Его последние фильмы похожи на записные книжки. На визуальные заметки, перемежающиеся с выписками и размышлениями. В этом есть нечто исповедальное, глубоко личное. Он снимает фильмы, чтобы высказаться, но не чтобы рассказать. Меж его отрывочными видеовысказываниями, текстовыми высказываниями, аудиовысказываниями есть связь. Но чтобы эту связь понять, нужно стать им самим. Он даёт возможность зрителю познать Другого. Но это априори невозможно. Мы можем познать Годара лишь постольку, поскольку наш опыт становления, становления в уникальном жизненном пространстве соприкасается с его опытом обретения себя.

Он снимает не для того, чтобы быть узнанным, услышанным, а для того, чтобы узнать и услышать себя. Это похоже на опыт такого общения, где человек, разговаривая с себе подобным, отчаянно пытается разговаривать с самим собой, увидеть в Другом себя. На опыт такого общения, где человек говорит с собой через другого. Но только похоже. Нет в монологе Годара отчаяния, он ведет беседу с собой. Спокойно. Словно так и должно. Он не узнает себя, но себя утверждает, высказывает.

Записные книжки, кажется, лучшее определение. Как происходит это личное высказывание, это самоговорение с помощью них.

И если размышлять о говорении Годара со зрителем, то думается, что идет он по пути от социальности к аутичности.