4/4/2022

Я, подданная Марии Антуанетты, ем кекс и вижу землю Бучи. Эта охра снится мне с самого начала войны. Также как и земля Бучи, так же и этот кекс в меня не лезет, он отдает землёй, гравием, сыростью, но я продолжаю его есть потому что это всё, что я могу. Как мне сказать, кому сказать что в меня не лезет? Большинство близких превратились в кивающих болванчиков, понимающих все, что я говорю: «Да, это ужасно. Да, я понимаю.» А я вот не понимаю. Что это за защитный механизм такой, если он защищает меня от того, чтобы быть человеком? Защита, защитить, защищают, освобождают: трудно не поддаваться соблазну провести аналогию с «русским миром», но это значило бы создать логический ряд там, где его нет. В защитном механизме, прости Господи, психики логика есть — а в «русском мире» только глупый каприз, который превращает всё в пепел. Буча, Ирпень, Мариуполь — кровавый след чужой диллюзии. Но это вы и без меня знаете.

«Мені так важко чути мову окупанта». Я понимаю, но отказываюсь создавать логику этому наступлению. «Это потому, что ты так говоришь». Нет, это потому что он так говорит! Я не буду точить эти тупые вилы. Fuck off, я надену этот костюм медсестры, потому что я так решила. Спасибо, что нарисовали его, а теперь я пойду, и в нем же вас и убью.

Первый раз Буча стала ближе, когда я подслушала разговор о том, как три танкиста изнасиловали девочку. Тогда я не начала бежать или вырываться, я хотела сначала пойти на сделку, потом хотела изрезать себе лицо, чтобы стать менее красивой. Но дырок от этого у меня бы не стало меньше, так что я захотела зашить себе вагину. И анус. И рот. Начала гуглить можно ли сменить пол в домашних условиях, быстро. Подумала вывернуться наизнанку, но они уже тут. Вспомнила советы, как вести себя, когда изнасилование неизбежно: «Ведите себя как Германия».

Их было трое. Трое. С одним ещё можно договориться, но трое — это уже товарищество, они подкрепляются друг другом, я уже в опозиции. Сложно будет переубедить всех троих. Эти трое, или один, или в один голос говорят: «У нас тут организация. Что я скажу кентам?». Идея, у них уже есть идея, слишком поздно. А я враг, так же как и любой, кто идёт против идеи. Каждый аргумент только подтверждает различие, каждый раз, когда думаешь, что есть выход — попадаешь в ловушку, сама ставишь кирпич в стену. Когда–то я надеялась, что меня спасет мое чувство юмора, или я смогу их убедить, что буду намного полезнее не изнасилованной, как и они. Ага.

Может если я раздену их раньше, чем они успеют раздеться сами? От паники в голову лезут самые дурные мысли. Это же грубо.

«Представьте, что это не вы и не ваше тело, а кого-то другого». Кого другого? Зачем мне желать этого кому-то другому? «Представьте, что это сериал или кино». Какое, «Необратимость»? Будь проклято такое кино, будь проклята «Необратимость» за то, что это может быть кто-то другой.

Я смотрю на себя, а у меня на груди надпись «БОРОШНО», букв не видно, но я понимаю, что это оно. Ага, значит это всё неправда, значит я осознаю себя в этом сне. Вот и ключ: это не кто-то другой, это я, но только я во сне, а значит это всё неправда. А они дальше снимают, передают меня из рук в руки, дети говорят «спасибо», а потом их берут и передают, и другие дети говорят «спасибо», а я же понимаю что это всё неправда, и кричу «Это всё неправда! Неправда! Неправда! Да-да-да! Неправ-да!». А у меня полный рот муки. Один из них говорит: «Глотай, ни то уебу прикладом». Он сам, наверное, никогда не пробовал, сука, глотать муку.

Но в этом же нет никакого смысла! Это какая-то белиберда. «Это ни на что не похоже». Я смотрю на эти фотографии, и вижу курицу. Я читаю эти новости, и вижу курицу. Набор пикселей разных цветов, которые не имеют для меня ни наименьшего смысла. Я помню, как один мой друг рассказывал, как он был в АТО: я слушаю и понимаю, что ничего не слышу. Пытаюсь как-то прорисовать в голове тот танк, о котором он говорит, а потом @&#+($% и «доступ заблокирован». Как звучит война, которую никто не слышит? Как курица, наверное.

Я смотрю на часы. Я не вижу их, но всё равно смотрю, даже пытаюсь разобрать цифры, но от постоянного пошатывания это ещё сложнее. Да и времени я больше не чувствую, вещи просто случаются, как тут положено. Но она закончила. Я машинально оттряхиваюсь и говорю: «Ну что ж…», а она продолжила: «Да-да, теперь я обязана на тебе жениться». Она права. Но это всё формальность, мы обручились как только она/он/они вошли. Hi War, what is your pronounce?

Ну всё, думаю я, пора бы, что ли, и просыпаться. А то тут кто-то открывает дверь с улицы, нужно бы их прогнать. Я хочу встать, но не могу пошевелить ни ногой, ни рукой, и крикнуть не получается. «Ага, это, получается, сонный паралич» — думаю. Ну, сейчас я глубоко вдохну через нос, выдохну и крикну чтобы они шли нахуй отсюда. Скорее всего это та вечно бухая соседка, потомственная КГБ-шница, которая живёт напротив и обвиняет меня в том, что я квартирантка (это чистая правда). Какое же у нее огромно преимущество в том, что она тупая алкашиха. Она может вести себя как хочет, а я не могу разговаривать с человеком как с отбросом, но я учусь, хоть мне и не приятно разговаривать с ней на одном языке. Я всё ждала повода сказать ей: «Как я блять сейчас возьму свою швабру и как отпизжу тебя если сейчас же не вернёшься в свою пробуханную нору!». Так вот, я глубоко вдыхаю через нос, выдыхаю, и с огромным усилием кричу: «Эй!»

Я просыпаюсь. Смотрю вокруг, кричу: «Эй! Эй! Эй! Эй! Эй! Эй! Эй! Эй! Эй!». Как будто не верю, что много кто не проснется сегодня, или проснется там, куда доступ закрыт.