Дарья Селецкая живёт и творит в Петербурге. Поэтика, в которой создаются её произведения — магическое, архетипическое, онирическое. В совершенстве владея классическими техниками работы с формой, она синтезирует их, покидая узкие пределы отдельных жанров, и обращается с помощью этой междисциплирнарной практики к теме чувствования и осмысления мира.

Там, где корона, скипетр и держава оставляют всё меньше пространства для дыхания, любые стратегии ускользания от муштры, разнарядки, цензуры и подавления — это стратегии освобождения.

Дарья уверенно отряхивает от пыли XX века старинный и отнюдь не исчерпанный мотив романтиков и разрабатывает его в собственном направлении, что позволяет ей довольно убедительно показать: тотальному полицейскому порядку и бюрократической логике сегодня оказывается возможным противопоставить не только привычные стратегии и образные ряды контркультуры (увы, часто либо распадающейся в поле субкультуры, либо затвердевающей в «идеологически верных», но по сути бесплодных клише, бесконечно переставляемых) — также им оказывается возможным противопоставить и принципиально иные формы схватывания мира и встречи с ним.

Там, где каток капитала сделал реальность стерильной, а машина государства — принципиально подконтрольной и прозрачной, ускользанием, среди прочих путей, оказывается также и выход за пределы потребительского видения окружающих предметов, сугубо функционального понимания пространств — городских, жилых, обитаемых; прочь от безвкусной инерции повседневности, погружающей миллионы людей на дно депрессивного бесчувствия.

Но что обратно этому механистичному распаду? Одушевление реальности, революционное возвращение себе сил удивляться красоте и пронзительно переживать её, не нуждаясь в коммерчески рентабельных стимуляторах; прочитывание привычного как сквозь затерянные в истории искусства мотивы, так и сквозь встраивание их в новые контексты и темы. Идёт ли речь о цвете, о формах, сюжетах или образах.

Подобно тому, как романтики бросали вызов техноцентристскому, этатистскому и, в своей скрытой основе, глубоко властническому проекту Просвещения, современный неоромантизм притязает на то, чтобы переживать мир как пространство красоты и возможной гармонии, но не производства капитала и реализации сакральных иерархий. Открытие его в этом качестве создаёт одно из главных оснований для понимания его ценности, а значит — и необходимости бороться как за её сохранение, так и за её доступность для всех.

Лейтмотив поэтики произведений Дарьи Селецкой — измерение демонического. Помимо очевидно богатого эстетического потенциала, в этом есть и пронзительная политическая нить.

Во-первых, исторически (особенно в северной Европе и на Руси) клерикальное христианство знаменовало собой конец вольной жизни целых обществ, и перспективное основание для развития, а затем, в XII в., и окончательного установления политического единоначалия. В этом смысле языческие мотивы таят в себе потенциал не только к правому, чисто традиционалистскому развороту, но и к развороту радикально левому — к тематике воли, самоорганизации, свободной телесности, и т.д.

Во-вторых, в разные века, в многочисленных протоанархистских религиозно-еретических течениях — по-разному осмыслялся мотив власти Бога. Во многих из них его образ трактовался как источник власти, а образ его вольнолюбивого, но поверженного сына — Люцифера — как образ бунтаря, восставшего против жестокого самодержца, чьей волей правители издавна объясняют горе и бедность народа. Этот сюжет можно встретить, к примеру, в романе «Консуэло» писательницы-романтика Жорж Санд. Этот мотив политизации люциферианского, «сатанинского» повторялся по всей Европе и на Руси — в многообразных вариациях.

В-третьих, образ ведьмы, возникший в период становления централизованной государственности как эффективная полицейская мера заклеймления нелояльных власти и насаждаемому ей порядку, давно был осмыслен современным гуманитарным знанием как преднамеренно клеветнический и политически репрессивный. Неслучайно весьма популярным политическим лозунгом феминизма по всему миру стали слова: «Мы — внучки тех ведьм, которых вы жгли на кострах инквизиции»: «ведьмы» эпохи Возрождения погибали за храбрость отстаивать свою свободу. В своём манифесте о женском синдикалистском союзе немецкая анархо-феминистка Милли Витткоп пишет: «Когда впоследствии христианское учение уже задохнулось в церковной догматике, а женщина была провозглашена матерью всех пороков, ещё долгие годы женщины продолжали бороться за свои человеческие права. Они были деятельными участницами антицерковных движений и погибали как «еретички» и «ведьмы» на бесчисленных кострах инквизиции, пройдя перед этим все муки пыточных камер. Лишь после того, как все эти движения были утоплены в крови, а церковь вышла с поля сражения победительницей — лишь тогда в женщинах угас и вдохновлявший их зов».

В этом смысле образ ведьмы — образ глубоко эмансипаторный и политичный.

Прочная связка между образом ведьмы и страхом — отдельный сюжет в этой теме. Затрагивая его по касательной, упомянем лишь, что как в западной, так и в восточной культуре довольно распространён мотив пугающего призрака как голос нечистой совести (например, «Солярис» А. Тарковского или «Рингу» К.Судзуки). Проще говоря, то, что «ведьмы» вошли в культуру как «страшные, опасные, пугающие» фигуры, лишний раз подчёркивает во-первых, сам характер этого феномена как вызванного беспрецедентными политическими преследованиями неугодных, свободных, во-вторых, — вытесненное чувство вины за совершённое насилие.

С этой точки зрения, пугающие свойства «нечисти» могут быть осмыслены как своего рода бессознательное властнического политического порядка — как чулан, в которой принято заталкивать воспоминания об отвратительных преступлениях во имя сакральной власти.

В этом смысле поэтизация «демонического», «нечистого» — это выявление, акцентирование сотворённого, это вверение голоса всему, что было искажено до пугающего образа, чтобы быть забытым и являться лишь по ночам — в кошмарных снах этатистского миропорядка. Нечисть — это нечистая совесть властителей мира, дремлющих среди филоновского «Пира королей»; это — формы, которые вытесненное самостоятельно стяжает себе по своему усмотрению, будучи лишённым слышимости в стерильном мире дисциплины и порядка.

С этими образами виртуозно работает Дарья Селецкая, создавая своё внежанровое высказывание, своё собственное измерение магического, позволяющее передохнуть чувству не только от дисциплинарного пространства окружающей реальности, но и от нарочито агиточных форм мейнстримной протестной эстетики, а также создающее альтернативные порталы в переживание эмансипаторного.

Ресурсы художницы:

https://www.instagram.com/myrmeleonjw/,

https://vk.com/myrmeleonjw

livemaster.ru/myrmeleonjw