22.08.2017

Любые серьезные отношения рано или поздно требуют оформления, бумаги о разводе, браке, смерти или, например, маленького рассказа о чтении, потому, что книги в жизни некоторых людей иногда занимают место родителя, друга или врага.

Когда мне исполнилось пять, я поняла, что владею магией — складывать буквы в слова, а те в свою очередь в предложения. Пока я плохо улавливала смысл читаемого и поэтому просто наслаждалась звуками, моими любимыми словами были «репрессия», «абсцесс» и «хиромантия». Я катала их во рту, словно барбариску, заклинала напевно, попутно вытягивая тонкую шею, грозя сломать ее о двойное «эс». Меня научили читать и забыли об этом, грянули девяностые, заботиться о подходящей детской литературе было некогда. Я читала книги, до которых могла дотянуться. Их было всего две — «Преступление и наказание» Достоевского и Советский медицинский справочник.

Достоевский — огромный коричневый том, кажется третий, из полного собрания сочинений, выброшенный из него, как непутевый сын, мне стал неожиданно близок. Дальше первой главы я тогда не продвинулась, перечитывала ее несколько раз в неделю под заботливое квохчанье бабушки, программы «Поле чудес» и трели домашнего телефона. Некая девица постоянно ошибалась, требуя позвать к телефону Рому, а я отвечала ей серьезным голосом: здесь живет только Родион.

Советский медицинский справочник был уникальным изданием. Все заболевания располагались в алфавитном порядке, сдобренные сюрреалистическими иллюстрациями и заканчивались всегда смертельным исходом. Это на какое-то время породило во мне паранойю, я сверяла каждый чих, головную боль и даже расчес от комара с книжкой и выносила неутешительный диагноз. Иногда настолько пугалась, что уходила плакать в ванную, представляя какой будет жизнь близких без меня.

Через какое-то время справочник из дома исчез, оставив после себя три последние страницы, на которых были записаны номера телефонов поликлиники, КСК и некой Любы.

В шесть — в старшей группе детского сада в моей жизни появился ОН. Мой первый писатель. На Восьмое марта один мальчик подарил мне тонкую зеленую книжку сборник рассказов и стихов Эдгара Аллана По. И здесь начинается моя история, как читателя. Я проглотила новеллы По в каком-то безумном голоде, за два дня, почти не выходя из комнаты и еще долго — на протяжении полгода перечитывала их, пока мама не отняла книгу, сказав, что я слишком мала для такой литературы, но было поздно. Все последующее время — до поступления в первый класс — я жила По, играла в его рассказы, собирала трупики насекомых, однажды притащила в дом мертвого голубя, представляя его вороном, за что нещадно получила тапком и первую детскую книгу о животных.

Это была не Агния Барто и не Джеральд Даррел, а Эрнест Сетон-Томпсон, и его животные умирали в каждом рассказе, так что особенно это книга моего настроения не изменила, поэтому всю начальную школу я была странным грустным ребенком.

В пятнадцать я открыла для себя Жан-Поля Сартра, его «Тошноту» и, возможно, дальше бы погружалась в экзистенциальную топь и закончила бы школу в психиатрической больнице, что, кстати, находилась в здании напротив, если бы мне в руки не попали «Муми-тролли» Туве Янссон. Эта умная и добрая женщина просто вернула мне литературное детство — она растворила мою меланхолию, диковатость и какую-то не по годам взрослую усталость в приключениях семейки Муми-мамы и Муми-троля.

Главным моим источником литературы в те времена был алматинский трамвай. Я прогуливала школу, катаясь на нем, и попутно запоминала названия всех книг, которые читали пассажиры, затем выходила на Никольском базаре и попадала в рай.

Вся моя первая библиотека была собрана на этих книжных развалах. Что там только не продавали — загадочный Кафка, пиратский Стивен Кинг, «Иллиада» — совершенно безумная, в обложке из красного бархата и корешком из настоящего перламутра, Сорокин, толстые литературные журналы, пестрые, собранные на коленках, детективы. Продавцы не сильно разбирались в литературе и обычно отпускали книги почти на вес, говорили, например, «до тыщи добей», и домой ты уходил с очень противоречивыми авторами. Совсем рядом стоял Никольский собор, среди книжников того времени была популярна история, что стоит взять в руки «Мастера и Маргариту», открыть на моменте бала у Сатаны, как церковные колокола начинали голосить, словно разгоняя бесовщину.

Иногда я дублировала книги из домашней библиотеки, потому, что эти были новые, а главное мои. До сих пор с трудом даю читать любимые произведения и старым книгам всегда предпочту новые издания, пожалуй, это единственные привычки, оставшиеся с детства.

Моя библиотека перенесла несколько рождений, не один раз я собирала ее с нуля, иногда в ней была только русская литература или наоборот только иностранная. В последнее время состояние моего книжного шкафа стабильно, как здоровье хронического больного, в рецидивах исчезает тот или иной жанр, страна, эпоха, а в моменты ремиссии снова восстанавливается, возможно, в другом авторстве или времени.

Но есть несколько экземпляров и авторов, которые неизменны, они кочуют из коробки в коробку, если теряются, то всегда покупаются вновь.

Владимир Набоков «Защита Лужина»

Людмила Петрушевская «Два царства»

Хулио Кортасар «Письма к издателю»

Дж.М. Кутзее «В сердце страны»

В.Г. Зебальд «Аустерлиц»

Питер Хег «Смилла и ее чувство снега»

Евгения Гинзбург «Крутой маршрут»