Женщины попадают в наши новости, когда становятся жертвами: отрубленные руки мертвых студенток; матери выходящие в окно с маленькими детьми; декриминализация закона о домашнем насилии — это только часть новостной повестки.

Если оторваться от криминальной хроники, женщина по-прежнему остается невидимой. Мы знаем о pay gap, о том, что домашняя работа остается невидимой для экономистов и политиков. А еще мы знаем, что разговор о том, какую роль играет женщина в успехе того или иного предприятия, вызывает раздражение у публики.

Женщину отлично видно в общественных пространствах — на детских площадках, в поликлиниках и школах почти всегда вы встретите чью-то мать, дочь или сестру. Но попробуйте вспомнить, когда вы последний раз читали статью, где женщина выступала бы не в качестве объекта насилия, а была бы изобретательницей, политической деятельницей или учредительницей университета?

Чтобы мой аргумент был нагляднее, проведите эксперимент: не организуя масштабных опросов, откройте статью в википедии про высшее женское образование в России. Во второй половине 19 века те немногие учебные заведения, в которых женщины могли учиться почти что наравне с мужчинами, всегда носили мужские имена: курсы Герье (организатор был профессором истории), Бестужевские курсы (названные в честь другого профессора истории). Из пяти учреждений, в которых могли учиться женщины, только про Казанские курсы можно прочесть, что они были организованы женщинами. Среди десятков фамилий этой статьи о женском образовании, женскими будет только пять, а из них только про одну, Надежду Стасову, есть отдельная статья с той же википедии. Написанная мужчинами, история считает, что благодетельство министерства просвещения было обусловлено благородством мужчин, стоявших у власти. «Граф Толстой во главе комиссии из графа Делянова, вместе с профессором Бекетовым…»

В этой истории вы не прочтете, что открытию женских курсов предшествовало десять лет работы комитета, состоявшего почти исключительно из женщин, которые добивались аудиенций, искали союзников среди властительных мужчин, писали открытые петиции и публично агитировали за допуск женщин к высшему образованию. Евгения Конради за 10 лет до открытия Высших женских курсов выступила с речью перед собранием из пятисот профессоров, которые поддержали ее желание получить достойное образование только устным словом. Само собой, все эти профессора были мужчинами. Дело сдвинулось благодаря иностранному агенту: в 1868 году Мария Трубникова опубликовала в Ведомостях письмо мировой знаменитости, Джона Стюарта Милля, который выражал поддержку русским женщинам в их стремлении к знанию. О Надежде Стасовой историки пишут, что ей было «поручено наблюдение» за слушательницами курсов. На деле, она их создала, посвятив больше 15 лет тому, чтобы сделать женщину видимой не только для детей и мужа, но и для государственного бюджета. Она добилась, чтобы Министерство просвещения не просто разрешило женщинам учиться, а выделило для этих нужд здание. Об этом ее достижении написана книга, изданная, впрочем, последний раз в 1899 году.

Или вот еще один пример женщины, которая осталась для публики женой ботаника Бекетова, позже ставшего ректором Петербургского Императорского Университета. Вот как писала о ней Стасова: «Помню я их еще с 1864 года, когда они жили на маленькой квартире, а Васильевском острове, у было у них уже трое детей, Бекетов тогда был только еще ординарным профессором, Застала я только его жену (он ушел на лекции), сидящую на диване с ребенком у груди; под столом копошились две старшие дочери, Катя и Соня, обе 2-3 лет, не больше, а она кормит ребенка и в тоже время держит корректуру мужниной книги, тогда выходившей («Систематика ботаники», кажется), а на диване подле нее стоит полная корзина чулок и разного белья, которое надо чинить…». Эта типическая картина мало чем отличается от сегодняшней, когда женщина работает в декретном отпуске без отрыва от стирки носков.

Загруженные своей невидимой работой, женщины не оставляют воспоминаний, почти не пишут дневников. Не занятые войной, политикой и революцией, женщины остаются прозрачными для историков и современников, их взгляд не останавливается на «слабом поле». Историю Надежды Стасовой мы знаем только потому, что ее в своих воспоминаниях рассказал ее брат, знаменитый критик Владимир. Чтобы найти историю Евгении Конради, мне понадобилось два месяца работы в архивах, а важнейшие для истории женщин тексты Марии Трубниковой вообще считаются утраченными.

«Интересно, — скажет читатель, — но зачем нам этот экскурс в историю»? Кажется, он нужен за тем, что за полтора века в России мало что поменялось. Как и 150 лет назад, женщины работают «в длинную», без возможности при жизни насладиться плодами трудов своих. Не удивлюсь, если про Марию Шклярук, которая уже лет 7 занимается реформацией институтов правоприменения в России, напишут «была помощницей Кудрина», а Ольга Романова останется женой, «поддержавшей мужа в тюрьме». Или Алла Самолетова — администраторка, благодаря которой до сих пор работает, учит женщин и мужчин, Европейский университет в Петербурге, останется для истории «секретаршей» Хархордина. И совсем не удивительно будет, если мои внучки через сто лет будут считать свободные суды, гуманные тюрьмы и работающую Думу благами, данными по рождению также, как моя бабушка считала право женщин на высшее образование благом, пришедшим вместе с революцией.