлив, но мне кажется, что посмотрел картину в музее, испытал эстетическое удовлетворение, восхитился мастерством автора и отошел к другой картине, вообще видеть картину и обладать ею — не одно и то же. Еще в детстве я как-то купил пластинку, с симфонией Моцарта, которого очень любил и люблю, и уже тогда ощутил какую-то неловкость, неестественность: как это купить симфонию? Как можно присвоить Моцарта? Когда слышал по радио, или в концерте, тогда слушал затаив дыхание, но купленный, прикарманенный Моцарт — это как-то даже неприлично. Я прослушал симфонию несколько раз и перестал слушать. Так вот, не происходит ли нечто подобное с картиной? Думается, что созерцать картину и приобретать ее — очень разные вещи, разные психологические механизмы тут задействованы, и они нам интересны.

Что собой представляет эстетическая потребность? Когда мы идем в супермаркет, то четко представляем себе, что хотим купить, что удовлетворит нашу утилитарную потребность, а вот идя на вернисаж, совершенно не представляем, что хотим там увидеть и, может быть приобрести, эстетическая потребность молчит, или ее вовсе нет? Зато, когда увидим работы, эстетическая потребность просыпается и обнаруживает даже недюжинную привередливость: эта картина нравится, эта меньше, здесь чуть-чуть чего-то не хватает, а вот эта привлекает именно своей неожиданностью, то есть тем, что мы никак не могли заранее пожелать.

Эта проблема неожиданности, новизны, эпатажа в эпоху модернизма, в широком понимании термина «модернизм», приобрела какое-то фатальное значение, причину я попытался объяснить в другой статье «Извне и изнутри» (см. на сайте Сигма http://syg.ma/@michael-zaborov) здесь скажу лишь что обсессивное искание новизны способно поставить под сомнение наше исходное предположение о том, что искусство призвано удовлетворять именно эстетическую потребность. Ведь мы любуемся и старинной живописью, почему нужна именно новизна? Я уже упоминал, что в эпоху модернизма резко усиливается пафос отрицания того, что прежде считалось прекрасным, вплоть до того, что отрицание превалирует над утверждением. Можно спорить о том, что лучше искусство Возрождения или модернизм, но бесспорно, то что в эпоху модернизма пафос отрицания весьма силен, а в какие-то моменты господствует. Это выразилось в разрыве, разломе целостных предметных форм, в то время как в искусстве Ренессанса торжествует пафос жизнеутверждения, восхищения человеком, и остается лишь понять, почему это так, что несет в себе, какую нашу потребность удовлетворяет новая, негативная стихия модернизма? Этот вопрос слишком обширен, но вкратце можно сказать, что новая урбанистически-техницистская цивилизация ломает самого человека, лишает его самобытной целостности, и искусство это своеобразно отражает.

Тут следует высказать кардинальный тезис: объект в искусстве превращается в субъект, такова специфика эстетического восприятия, поэтому разрушение объекта в модернизме — это разрушение субъекта. Причем это разрушение объекта-субъекта, производится экспрессивно, страстно, порою гневно, предмет разрывается, кромсается на части и это ни что иное как особый эстетический садизм. Надо сказать, что болевое воздействие художник оказывает не только на зрителя, но еще прежде на самого себя, то есть это уже садомазохизм и это диагноз, который можно поставить художнику и искусству модерной эпохи. Таков и характер эстетической потребности, которую искусство, по нашему предположению, призвано удовлетворить. Трудно измерить потребность, но уверенно можно сказать, что чем сильнее желание, тем ценнее желаемое, и, судя по некоторым ценам на картины, модернистический негативизм весьма желанен. Зритель, любящий это силовое-болевое на себя воздействие обретает роль мазохиста.

Среди самых дорогих картин мира можно видеть шедевры Леонардо да Винчи, Густава Климта, Ренуара и картину и Виллема де Кунинга «Женщина III» это разительный контраст между эстетикой жизнеутверждения и эстетизацией безобразного в эпоху позднего модернизма, при чем де Кунинг ценится выше Ренуара.

Надо сказать, что в эту эпоху резко возрастает давление средств массовой коммуникации, которые нуждаются в сенсациях и кумирах, а с ними возрастает и силовое воздействие на зрителя, который мазохистски любит эти силовые воздействия — прикосновения кумира. Это уже не совсем эстетическая, а невротическая, эстетико-мазохистская потребность. Мазохист, да и обыкновенный зритель жаждут контакта-прикосновения именно кумира, значит «сотвори себе кумира!» А все что создает кумир превращается в фетиш. И музеи, аукционы в купе со СМИ упорно занимаются сотворением кумиров и фетишей, вплоть до того, что продаются уже не столько картины, сколько имена художников.

Еще один не совсем эстетический, или совсем не эстетический фактор имеет большое значение, и это престиж. Королевский двор, где-нибудь в Саудии, покупает за баснословные деньги шедевр, чтоб повесить его во дворце, где едва ли многие будут им любоваться, если вообще будут, но королевский двор просто не может себе позволить купить работу безвестного художника — это не престижно.

Как исчислить все эти ценообразующие факторы? Рынок делает это очень просто: сначала нужно создать ажиотаж, спрос, а потом кто больше даст. И тут опять врывается совершенно чуждая рыночная стихия: покупающий картину на аукционе знает каков ее и ее автора рейтинг, знает, что всегда сможет продать картину еще и с прибылью, то есть цена картины становится меновой, картина обретает функцию денежной купюры не подверженной девальвации, и собственно эстетика уходит и уходит на дальний план.

Итак, «сотвори себе кумира» без библейской приставки «не», сам кумир и все что он делает превращается в фетиш — таков принцип современного художественного фетишизма.