В общих словах о проекте

В рабочей группе этого проекта четыре человека, все имеют российское гражданство, трое afab-персон и amab-персона. Сложно удержаться от каламбура и не сообщить, что все при этом acab-взглядов, и разделяют принципы анархизма, анархо-феминизма, низовых принципов организации совместного труда. Двое из нас имеют смешанную этническую идентичность (русско-узбекскую, русско-эвенкийскую), двое этнически русских.

В ходе работы над проектом я побеседовала с пятью представительницами деколониального активизма из россии. Важно также сказать, что они либо прямо позиционируют себя также как феминистских активисток, или сочетают идеи, близкие к феминистским, в своей практике и повседневности.

Близко знакома до начала проекта я была с двумя своими собеседницами, работающими в сфере культуры, как и я, — это было основанием нашего предыдущего знакомства. Контакты остальных троих собеседниц я получила по цепочке от знакомых активист_ок/собеседниц интервью. Это объясняет ограниченность выборки в плане близости взглядов моих собеседниц в вопросах, к примеру, гендерных политик, важности для большинства их них соединения национального/этнического/деколониального активизма с феминизмом.

Доверие, благодаря которому эти разговоры состоялись, основано на том же принципе цепочки личных контактов, что является основным для верификации в активистских кругах. Также важной оказалась предыдущая публичная/непубличная деятельность, моя и моих коллеж_анок по проекту, которая была известна собеседницам, и участие в коллективных проектах и группах, вызывающих доверие.

Одна из предполагаемых собеседниц отказалась от участия в силу критичности к некоторым позициям проекта и методам работы. Среди них — длительность интервью, чрезмерная для выгоревших и устающих от ежедневого труда активисто_к, непредставленность коренных активисто_к среди участни_ц проекта, что создает риски говорения «за других». Соучастницы одной из инициатив, к которой я также обратилась за интервью, также не смогли принять участие из-за занятости и выгорания, и также указали на длительность интервью как препятствие к участию. В моей практике это не первый раз, когда качественные методы работы, требующие не только от исслдователь_ницы, но и от респонденто_к, включенности, соучастия, временных затрат, обнаруживает свою привилегированность.

В рамках текущего проекта эта проблема остается нерешенной, но альтернативой видится большее включение методов цифровой этнографии — участия и наблюдения за коммуникацией в чатах проектов (если есть доступ к ним), участия в публичных дискуссиях в цифровой среде; а также анализ публичных заявлений, проектов, интервью и т. д. участни_ц интересующих исследовател_я инициатив. В этом проекте значительная часть вопросов касалось непубличных и скрытых от внешнего наблюдателя процессов, эмоций, методов работы и т. д., и полуструктурированное интервью то это неустранимая часть методологии качественных исследований, поэтому работа с ней должна включать автоэтнографические элементы. Мои личные знакомства и цепочка связей, в которые я включена, должны быть прописаны в тексте. Я поддерживаю деколониальные движения из регионов россии как союзница, могу понять опыт переживаемого расизма как персона из смешанной семьи и с мигрантским опытом в россии, в то же время в некоторых случаях пользуясь привилигией «белого пасса»: пока люди не видят мое полное паспортное имя, я могу считываться как условно «русская», или, по крайней мере, не считываться как азиатка. С лета 2022 я живу и работаю в Германии. После начала полномасштабного вторжения россии в Украину я стала больше работать в сфере медиа-активизма и культуры, анализирующей и критикующей российский империализм и колониализм. До этого, как мне кажется, в транслокальных проектах я участвовала по большей части как феминистская исследовательница и кураторка. Позициональность в политизированной среде строится, на мой взгляд, на доверии к отдельным проектам и персонам: так распознается и место в политическом спектре, и возможности сотрудничества. Так что пересечение феминизма и деколониальности — это общее место для этих разговоров, исток взаимного интереса и доверия.

О методологии и ходе исследования

Как я уже упомянула выше, мои собеседни_цы довольно близки в политических взглядах, что, помимо маленькой выборки, делает это исследование слабо репрезентативным. Я поговорила с активистками инициатив «Свободная Калмыкия» (Г.), «Свободная Якутия» (Раиса Зубарева), «Voices of nations held captive by Moscow» (Эльза Очир и Мария Очир-Горяева), Лига свободных наций и Конгресс ойрат-калмыцкого народа (также Мария Очир-Горяева), и анонимной независимой активисткой из Башкортостана.

Мы не увидим тут спектра принципиально разных позиций относительно путей деколонизации россии и разброса взглядов от консервативных до радикально-освободительных (в целом я довольно скептично отношусь к возможностям качественных исследований репрезентировать некую «полную картину»). Зато такая выборка позволяет увидеть и сконцентрировать внимание на различиях.

Все инициативы, представленные моими собеседницами, за исключением Конгресса, появились после начала полномасштабного вторжения россии в Украину, наиболее активные участни_цы их находятся за пределами страны. Единственной из моих собеседниц, находящейся в россии, является анонимная активистка, не входящая в какое-либо объединение или инициативу. Это первое и, на мой взгляд, важнейшее отличие: о сложности и необходимости поддерживать контакт с активист_ками, знакомыми, близкими в россии, и в частности, в национальных республиках, говорят все мои собеседни_цы, кроме нее. На степень близости к локальному контексту также сильно влияет то, насколько давно эмигрировали активистки и как часто бывали в республиках после отъезда.

Во всех интервью возникает тема будущего: воображаемого, желаемого, того, к которому устремлены действия активисток в настоящем. Различия в нарративах касаются того, каким это будущее видится активисткам и того, какими методами его можно, по их мнению, приблизить. Но и предпосылки того, каков образ будущего для них, также отличается. Они часто зависят от того, с какими значимыми, по мнению говорящих, событиями прошлого связано современное положение колонизированных россией народов и земель и тот политический курс, который был выбран путинским режимом.

Так, такими значимыми историческими событиями и контекстами моими собеседницами были названы референдум о независимости Татарстана в 1992-м году и непризнание его федеральным правительством; декларация о независимости, принятая Верховным Советом Калмыцкой АССР в 1990 году, и ее непризнание федеральным правительством, российско-ичкерийские войны; начало войны в Украине и оккупация Крыма в 2014 году; распад российской империи и становление ранне-советской национальной политики, последовавший за ней поворот к централизации и расиализации в сталинский период, распад СССР и обретение независимости бывшими советскими республиками.

Опыт постсоветских независимых государств, в частности, Украины, Армении, Кыргызстана и Казахстана, общение с активист_ками и исследователь_ницами оттуда также важны для того, какие векторы будущего видят активист_ки для колонизированных земель в составе рф после выхода из нее и обретения независимости.

Другим важным контекстом является транснациональное движение за деколонизацию народов, в том числе, коренных народов Австралии, США и Канады и правительство Чеченской Республики Ичкерия в изгнании и других представительских политических органов Ичкерийской республики за пределами рф и их участия в европейской политической жизни и опыт диаспоральной самоорганизации и солидаризации.

Среди тех аудиторий, к которым обращаются активист_ки и инициативы, в которых они участвуют, можно выделить несколько. В первую очередь, это общества родных им республик, локальная адресация. В меньшей степени — все российское общество. Уже упомянутые выше транслокальные сети солидарности — среди них как деколониальные и этнические инициативы других регионов страны, уже сформирвавшие плотную сеть взаимоподдержки и взаимовлияния, так и деколониальные и левые организации их других стран. Также важным адресатом является структура, которую условно я могла бы назвать «западной политическая система»: она включает в себя нормы международного права и международные организации вроде ООН, в целом практику работы представительской демократии, дискурса прав человека и правозащиты в том виде, как они сложились после Второй Мировой войны в Европе и других страна Глобального Севера.

Среди форм политической борьбы активистки заняты и поддерживают волонтерство, медиа-активизм и информирование, «расследовательское» направление работы (сбор свидетельств о жестокости колониальной политики россии и преступлений против колонизированных народов). Отдельно они выделяют собственно «политическую работу»: создание организационных структур, политической программы и поиск союзни_ков, а также размежевание с существующими политическими силами

российской оппозиции/европейского политического ландшафта (например, «левыми партиями», видящими войну россии против Украины как «гибридную» или «прокси» войну стран блока НАТО и рф).     

В ходе работы над подготовкой к интервью и их анализом я выделила тематические блоки вопросов и тем, и дальше предлагаю читатель_ницам познакомиться с прямой речью активист_ок, освещающих эти темы.

Идентичности и задачи

Раиса («Свободная Якутия»): Меня зовут Раиса Зубарева. Мне 46 лет. В прошлом я много лет я проработала в газете журналистом, работала в газете Якутск вечерний. Сначала, когда еще это были 2000-е, это была одна из самых независимых газет Дальнего Востока. Потом, чем сильнее были репрессии, [тем больше] закрывались газеты и закрывались медиа. Но наша газета оставалась еще пока независимой в то время, и где-то к середине 10-х годов, в 2014-15 может быть, мы стали одной из самых независимых газет в России. Ну, сейчас, конечно, этого нет. В 2015 году я, к сожалению, сделала вывод, что журналистики — свободной журналистики — в России уже нет, к тому времени не было. Поэтому я покинула газету в 16-м году […]. В общем, после Крыма, да. Мы с мужем приняли решение, собрали все, что у нас было, всё наше ничего, продали. И в конце года мы уехали.

Я себя сейчас идентифицирую как саха. Многие сейчас пересматривают свою этническую принадлежность. […] Проблема в том, что мы все русифицированы. У меня вообще большая беда, я русский не знала язык до какого-то времени, до определенного периода в детстве. Потом я перестала говорить по-якутски, стала говорить по-русски. Для того, чтобы всем доказать, что на самом деле я русская, я себя тогда воспринимала так и всем это транслировала. А сейчас у меня и у многих происходит отторжение. Я только собираюсь учить свой родной язык. Я, конечно, понимаю, могу определенные фразы говорить. Это на самом деле, была травма детская, почему я перестала говорить по-якутски.

Мы организовались очень спонтанно, первое видео было у нас от соучредителя фонда Ланы Кондаковой. Она выпустила видео антивоенное. Потом как-то неожиданно мы вдруг списались и каждый практически одномоментно предложил: «Давайте тоже запишем такие видео». Так мы познакомились, выпустили одно большое видео сначала, а потом решили, что поскольку был пример Free Бурятия Foundation, тоже организовать общественное движение антивоенное. Это было в конце августа, а потом началась мобилизация, 21 сентября ее объявили. Движением Весна была объявлена всероссийская акция протеста вечером. Мы посмотрели, сколько собралось людей. Там 14 человек пришло на площадь, и все 14 человек были задержаны. Акция не очень удалась. Мы потом смотрели, сколько в Москве людей вышло. У нас, конечно, все было не так. И решили, что 25-го числа мы проведем большой митинг протеста. Очень быстро все это происходило. Не спали несколько дней. Очень много работали, собрали методичку, опубликовали ее: что нужно делать, как нужно выходить, куда нужно выходить, что при себе иметь. И написали несколько лозунгов, кричалок, которые женщины должны были выкрикивать. Очень хорошая идея была сделать это в виде традиционного нашего танца осуохай. Потом уже пришло понимание, что все-таки мы представляем собой угрозу для власти, для политической власти в республике. Нам уже нужно официально зарегистрировать организацию. Ну, это легче. Мы официально будем зарегистрированы, мы сможем получать, допустим, какие-то деньги, наверное, гранты писать. В общем, как-то взяли и зарегистрировали, здесь, на территории Польши.

Г. («Свободная Калмыкия»): Я себя позиционирую как художница, активистка, феминистка. Изначально я феминистскими темами в основном занималась. Сейчас из-за того, что началась активность в деколониальной сфере, я переключилась на эту тему, потому что, мне кажется, она более запущенная. Важная для меня лично. Феминизмом есть кому заниматься, а деколониальностью мало. Интересоваться деколониальностью я начала в 2020. А вот активизмом я начала заниматься в сентябре 2022, когда у нас началось активное какое-то действие против мобилизации.Мария Очир-Горяева («Voices of nations held captive by Moscow», Лига Наций, Конгресс ойрат-калмыцкого народа): Могу сказать, что я не типичная, как вы говорите, активистка, потому что я человек уже в возрасте: мне 64 года. Насколько я знаю, в основном этим занимаются молодые, по крайней мере, тот круг, с которым я общаюсь, они в основном, конечно, молодые и даже очень для меня молодые, между 20 и 30. В этом плане я немножко, так сказать, выбиваюсь из рядов. Но, с другой стороны, я всю жизнь занимаюсь наукой, археологией. И я являюсь доктором наук,

автором четырех научных монографий. В свое время я переехала в Германию, потому что я получила стипендию Александра фон Гумбольдта и приехала сюда на два года писать книгу. Это была моя первая монография, она вышла на немецком языке. Тогда я была еще «молодой ученый», считалось — до 40 лет, потом вышла замуж и осталась здесь. <…> До приезда в Германию я работала в университете, преподавала доцентом и была одновременно директором Национального музея. <…> Хоум офис я открыла еще в 2004 году. С тех пор я так и работала, до самого дня войны. И я проводила в Калмыкии  разные экспедиции пока мой муж работал, по две-три недели в поездках, но часто. А потом, когда он вышел на пенсию, мы стали вместе ездить. И поэтому мы вообще уезжали два раза в год, почти по восемь недель. Мы практически четыре месяца в году проводили в Калмыкии на раскопках.

С идентичностью, у меня, конечно, все в порядке. Мой первый язык был мой родной, калмыцкий, монгольский, западно-монгольский. До школы мы вообще не говорили ни на каком другом языке. Потом нас учили, и я, как способный ученик, конечно, быстро выучила [русский]. Я сейчас просто наблюдаю молодежь, многие выросли без своей национального… языка, традиций, обычаев, и поэтому им теперь трудно. Они ощущают какую-то тоску по самим себе. В их идентичности как будто что-то не хватает.

Когда началась война, конечно, мир перевернулся для меня. Все эти годы, начиная с 2004 года и до 2022 года, я все время ездила в Калмыкию, не жалела ни себя, ни средств своих, даже личных. Мы сами ездили и туда везли все, что в доме лишнее, в экспедицию. Мои экспедиции все и проекты: это все делала для своей малой Родины. Почему-то с самого начала я всегда знала, что у меня есть только вот эта земля, Родина. И когда началась война, то, знаете, тоже есть такой момент… Все-таки надо так сказать, что я развивалась немножко по-другому, чем, может быть, другие. Как-то я же уехала учиться в Питер, у нас Ленинградский университет был самый-самый антисоветский. Я когда туда приехала, читала каждый день, пойду в киоск, куплю газету Правда и читаю, потому что я ходила в кружок лектором-международником. И, кстати, моя тема была военно-промышленный комплекс США и нас готовили. И я по

привычке всегда читала Правду. И вдруг мои однокурсники в Питере заметили, что говорят Правду читаешь. И вот они стали как бы мне рассказывать и объяснять, что это в Правде никогда правды не бывает, что все это пропаганда. Но сейчас мы говорим пропаганда, тогда неправда. Вот я подружилась со своими однокурсниками, и, конечно, я быстренько перековалась.

И когда распался Советский Союз, я, конечно, сильно радовалась и за тех же казахов, за тех же украинцев, и за всех [жителей республик, получивших независимость]. Я была в аспирантуре в это время в Ленинграде. И, знаете, это был какой-то ужас, когда началось отделение республик: даже в Эрмитаже — мой научный руководитель там работал — так много говорили… особенно плохо про украинцев, про «х-в», как они говорили. А я помню, как-то я уже закончила аспирантуру, работала уже. И приехала [в Петербург], и как обычно, знаете, купила коньяк хороший. Купила какой-то торт в кафе «Север», в Питере было тогда престижное. И поехала в гости к своей научной руководительнице. И знаешь, я приехала с этим тортом и с этим коньяком. Она в этот момент как начала все эти народы поливать грязью. Она в молодости работала в экспедиции Бернштама в Средней Азии, в Киргизии. И она про киргизов сказала… она так много плохого говорила про них в том числе. Я помню, она сказала: «Пусть

сначала они избавятся от вшей, а потом уже становятся независимыми». Ну, я так сидела, слушала. Ну, что делать?  Она не может сдержаться, говорит, говорит, говорит. А я сижу, молчу. А я в это время хотела разойтись с мужем уже и мне хотелось с ней посоветоваться. Вообще-то я и так-то была не очень счастливая. А тут вдруг еще такое. И я говорю: «Ну хорошо, я поехала домой». Села в метро, еду. И вдруг я понимаю, что я еду в метро, а у меня слезы текут. И с тех пор… я всегда думала: я училась в Питере, и все меня так хорошо приняли, и я многому научилась, стала ученым, написала свою диссертацию, защитилась. Кандидатом наук я вернулась домой. И я всегда думала, что у меня как бы две родины. Да, я вот этот Питер так приняла к сердцу сильно. Я всегда говорила: «когда я приезжаю в Питер, то каждый камень радуется мне, и я радуюсь каждому камню». И вдруг в этот вечер у меня все обрушилось.

И после этого, знаете, больше 10 лет я не ездила в Питер, не хотела. Я тогда поняла: нет, для меня ты никогда не станешь своим. Сейчас многие говорят: «империя не прощает любви». И я иногда думаю, что я на своем личном уровне, открыла сама этот закон, что империя не прощает любви. Какой бы ты ни был [другой], если что-то не так, тебе все припомнят, понимаете? 

Распад Советского Союза, тем не менее, меня очень радовал — что народы стали самостоятельными. И мне казалось: мы остались внутри тюрьмы, а они вышли.

Когда война началась, вдруг вся эта боль, это все обратно всколыхнулось, потому что я поняла ну, господи, уже люди вышли из тюрьмы, ну, дайте им жить уже. И целый месяц я помню, знаете, у меня все болело. Я все время ходила и плакала не из-за украинцев, не из-за себя, а за нас всех вместе. Вообще за эту ситуацию, почему веками какие-то народы не могут вырваться. Вот не могут и все. А когда они вырвутся, когда уже история сама сделала шаг… Но почему опять это? Как от этого уйти, от этой беды? Почему все время они сильнее? Почему они всегда нас побеждают? И это в течение веков. И через месяц я написала заявление, что никакие проекты ничего не буду [вести в России]. Науку забросила. И давай еще читать все это. Я засыпала и просыпалась с новостями из Украины, с фронта, я уже все знала. И началось это вообще-то, даже уже в январе, когда в Казахстане были события, тоже переживала. Вообще все смотрела каждый день. Я уже знала их там всех по именам.

Все мои усилия были на стороне Украины. И вот осенью мы, когда началась мобилизация, мы собрались вот это движение. Сначала мы называлось Voices of indigenous people of Russia, потому что мы настолько были далеки от политики, мы не знали, что indigenous people мы не должны называть. Мы не indigenous people, потому что мы же субъект федерации, у нас есть свой флаг, у нас были государства, было Калмыцкое ханство у нас до 1771-го года. Все народы, которые имели государство, не могут называться  indigenous, потому что это разное: indigenous — это в основном племенной уровень. У них никогда не было государственности, они этой стадии не достигли, и в современности тоже нет государственности, только культурная автономия. И после этого мы изменили название. Теперь мы называемся Voices of Nations held captive by Moscow. Подчеркиваем, что это [временное] состояние. Я стала членом Лиги Наций и нашего Ойрат-калмыцкого конгресса, у них уже там пишу, интервью даю.

Анонимная активистка: Меня зовут… мне 41 год. Наверное, да, как деколониальную активистку себя позиционирую, как феминистку. По профессии… режиссерка, мультидисциплинарная художница.

Национальное движение [в республике] давно существует. Какие-то активности я давно поддерживала в меру своих сил. Фем-движение мы начали где-то в 2015-2016 совместно с другими феминистками. Но долгое время это шло отдельно. Фем-активизм был отдельно, национальный активизм был отдельно, где-то даже конфликтовали, потому что у нас были национальные активисты очень традиционно настроенные, они всегда были против феминизма, ЛГБТ. Мы все время были с ними на ножах и мне в голову не приходило, что мы может это совместить. И только в последние годы, когда до нас дошел деколониальный феминизм, очень обрадовалась. Поняла, что мы можем присвоить себе и национальный активизм, потому что нечего традиционалистам все на себя брать… и как-то стало полегче.

Эльза Очир («Voices of nations held captive by Moscow»,  «For the Right to Resist — Linke Ukraine-Solidarität Berlin»): Я ойрад-монголка (Калмыкия). Я всегда идентифицировала себя ойрад-монголкой и считала невежественным и даже оскорбительным, когда люди называли меня русской по факту моего гражданства.

Мы начали наше движение после начала непропорциональной мобилизации [на войну в Украине] мужчин нерусских национальностей. Это можно сравнить с геноцидом, потому что наши народы после 200-500 лет жестокой колонизации не являются такими многочисленными.

Когда эта новость дошла до нас, мы создали «Voices of Nations» и немедленно организовали демонстрацию перед посольством России [в Берлине]. С тех пор я также состою в инициативе «For the Right to Resist — Linke Ukraine-Solidarität Berlin», потому что для меня важно не только активно участвовать в деколонизации России, но и поддерживать Украину.

Границы «политического»

Раиса: А вообще у нас цель, конечно, большая. Хотя мы и говорим, что мы не политическая организация, мы не поддерживаем ни одну политическую организацию, ни одну политическую партию внутри республики. Политикой мы как бы не занимаемся. У нас так прописано в нашей миссии. Но на самом деле мы, конечно, конечно же, мы политическая организация, и мы на данный момент, если рассуждать здраво, мы являемся единственной оппозиционной инициативой и единственными оппозиционерами существующей власти в республике. Поэтому политикой, мы занимаемся и все равно будем заниматься, когда произойдет развал страны. Мы уже несколько раз на эту тему разговаривали оттуда и пришли к тому выводу, что люди нас будут ждать, поскольку мы единственные оппозиционеры. И кому-то из нас придется ехать в республику и заниматься политической деятельностью. Есть люди, которые согласны этим заниматься.

Мария: Само название говорит за себя: мы называемся Voices. В основном в движении объединены люди, которые давно уже имеют европейский паспорта. Но мы-то выходцы оттуда [колонизированных земель]. И поэтому мы пока голоса: поскольку там им ничего нельзя говорить, мы говорим за них. Мы не ведем никакой деятельности подрывной. Долгое время я не соглашалась открывать никакой НКО, но теперь меня убедили. Мы собираемся это делать, уже начали. Но в основном это информационная работа, возможность, чтобы голоса наших народов прозвучали.Анонимная активистка: Мне кажется, нам нужно какое-то свое движение, но я бы не хотела быть частью политического движения. Я думаю, мы могли бы просто на почве общих интересов и взглядов делать художественный проект или объединение единомышленников, но чтобы мы были не политической, но заметной силой, у которой есть свое мнение, чтобы традиционалистское движение оно не было монолитным. У них, конечно, хватает внутренних противоречий, но тем не менее. Для меня заниматься политикой… Они [Башнацполит] же хотят взять себе власть в «прекрасном Башкортостане будущего». По-моему, они это серьезно делают. У меня такой цели нет. В последнее время у меня немножко упаднические настроения, не то что упаднические… Я всей душой за независимость, но мне кажется, что это несколько утопично в целом действительно у нас нет таких настроений… Есть отдельные движения, есть романтически настроенные башкиры, которые хотят отделения, с активистами из других регионов объединяются, с татарами на почве общих интересов. А так, чтобы в обществе прям бурлило — такого нет. И чтобы было как в Татарстане, когда 62% проголосовало за отделение [в 1991 году], такого сейчас…если только не

произойдет, что Путина свергнут, тогда может возникнуть и усилиться это движение, но сейчас такого нет. Единственное, власть можно захватить только силовым методом, я думаю, они так и собираются, они серьезно хотят штурмовать Белый дом, они об этом пишут. Мне это представляется ужасным, я бы не хотела такого свободного Башкортостана, который возник вследствие силового захвата. Менять шило на мыло, насилие менять на насилие не хочется. Я лучше выберу статус кво, пусть остается так, как есть, я лучше буду ждать следующего удобного момента, чтобы путем нормального референдума отделиться, только так.

Эльза: После основания «Voices of Nations» в какой-то момент наша стратегия изменилась. Вначале мы хотели рассказать миру о нас, о народах из 21 Республики и 4 Автономных Округов, о наших культурах, языках, обычаях и истории. Но сейчас мы больше занимаемся политикой и пытаемся выстраивать солидарность между всеми существующими организациями нерусских народов, деколониальными и языковыми активист: ками.

Участни: цы нашего движения также принимают участие в Форуме «Свободные нации Пост-России», который проходит раз в два месяца. 

Запад должен наконец-то увидеть, что существование российского империализма всегда будет угрозой безопасности всему миру. Победа Украины, распад россии и независимость нерусских народов принесут собой мир.  

Ресурсы и их нехватка, трудности и радости активистской работы

Раиса: У нас очень мало людей, из активистов, которые остались еще на территории республики, и их там буквально два, может быть, человека три, но они уже собираются выезжать, мы будем помогать им готовить документы для переезда. Многие находятся в Казахстане, и на самом деле Казахстан не такая безопасная страна. Существует риск депортации в Россию. У нас риски такие физические: причинение физического вреда, здоровью, риск депортации, уголовного преследования на территории Российской Федерации, Республики Саха. […] Я недавно разговаривала с людьми, которые выехали, волонтеры наши, и находятся уже в безопасности. Они рассказывают о том, что сотрудники Федеральной службы безопасности одного мужчину избили, мужа нашей волонтерки тоже избили, потому что они как раз-таки поддерживали с нами связь. Ну и, в общем, такие не очень приятные ситуации. А для тех, кто находится за пределами [РФ], какие риски существуют? Мне кажется на самом деле рисков нет никаких. Единственное, о чем они беспокоятся — это преследование родственников. И то даже преследование родственников для человека, который выехал, находится безопасной обстановке в безопасном месте, не является риском. Преследование родственника не может заставить человека замолчать. Ну, я так полагаю, да? Оно может только заставить его говорить громче. Еще громче, еще яростнее и еще чаще и повсеместно.

У нас, на самом деле, как мы с самого начала заявили, у нас не будет никакой иерархии. У нас не будет главного, полная демократия, доходящая иногда до анархии. […] Но мне кажется, это на самом деле хорошо. Каждый может высказать свою точку зрения, и так легче не поругаться, так легче может быть оставаться в одной инициативе как можно дольше. Хотя есть люди, конечно, которые уходят, некоторые обосновывают это тем, что нет времени. Совершенно спокойно, совершенно понятно. Есть люди, которые не выдерживают психологической нагрузки. У нас, насколько я

могу сказать точно, у нас два человека обратились к психологу, потому что очень большая нагрузка. Ну, работа такая тяжелая. Просто тяжелая.

Я путаюсь — ответственность, вина — что на мне лежит. Ответственность за происходящее. Но мне все равно крайне жалко таких людей, которые, которые находятся в такой ситуации… плачут и пишут последние письма с передовой. Предсмертные. «Зря я сюда пришел, не ходите». Видео снимают. У нас очень много такого контента или тех матерей, которые пишут о том, что «я его держала, он все равно ушел». И вот он погиб. Что мне делать и как это все плохо? Очень жаль таких людей. Все равно как бы то ни было, очень жаль и все равно стараемся поддерживать. Это наши люди, это такие люди, которые будут жить в нашем новом государстве. Нам что-то с ним все равно нужно делать.

Г.: Это очень важно [поддерживать связь с активист_ками в Калмыкии], потому что мы живем в других местах, очень переживаю, что я отдаляюсь и буду плохо понимать Калмыкию и буду опять колониально навязывать свое мнение, просто потому что я уехала и у меня все изменилось в голове. В идеале, конечно, чтобы у власти были в основном люди, которые жили всю жизнь там.Мария: Я даже хотела такой, знаете, пост тоже написать, начала даже писать. И такой слоган придумала: «слабый снаружи и сильный внутри», потому что на вид мы действительно слабы. У нас нет Ходорковского, олигарха <…>. У нас нет фонда

Навального <…>. У национальных активистов ничего нет, потому что мы потомки, дети тех, которых эксплуатировали, которых колонизировали и у которых все отобрали. Поэтому мы все бедные. Но, тем не менее, ветер перемен за нами. Мы снаружи только слабые, а сильные внутри.

Кураж должен быть. И вот сейчас у меня тоже этот опять кураж. Я из огня в полымя попала [из науки — в активизм]. И сейчас я тоже, если надо, ночами не сплю, музыку включу сижу, пишу всю ночь. Хотя я знаю, что старому человеку надо ночью спать, а то пораньше умру. А может, я еще пригожусь людям? Поэтому я надеюсь, что проскочим. Во всяком случае, я буду знать, что у меня совесть чиста. Все, что я могла для археологии, я сделала. Теперь я делаю все для независимости.

Анонимная активистка: Если я вижу какой-то новый ресурс, я сразу туда подписываюсь. Понятно, что есть какие-то ресурсы, которые инициированы Ходорковским и им обеспечиваются. И другими силами — это очень видно. Но в целом мне нравится, что есть отдельные активистские группы. Они стали видимыми в связи со всем этим, и мне очень не нравится, когда говорят: «о, народы начали просыпаться!». Но мы всегда тут были. Движения национальные везде существовали. Но благодаря этому объединению стали друг друга репостить, друг друга поддерживать. Действительно общее движение сейчас оформляется, люди друг с другом объединяются, и можно сказать, что оно тоже есть, несмотря на разногласия. Основное разногласие — это независимость или федерализация. В целом мне очень нравится, потому что я тоже о многих национальных движениях не знала до последнего времени.  А сейчас знаю, и активисток многих знаю — и радостно от этого. Повод не радостный, но сам факт объединения радостный. 

Эльза: Благодаря нашей Берлинской организации я лично узнала много нового, особенно о деколонизации. Я также познакомилась со многими интересными людьми, на основе которых завязались важные дружеские отношения.

Единственная проблема, которую я вижу, — это то, что практически нет площадок, где наши голоса и мнения были бы услышаны. А организация собственных платформ требует времени и финансовой поддержки.

Стратегии и тактики, цели и инструменты

Раиса: Самая главная цель — самоопределение. Антивоенная цель, чтобы было меньше… чтобы люди сами не ехали на войну. Я понимаю, что есть федеральная программа. Закон, который заставляет людей ехать на войну. Вчера у нас был тоже пост опубликован. Что делать, как в нынешних реалиях можно избежать мобилизации.

Цели долгосрочные. Мы как организация, как некоммерческий фонд будем работать очень долго. Я познакомилась здесь с представителями кыргызской оппозиции, журналистами, расследователями. Вот Kloop слышали, да? Они здесь работают уже на протяжении очень длительного времени, чуть ли не 20 лет они находятся. По примеру этой организации, скорее всего, мы тоже будем очень много работать. Будем заниматься тоже расследованиями, построением гражданского общества у нас на территории республики. Все-таки мы этим будем заниматься. Я очень надеюсь, такие у нас мечты.

Первая инициатива у нас расследовательская. Начали уже расследование по ингушским олигархам, которые проживают на территории Европейского Союза и до сих пор имеют активы в Российской Федерации. Вторая инициатива — проект, которым я хочу заняться. Я бы хотела собрать исторические документы, которые бы подтверждали, что наша территория — Республики Саха — была завоевана 400 лет назад. Я бы хотела, чтобы это все было официально оформлено и подтверждено юристами. И с этими документами обратиться в ООН. Такой документ, я думаю, нужен — его время все равно придет. Если этот документ примут, если нас признают,  на основе этих документов, исторической колоний, завоеванной территорией, тогда мы совершенно спокойно, и без оглядки на все — мы и сейчас, конечно, так можем сделать, но мне кажется, должна быть основа под этим официальная — тогда мы сможем совершенно спокойно встать и выйти из зала, да, из состава Российской Федерации.

Мы измерим, мы увидим и плоды нашей деятельности, когда будет референдум. И я надеюсь, что плоды нашей деятельности будут как бы наши семена, они все-таки взойдут. То, что мы сейчас сеем в головах людей, они все-таки дадут свои ростки. И когда наступит этот день, мы придем к тому, что люди примут правильное для всех решение.Г.: … в 2020 году, если скажешь слово «деколониальность» в отношении Калмыкии, то 99% скажут «что за бред ты говоришь».  А сейчас мне кажется, хотя бы тысяча калмыков и калмычек нас читает и лайкает. У нас всего 2500 подписчиков. Часть из них читает просто из интереса, но вроде в основном там калмыки и калмычки и жители Калмыкии. Они там что-то лайкают, про империализм пишут, уже движение пошло. И в целом я по общению с родителями вижу, что им близка идея деколониальности, начинаю даже своему отцу пропутинскому пытаться объяснять более… объяснять принципы. Он соглашается. Ему говорю, что Советский Союз нас насильно сделал оседлыми, но он сам это все пережил, он это все понимает. Ему мешает, что его запропагандировал Путин, он еще апроприирует эту повестку, типа он сам деколониальный борец против Запада. Но в целом в отношении именно Калмыкии у многих есть потенциал понять, они на себе чувствуют, что что-то нет так… почему

такие бедные. Потенциал большой, и, возможно, стандартному калмыцкому жителю даже легче понять деколониальность, чем какому-нибудь образованному москвичу. А вот калмыки, калмычки из личного опыта имеют потенциал понять.

Гипотетически, если будет стоять вопрос о независимости, референдуме, будет какой-то период, когда нужно будет [проводить] что-то типа политической кампании, агитировать людей, объяснять, что независимость нужна, это не так страшно. А если будет такая возможность — создавать какие-то партии. Сейчас мы, очевидно, не пройдем даже регистрацию, кто-то даже вернуться не может в Калмыкию. Если мы вернемся, будут какие-то условия хорошие, нормальные, то мы хотели бы… У всех мечта жить в Калмыкии и помогать республике, у нас политически активные люди, образованные. Мне кажется, было бы странно даже не пытаться воздействовать на политику. У нас действительно политическая команда. Может быть взять одну

кандидатку из нас и куда-то там продвинуть. Мы думали даже, что надо начать программы писать, чтобы они уже понимали, что Калмыкия — это такие вот взгляды. Потому что очень часто люди говорят, что мы кого-то критикуем, но непонятно за что мы сами. Против колониализма, против московской власти, против коррупции. Но за как вы какое общество? Мы думали, что надо начать писать программу, создавать платформу, чтобы люди понимали это, и потом этот социальный капитал перенести в политическую партию. И, может быть, кто-то проголосует за наших кандидатов.

Анонимная активистка: Меня читает очень разнообразный контингент, чему я радуюсь и очень горжусь. От исламских очень радикальных людей до… Просто я считаю важным писать то, что я думаю, думаю, что меня преследовать не будут. Сейчас преследуют тех, кто давно и последовательно занимается политической деятельностью, как Лилия Чанышева, Рамиля Саитова, а каких-то людей, не политиков, их не трогают. Есть люди, которые пишут гораздо жестче, они называют все своими именами, но их не трогают, потому что боятся, что начнется бурление среди башкир. И поэтому я думаю, что многих национальных активистов вообще не трогают, поэтому у меня есть такой карт-бланш, которым я вовсю пользуюсь.

Эльза: Наша цель — деколонизация наших народов от многовековой пропаганды, солидарность не только между нациями и народами россии, но и с нашими соседями, с которыми у нас была общая история в составе СССР и российской империи. 

Конечно, хотелось бы, чтобы после победы Украины все республики и области стали независимыми и развивали свои государства. Это было бы идеально. Но что из этого получится, покажет только время. Однако роль «Voices of Nations» я вижу в том, чтобы бороться за эти идеалы, настолько насколько возможно. 

Конфликты и политические оппоненты

Раиса: …у нас нет положительного опыта общения с российской либеральной оппозицией, которая здесь находится, в Польше. Может быть, я и хотела в самом начале, что-то вместе делать. С Free Russia, даже я у них, по-моему, обучение проходила какое-то. Но со временем отношения поменялись.  И в последний раз, когда я была 20 апреля на встрече, я, может быть, конечно, в запале, но попросила меня больше не звать на встречи, на которых будут присутствовать русские империалисты, имперцы.

Я когда в первый раз пошла на встречу, это был «Ковчег». […] Мне говорили до этого, что русская либеральная позиция, она не поддерживает наших. Не поддерживает, как бы не то, чтобы нашу деятельность, а наши взгляды. И когда я задала вопрос один единственный вопрос… Я объяснила им, что вот мы одна из самых богатейших республик Российской Федерации, и несмотря на это мы очень бедные, крайне бедные. […] Я тогда спросила: «Готовы ли вы, уважаемые жители Москвы и Санкт-Петербурга, остаться без зарплат? И готовы ли вы, ваши родители остаться без пенсий?» Потому что когда придет время выплачивать репарации, вы все это потянете из нас, из национальных республик. А мы с этим не согласны, да и, в общем… я

увидела такие взгляды осуждающие. Почувствовала, что вопрос попал в самое семечко.

И потом еще было у меня несколько встреч в Хельсинском фонде. Я встречалась с активистами русскими. И все то, о чем мы говорим, что мы хотим самоопределения, проводим какую-то деколониальную повестку — все это встречает сопротивление. […] Они начали говорить: «У нас целые проекты по децентрализации власти, по построению настоящей федерации». Я сказала, что уже как бы, ну, не то, что даже поздно, а уже не хотим на эту тему с вами разговаривать. Мы уже сами будем решать, что нам делать и спрашивать ни у кого не будем.

Я вот недавно смотрела интервью Гордону, по-моему, это был Герман Стерлигов. И он говорил, что Россия, и русские должны жить на исконно русских территориях. Это Москва и территории агломерации. Может быть, я уже не помню, он говорил что-то в пределах какого-то Золотого русского кольца, что-то такое. А все остальное вся территория остальная, которая находится южнее и восточнее за Уралом, от нее нужно избавиться. Грубо говоря, их нужно отпустить. Он сказал: «Мы, русские, должны иметь свое государство русское». И в этой связи, вот вы сказали, что русские националисты тоже говорят о том, что тянут на себя одеяло и говорят о тоже деколониальности. И вот это тоже на самом деле деколонизация. И я поняла, что я в этом вопросе с русскими националистами как раз-таки очень даже согласна. Я их поддерживаю. Русские националисты — молодцы!. Вот на самом деле такие махровые русские националисты, которые говорят о том, что Москва для москвичей, а Россия для русских — это на самом деле очень хорошо. Я не такая сама по себе. Я не говорю, что Якутия Республика Саха только для саха. Для тех, кто желает ей развития и благополучия, вне зависимости от этнической принадлежности. Но если русские

националисты говорят, что русские, давайте объединяться и жить в своем собственном государстве, почему нет? Я разговаривала с Владом, который сейчас на территории Украины находится и воюет. И он об этом тоже говорит, что Русский добровольческий корпус как раз-таки состоит из таких русских националистов, которые хотят, чтобы Россия… и они готовы с оружием в руках освобождать Россию от условной команды Путина. И жить, и привести Россию к тому, чтобы русские жили в своем собственном национальном государстве. И мы с ним на эту тему тоже разговаривали. Да, почему нет? Замечательная идея, замечательная идея.

Г.: Плохо отношусь к этой возможности [сотрудничества с российской оппозицией]. Постоянно всплывают какие-то ролики, недавно вот Певчих с таким презрением сказала «Уфа», при том что Башкортостан это сейчас один из самых богатых регионов. Но она сказала: «они без России вообще не смогут». Мы просто общаемся с некоторыми из них, хотя они абсолютно далеки от всех наших идей. И там такое поведение, прямо, знаете, как будто мы какие-то враги, которые кричат, возмущаются постоянно, недовольные всем, что есть. Не знаю, у меня к ним только негативные чувства. Мне кажется, они никогда не смогут союзническую роль выполнять.Мария: Возвращаясь к нашим русским коллегам. Все эти Ходорковский, Пономарев и все прочее, они же ведут себя как империалисты. Они знают, что такая история страшная, как завоевывали народы, какие восстания были и все прочее. Та же чеченская война. Тот же Ходорковский после тюрьмы вышел. И сразу вы знаете, что он

говорил? <…> В Voices у меня прямо вырезка есть. Где он угрожает смертью: «отпетым национал-патриотам придется умереть». А Пономарев еще все говорил: «сначала всех распустим и регионы, и республики все, а потом соберемся, будем решать, на каких условиях будем собирать страну обратно». Это была неплохая посылка. Но вы знаете, как кому я не скажу: «Пономарев такие хорошие вещи говорит» — все говорили: «подожди, подожди». И в последнем своем интервью он, знаете, что сказал? Сначала должно быть два референдума. Первый референдум, например, в Калмыкии. Население Калмыкии должно решить, да? И если народ Калмыкии решит начать отделяться, то должен быть проведен референдум во всей России. Хотят ли россияне, чтобы Калмыкия отделилась?.. Я написала в своей статье, что это получается, знаете, как протянутая ладонь превращается в кукиш. Какие референдумы, когда у нас зиганутое население?.. И вообще, пока существует империя, пока существует это государство, пока людям не дана свобода, разве они выскажут свое истинное мнение? Они же боятся. Все же хотят сохранить работу и жизнь.

Анонимная активистка: Мне кажется, отношения россии и колонизированных народов — это то же, что и отношения патриархата и феминизма. То есть искать поддержку в патриархате невозможно, как невозможно искать поддержку у российской оппозиции. Те же навальнисты известны своим отношением. Та же Певчих сказала, что надо будет отсыпать независимости и денег и этого будет достаточно, чтобы «они заткнулись». Это было настолько колониально, настолько неприкрыто, они даже над этим не рефлексируют, потому что допускают это. При этом хотят быть союзниками, чтобы мы их поддерживали. Но при этом такое пренебрежение и это постоянно происходит и мне кажется, сейчас в россии нет такого движения, с которым бы хотелось объединиться. То же самое в США, когда там проходят конгрессы, там радостно рисуют новые границы, у меня это тоже не вызывает доверия, потому что нас хотят сделать разменной монетой. Мне кажется, мы можем доверять только друг другу, объединиться всем, на основе общих целей. И то не у всех они общие, потому что у нас есть движение Идель-Урал, которые хотят, чтобы мы вместе с Татарстаном стали одной республикой и чтобы там в конце концов получился один такой большой Татарстан, мне очень не нравится… при всем при этом постоянно кто-то пытается избавить нас от большой колонии и сделать при этом небольшую колонию, чтобы мы примерно в том же состоянии оставались. Может быть есть какая-то надежда на другие страны, у тюрков — на поддержку тюркских стран, причем не на Турцию. Может быть, Казахстан в какой-то момент предложит помощь.

Эльза: В так называемых «хороших» россиян: ках я вижу угрозу как для победы Украины в этой страшной агрессивной войне, так и для нас тоже. Эта либеральная оппозиционная элита из Москвы, к сожалению, хочет всего лишь прийти к власти и закончить войну, но не производя никаких других изменений.  Они игнорируют как феминист: ок, так и ЛГБТК+. Они полностью игнорируют политических активист: ок из регионов или даже угрожают им смертью за их взгляды.

Союзни_цы и конфликты внутри политически близких движений

Раиса: Мы работаем же с ними вместе в одной связке со всеми. Мы работаем с бурятами, но не с Free Buryatia Foundation, к сожалению, у нас разные цели. Мы работаем с теми, кто вышел из Free Buryatia Foundation. Виктория Маладаева, они же организовали свое [движение]. С ними работаем. Чечня, Калмыкия, Тува и буряты. Это основные, с кем мы работаем вместе в одной группе, в одной связке. И вся вот эта деколониальная повестка, она как раз таки была разработана всеми вместе. Башкиры, к сожалению, не входят. Можно было бы, конечно. У них есть организация общественная. Это совершенно другие башкиры, чем те, что в Лиге свободных наций находятся. Это тоже правозащитники, можно было бы с ними, конечно, но связи какие-то были. Но, по-моему, нет плотного общения с ними. Ну, это Чечня, это Бурятия, Калмыкия и Татарстан ещё.

Лига свободных наций можно было бы, конечно, расширить этот круг, да?  Мы пока не можем о себе заявлять как о… И, наверное, скорее всего, не будем заявлять о себе как об организации, которая готова защищать независимость республики с оружием в руках. Мы же все-таки пацифисты, антивоенщики.

Г.: На данный момент у нас есть активисты, которые против власти, но это одни мужчины, они все довольно старшего возраста, и они такие патриархалы, традиционалисты. Лично мне кажется, что мне обязательно нужно в этом внутри команды состоять, потому что даже в «Калмыкии» не так много женщин, в отличие, кстати, от других движений. Но женщины при этом, как обычно, несут на себе очень большую часть работы. Мне важно состоять [в движении «Свободная Калмыкия»], чтобы именно женскую точку зрения выносить, про феминизм объяснять. Мужики, даже если они думают, что они профеминисты, часто ошибаются и мало что понимают. Поэтому мне важно не запускать эту тему. Если я этого не сделаю, я подведу женщин. Придет консерватор и начнет глупости какие-то делать.

Среди активистов мы дружим с разными деколониальными движениями.  Есть с кыргызами связь, с некоторыми общаемся, даже помощь предлагают. С казахами есть связь, потому что мы вывозили [бегущих от мобилизации] в основном в Казахстан. А вот у кыргызов есть хороший канал на ютубе Башта. Подкаст, они приглашают гостей.

Мы общаемся. Ну вот примерно так, союзники. А я из республики, я не знаю… Была идея, у нас товарищ читал про басков, про то, как они кооперативы делали и с их помощью политическую власть получили… собирали деньги в общий фонд, другим инициативам выделяли деньги… Мы тоже обсуждали профсоюзы… мне кажется, что, возможно, нам нужны типа сельскохозяйственные работники [в союзниках]… По опыту моей семьи, сельскохозяйственники живут в очень плохих условиях, ничего не могу требовать от местного правительства. Половину субсидий у них забирают через откаты, отдают тебе остатки, говорят, что ты все деньги потратил… с ним ужасно обращаются. У нас был большой падеж… у нас была засуха, дождей не было. И никакой помощи от республиканского правительства не поступало. Мне кажется, что в этой области большой потенциал, чтобы объединиться… в профсоюз какой-то.  Да, много работников, у них схожий интерес. Если, мне кажется, они поймут, что им хотят помочь, что их интересы будут защищать… Мне кажется, эту идею мой отец бы даже поддержал.Мария: Страны Балтии очень поддерживают нас. Украина поддерживает нас. Организация безопасности Европы тоже поддерживает нас, на самом деле. Какие могут быть референдумы, если Россия империя, мы колония. Вся Азия и Африка освободилась без всяких референдумов: признали, что это колония. А колониальные

народы и страны имеют право на самоопределение. Это записано в резолюции, принятой Организация Объединенных Наций в 1960-м году[1].

За две чеченские войны еще не было покаяния, за депортацию хотя бы символически было. Постановление в ельцинское время вышло[2]. Это очень дорогого стоит. В российских документах стоит, что депортация калмыцкого народа является геноцидом. Это хорошая первая ступень. С этим можно уже идти в Организацию Объединенных Наций и на международном уровне суд в Гааге, чтобы суд признал геноцид. Я родилась на своей родине в Калмыкии. Единственная в семье из четырех детей [родилась не в ссылке]. Я единственная не репрессированная. Остальные все репрессированные. Дедушка, бабушка, родители, братья сестры. Признание депортации геноцидом — это было хоть что-то. За чеченские войны покаяния не было. А ведь там был геноцид. Знаете, как там бомбили ковровыми бомбардировками? Мы, калмыки, рядом — к нам бежали волки. Звери бежали от этих бомбардировок. Люди бежали все, кто богатый, они все в Москву и за границу. А бедные, простые бежали к нам в Калмыкию. У нас было очень много чеченцев. Они потом, правда, уехали назад многие, но многие остались. <…> Вот недавняя чеченская война. Как нам русские отвечают? Даже бровью не поведут, потому что как будто не людей там убивали. Нет покаяния, а без покаяния нет будущего. Поэтому у России нет будущего.

Анонимная активистка:Тот же Руслан Габбасов, он был очень против феминизма, ЛГБТ. А сейчас и феминисток репостил и ФАС себе на канал. Я не знаю, насколько искренне. С одной стороны я очень симпатизирую многим вещам, которые он делает, потому что он и его Башнацполит — единственное оформленное течение сейчас, но, с другой стороны, они отвратительные гомофобы и со многими вещами я не хочу солидаризироваться и от души поддерживать их не буду.

Понемногу слежу за всеми башкирскими активистками и за эко-движением. Оно у нас тоже интересное, мне кажется, за ним будущее. Если что-то у нас будет происходить, если когда-то начнется движение за независимость, то оно начнется с экоактивистов. На Куштау и было как раз объединение самых разных политических сил, когда фем стояли бок-о-бок с мусульманскими традиционалистами и все было нормально, на Торатау тоже такое было. Это такая вещь, которая рождает священный гнев, потому что природа ни к какой политике не относится и все знают, что природу нужно защищать. Это абсолют, нужно защищать детей и природу тоже нужно защищать. Поэтому все вышли на Куштау и власть испугалась, потому что пытались обставить, что одни ваххабиты там собрались бородатые, народ пугали разными страшилками, а люди приезжают туда и видят, что там буквально все.

Эльза Очир: На данный момент мы работаем в основном с «Конгрессом ойрад-калмыцкого народа», «Лигой свободных наций» и несколькими политическими активист: ками из соседних стран, таких как Казахстан и Грузия. К сожалению, для большинства других организаций мы слишком радикальны и слишком политизированы.

Будущее

Раиса: …разные активисты, разные, географически разные, находятся в разных городах, в разных странах живут. Единственное, в чем мы едины, это в том, что Республика Саха должна быть независимым государством. У нас в этом плане вообще нет никаких вопросов.

Независимость, независимость, только независимость, только самоопределение. И, конечно же, все по нормам международного права. По правилам, по законам.

А с другой стороны, знаете, еще возникают такие вопросы. Если вы будете выходить из состава Федерации, вы таким образом федерацию разделите на две половины. Дальний Восток и Россия, а мы как бы между. Не легче ли вам объединиться с Магаданской областью и Чукоткой? Для того, чтобы выйти из состава Федерации? Вы будете, получается Дальневосточная республика, как было в прошлом. Ну, не знаю, посмотрим. Мы же только в начале пути.

Деколонизации — это значит, колония перестает быть колонией, и становится независимым государством с независимой экономикой, с независимыми политическими организациями, с независимым, с нормальными выборами, демократическое государство и с нормальными выборами, с нормальным, в общем, со своими. Со своим собственным своей конституцией, со своей армией, со всем со всем тем, что мы подразумеваем под понятием независимое демократическое государство.

Все те люди, которые проживают на территории любой национальности, они все являются нашими соотечественниками. Они же наши соотечественники. Русские и этнические украинцы, которые у нас их много, весь юг республики заселен

этническими украинцами, они может быть страдают даже в большей мере в большей степени от колониальной политики Кремля, чем мы. Они точно такие же жертвы режима, потому что они же зарплаты получают такие же низкие, да, живут в таких же условиях для северян, живут на окраинах, куда не доедешь и получают этот несчастный северный завоз. И в тех же бараках живут, им же обмануты. Не хотелось бы, чтобы перекосы были такие же, как в 90-е годы, когда саха очень негативно относились к русским. И были, мы знаем примеры многочисленные, когда были столкновения между русскими и саха. Не хотелось бы, чтобы так было. Мы должны понимать, что все-таки это наш общий дом, нам там жить. Хотелось бы, чтобы была одна нация саха. Вот так же, как поляк — это тот, кто живет в Польше, имеет гражданство польское, он поляк вне зависимости от его этнического происхождения. Так же, как в Украине живут украинцы, нация, несмотря на их разные этническое происхождение. Хотелось бы, чтобы в Якутске, в Якутии, у нас в Республике Саха, несмотря на этническое происхождение, все мы стали одной нацией.Г.: …есть люди, которые хотят, например, чтобы объединились разные регионы, нерусские из России, например, союз с Тывой, Бурятией, Якутией… Мы еще отделены от них территориально. Они кучкой, а мы отдельно. Мы ближе к кавказским республикам. Есть такое мнение. Есть те, кто говорят, что вообще не мне решать, только если наш народ решит. И конечно, никто не будет насильно это мнение навязывать. Есть люди, которые говорят: «Ну, я так сильно не хочу отделения». А есть

люди, которые говорят: «я вообще не особо за отделение, но за большую автономность». Но больше людей, я бы сказала, за [отделение].

Хочется, конечно, чтобы народ власть имел, чтобы сменяемость была, прозрачность. У нас сейчас большая проблема именно с центром, отдаем ресурсы центру, а сами не имеем возможности развиваться. Поэтому нам нужно, чтобы деньги оставались у нас и вкладывались эффективно во что-то. В идеале, чтобы больше была власть народа. Я лично считаю, что надо местную власть усилить, потому что у нас очень сильно убили села, свободу слова и собраний…

Есть идеи объединить ойратов по всему миру. «Калмыки» это колониальное название. А мы себя называли ойратами. И у нас есть родственники по народу в Монголии. Их там даже больше, чем у нас почему-то. Нашего народа очень много по миру и, по идее, нас там осталось довольно мало, в России, и вымирают очень многие. Но у нас есть потенциал. Может быть, к нам приезжать будут, будет какая-то международная связь.

Мария: Условия надо создать, надо, чтобы экономика заработала, чтобы та же Калмыкия сама по себе была. Да пусть мы будем бедными. Независимость это не значит, что у нас хорошая жизнь начнется, она такая же будет плохая. Но дело в том, что мы плохую уже имеем. Она лучше уже не станет, понимаете? Но хотя бы мы будем сами по себе жить. Свою культуру спасем, как народ себя спасем. Мы уж попытаемся.

Сначала надо дать всем свободу, я считаю. <…> Регионам нужна свобода. Империя, она как? Она же «разделяй и властвуй». У нас человек человеку враг. Вот это чувствуется. Например, украинцы, когда деньги собирают, они, знаете, как кидают, а наши не кидают, даже если есть деньги. Не привыкли. Нет горизонтальных связей. Вот почему нужна независимость. Независимость это не каприз. Нет, это условие выживания народа. По-другому мы не выживем. Растворимся, во-первых. А во-вторых, наши земли будут только колониальным придатком, ресурсами, понимаете? И культура наша пропадет, и язык пропадет, потому что культуру и язык поддерживают только живые люди с экономическим потенциалом.

Просто мы хотим добиться большего. В будущем все равно появится возможность [получения независимости и отделения]. Понимаете, колесо времени уже повернулось. Я так считаю. Можно сейчас его остановить, но через какое-то время это все равно случится, назад хода нет.

Анонимная активистка: Мне кажется, что есть такой шанс на счастливый исход. Если вдруг там вся Россия начнет разваливаться, и мы окажемся, как с ключами от квартиры, с независимостью в руках. Такое оно могло быть, когда, допустим, развалился СССР. А почему бы и нет? А вдруг такое может случиться? Так, наверное.

Если нам нужно будет выйти завтра защищать город Башкорт, я пойду даже с каким-нибудь самым радикальным башкиром его защищать. Или за Куштау, или против золотодобычи. Другое дело, что они там будут там меня костерить за мои взгляды. Поэтому мне очень интересно, как все это будет дальше, здесь, внутри происходить. Мне хотелось бы, на основе общности взглядов, находить своих и хотя бы общаться, представлять. Поэтому я начала этот новый проект — «Прекрасный Башкортостан будущего». Чтобы люди писали о том, как они представляют себе Башкортостан будущего, что там, как будет.

У меня есть несколько представлений. Я точно знаю, что там будут однополые браки, что там будет правительство состоять поровну из мужчин и женщин. А про остальное нам надо думать. Мне очень интересно думать, мечтать, представлять. Мне кажется, этого не хватает особенно сейчас, когда все так тяжело и плохо, возможности просто хотя бы в полушутку все это представить.

Эльза Очир: Возможно, мой взгляд на будущее слишком оптимистичен, но чем больше я узнаю о ситуации в республиках, тем больше вижу в распаде России единственное решение многих наших проблем, связанных с сохранением культуры, языка и даже выживанием народов.


Нина Нодирова

[1] https://www.un.org/ru/documents/decl_conv/declarations/colonial.shtml

[2] Законом Российской Федерации от 26 апреля 1991 года № 1107-1 «О реабилитации репрессированных народов» репрессии народов СССР, в том числе калмыков, были признаны актом геноцида. 

полные материалы и перевод доступны на сайте проекта