У женских персонажей романа Оноре д`Юрфе, как правило, мужские греческие имена: Алексия, Клеона, Леонида. Даже собачку зовут Меланпа. Многие ли обращают на эту странность внимание? Зато все замечают переодевание Селадона в женскую одежду — это сильный сюжетный поворот. Запоминаются и расставленные по течению очень длинного романа живописные экфрасисы, прямо иллюстрирующие традиционные мифологические сюжеты.

Эти экфрасисы насыщены пасторальными иллюзиями. Но и фон, на котором рассказываются романные экфрасисы, сам насквозь мифологичен. Однако фон этот остается в тени, в то время как экфрасисы бросаются в глаза. Не только читателям, но и персонажам. Просыпаясь во дворце Галатеи, Селадон не видит разницы между этими двумя пластами, но зато с легкостью, без всяких усилий, автоматически смешивает физическую реальность с изображенной на картинах. Тем самым автор «Астреи», а вместе с ним и экранизировавший роман Эрик Ромер, доказывают — точнее, показывают — превосходство изображения над словом.

Но мы попробуем расплести мифологический и пасторальные пласты. Для этого всмотримся в живописные полотна, попавшие в «Любовь Астреи и Селадона».

Теперь взглянем на картину с Сатурном (Кроном), пожирающим собственных детей. Что общего у него с нимфами и пастухами? Сатурн — это чёрная, теневая сторона Аркадии. Со смертью Сатурна завершается и Золотой век (1). Он покровительствует земледельцам. Попавшая в фильм Ромера картина с Психей и Купидоном (2) напоминает о разнице между видимым и невидимым. Несчастья Психеи начинаются с того, что она с помощью лампады выясняет, как выглядит её возлюбленный. (Внешняя красота — лишь наименьшее из достоинств Астреи, говорит Сильвия).

«Суд Париса» выворачивает наизнанку посыл «Сатурна»: изображая хотя и конфликтную, но, в общем, мирную сцену, картина скрывает чёрные последствия суда: десять лет кровопролития под Троей.

Оживляя «Суд Париса», Селадон совершает двойной подлог, своего рода отрицание отрицания: изображая юношу, он притворяется девушкой. «Два Купидона» вводят другую дихотомию: пошлого и возвышенного, отсылая к изложенному в «Пире» Платона мифу о двух Афродитах, каждую из которых сопровождает свой Амур.

Изображённый в романе V век — с его условными пастухами, загадочными нимфами, друидами и кельтскими аллюзиями — почти так же далёк от первых читателей «Астреи» в XVII веке, как и античность. Описания галльских древностей столь же мифологичны, как и описания древностей греко-римских. Чем, в самом деле, друид, прописывающий волшебные травы, реалистичнее Сатурна, пожирающего собственных детей, а водящая Селадона по садовому лабиринту Галатея приземлённее Психеи, капающей маслом из лампады на сына Афродиты? Начиная с имён персонажей и заканчивая пейзажами роман совершенно условен. Его пейзажи условны тоже.

Для современного глаза пасторальный пейзаж — это не совсем пейзаж. Впрочем, для несовременного глаза тоже. Возьмем, Сезанна. Изображая гору Сент-Виктуар, Сезанн исходил из натуры, которую предоставлял ему Экс-ан-Прованс. Однако сравнивая результат с фотографиями горы, мы видим, что и Сезанн написал не натуру, а жанр. Внутри картин Сезанна вообще нет места для объектов, способных послужить источником экфрасиса. Ещё меньше поддаются экфрасису эти картины сами по себе — их нельзя описать, уменьшить, превратить в медальон; проще купить билет в Экс-ан-Прованс, чем сделать это.

Единственная «Пастораль» Сезанна производит зловещее впечатление — это, скорее, антипастораль.

Кто-то возразит, что Сезанн, с его гениальным дефектом зрачка, и не был реалистом. Но дело не в манере этого художника, а в том, что, вероятно, любые пасторальные пейзажи, даже самые реалистичные на вид, отталкиваются не от натуры, а от жанра. Даже «Купальщицы» и «Прачки» Буше не изображают природу, а используют её для изображения составляющих пастораль элементов. От «Пейзажа с водопадом» Ватто пасторали Буше отличаются техникой и комбинацией элементов, но не натурой.

Совсем другое дело — настоящие пасторали, в том числе литературные. Это идеальный резервуар экфрасисов. Именно поэтому длинные романы вроде «Астреи» прекрасно поддаются сокращению и пересказу; в случае с такого рода текстами сокращенный пересказ не оборачивается кощунством. Что до Д`Юрфе, то он справляется с этой задачей не хуже Буше и Ватто. «Le pays de Lignon est donc un paysage littéraire au sens fort du terme: il n’est pas représentation d’une nature, mais construction signifiante qui donne à une culture le visage d’une nature», — замечает Jean-Louis Haquette (3).

Сделаем важную оговорку. Хотя «Астрея» перенасыщена античными аллюзиями, а их разгадывание доставляет удовольствие, в конечном счёте эти ссылки никуда не ведут. Скорее, это литературная игра, чем адаптация древних сюжетов. Какая, скажем, связь между собакой Меланпой и отцом Кодра и шестнадцатым царём Афин Меланфом? Экфрасисы, включённые в роман, конкретнее и содержательнее и даже в каком-то смысле реальнее.

Но в том, что касается подбора имён, д`Юрфе почти полностью зависит от античности. Кто, например, такая Галатея, удерживающая при себе Селадона, подобно тому, как удерживали Одиссея Калипсо и Цирцея (4) ? Галатея — персонаж «Метаморфоз» Овидия, откуда д`Юрфе, вероятно, почерпнул также имя Селадон:

occidit et Celadon Mendesius, occidit Astreus

matre Palaestina dubio genitore creatus (5).

(Ovid. Met. 5, 144)

Селадон же — и вовсе «говорящее» имя. Колонны перистиля «Дома Гладиаторов» в Помпеях сохранили для нас редчайшее употребление этого имени: гладиатор Селадон (по-латыни — CELADUS) выцарапал полдюжины неприличных граффити, самое известное: SUSPRIRIUM PUELLARUM CELADUS TR. Не имея римского гражданства и будучи по национальности фракийцем (TR) и нося фракийское имя, гладиатор взял себе «говорящее» греческое прозвище, означающее: шумный, стремительный, бурный.

Имя гладиатора, равно как и Celadon у Овидия, несомненно происходит от греческого глагола κελᾰδέω — шуметь. Производные от него прилагательные встречаются у классического авторов, — у Гомера это название шумной, бурной реки Kελάδων (Il. 7.132). Kελάδων упоминается в качестве реки и в «Описании Греции» Павсания (Paus. 8.38), а в одной их схолий к Гомеру даже уточняется: Kελάδων ποταμός Αρκαδίας, то есть река «райской» Аркадии. У Гомера это ещё не эпитет, а у подражавшего ему позднего эпического поэта Нонна Панополитанского (V век н.э.) κελάδων уже становится постоянным, хотя и нечастым, эпитетом и стабильно применяется к рекам и водным потокам, в том числе к текущей вокруг земли реке Океан (Nonnus 6.316, 31.190).

Словарь Littré подтверждает предложенную нами этимологию: “Nom d‘un personnage du roman de l’Astrée, qui, langoureusement passionné, est toujours aux pieds et aux ordres de sa bergère; pris de Céladon, nom d’un héros mythologique qui est dans Ovide, et qui vient de κελάδων, bruyant”.

Знал ли д`Юрфе об изложенной у Арата (315-240 до н.э.) в поэме «Явления» версии, что богиня справедливости Астрея — дочь титана Астрея (Αrat 1.98-105), сказать трудно. Даже если д`Юрфе исходил из более распространённой версии, что Астрея — дочь Зевса, он мог встретить в первой книге «Метаморфоз» (Ovid. Met. 1.149) женское имя Астрея и сделать собственные выводы. Не является ли эта странность ключом к финалу любовной истории Астреи и Селадона: их эротическое воссоединение происходит при помощи весьма странного гендерного переворота.

Но главный наш источник — именно Овидий. Имена Селадон и Астрея даже по отдельности крайне редки в сохранившимся от античности корпусе латинских текстов, в приведённой же выше строчке Овидия они встречаются оба. Загвоздкой — но одновременно и ключом — является то, что Astreus — мужское имя (6), а не женское. В «Метаморфозах» встречается имя Астрея и в женском роде. Не это ли источник гендерных мерцаний и травестии Селадона.

Переводивший в XIV веке монах-францисканец (7), упрощая Овидия, передал смутное происхождение Астрея — le bastard (8). Не отразилось ли это в завязке «Астреи»? Важная сюжетная деталь: вражда родов Астреи и Селадона началась с того, что отец Астреи претендовал на мать Селадона, но получил отказ.

В условной реальности, где одна и та же девушка может быть одновременно дочерью двух отцов (Зевса и титана Астрея) Селадон и Астрея могли бы происходить от одной матери. Их любовь — фактически инцест.

Легкость, с которой одна из влюбленных в Селадона нимф обращает свою чувство в дружбу, допустимую между братом и сестрой, укрепляет это предположение.

Автор «Астреи», быть может, и не вдавался в такие подробности, но — судя по количеству аллюзий на Овидия — он совершенно точно связывал «шумное» имя Селадон с рекой Линьон. Эта река прямо связана с Селадоном, — и с ним самим, и с его именем. Неудавшаяся попытка самоубийства Селадона и его падение в Линьон не случайно становятся завязкой всего романа. Нужно согласиться с формулировкой, вынесенной в названии статьи французской исследовательницы Maurice Debesse: «Un personnage principal de L’Astrée: le Lignon» (9).

Именно река Линьон, этимологически связанная с Селадоном, связывает два пласта романа: пасторальный и мифологический. И, кажется, Эрик Ромер, экранизируя роман, эту связь чувствовал. Когда Астрея читает оставленное на коре письмо Селадона, за втором плане шумит Линьон. Когда же река из кадра исчезает, в нем появляется сам «бурлящий» Селадон — если не как изображение, то как слово.

Примечания:

(1) Жизнь пастухов Золотого века, когда правил кровожадный Сатурн, описана Вергилием в «Буколиках» и «Георгиках».

(2) Она восходит ко вставной новелле в «Метаморфозах» Апулея.

(3) Haquette Jean-Louis. Natures feintes: les paysages de L’Astrée et la fortune du roman d’Honoré d’Urfé. In: Cahiers de l’Association internationale des études francaises, 2008, n°60. pp. 149-167. p. 157.

(4) Можно в этой связи вспомнить и удерживавшую Энея Дидону из четвертой книги «Энеиды» Вергилия.

(5) Вольный перевод «Метаморфоз» на старофранцузский (L’Ovide moralisé) был сделан ещё в XIV веке и передаёт это место так:

Et Celadon de Meudesie

Et puis Astreon le bastard.

Но, разумеется, д`Юрфе мог пользоваться и латинским изданием, имевшим большое значение для европейской культуры. Изданные впервые в 1488 году в Брюгге «Метаморфозы» Овидия, как известно, были, наряду с Библией, главным поставщиком мифологических образов для новоевропейской живописи.

(6) Второе упоминание титана Астрея в «Метаморфозах» — Ovid. Met.14, 545.

(7) Его не следует путать с Pierre Bersuire (1290–1362), автором другого сочинения со схожим названием — Ovidius Moralizatus.

(8) Споткнулся средневековый интерпретатор и на имени Astreus, — трудно сказать, из–за мужского ли рода вместо ожидаемого женского или по другой причине; на это обращает специальное внимание комментатор Cornelis De Boer. См. Ovide moralisé, poème du commencement du quatorzième siècle publié d’après tous les manuscrits connus par C. De Boer: Tome II 1920, p.196.

(9) Colloque commémoratif du IVe centenaire de la naissance d’Honoré d’Urfé, Bulletin de la Diana, 1970, n° spécial, p. 47-56. Maurice Debesse выделяет следующие функции Линьона: “axe du roman, image de la beauté, miroir des personnages, image du temps, Lignon-refuge, Lignon ami de l’auteur” (Haquette, p. 151).