Антропоцен — эпоха, в которую деятельность человека приобрела планетарное значение. Это неформальный термин, который в последние годы оказался поднят на научное знамя. В связи с этим произошла переоценка ряда событий в истории природы, и то, что когда-то считалось маргинальным, сейчас печатается в «Nature», «Science» и других серьёзных научных журналах.

Откуда отсчитывать начало антропоцена? Самая распространенная точка зрения — с начала промышленной революции в конце XVIII века. Другие относят зарю антропоцена к «великому ускорению» середины XX века и началу ядерных испытаний, в ходе которых произошло загрязнение планеты радиоактивными веществами. Наконец, есть мнение, что антропоцен начался очень-очень давно — несколько тысяч или десятков тысяч лет назад.

Поиск точки отсчета связан с необходимостью реконструировать палеобиоту, то есть понять, как выглядела природа раньше. Но то, как мы представляем природу прошлого, зависит от исходных научных установок, часто не вполне осознаваемых. Долгое время преобладали две таких установки, во многом определявших характер исторических реконструкций. Первая состоит в том, что воздействия древнего человека считали несущественными. В качестве главного и практически единственного фактора всех изменений природы рассматривали климат. Например, стало теплее и влажнее — выросли широколиственные леса, стало жарче и суше — появились степи, и так далее. Вследствие этого во многих палеоэкологических реконструкциях происходит частая смена растительных сообществ и природных зон.

Этот же подход часто применяют, прогнозируя последствия глобального потепления. Некоторые ученые говорят: по мере процесса потепления сначала будем абрикосы выращивать, потом здесь будут степи и так далее. Эта точка зрения не очень стыкуется с представлениями о биологии видов и их возможности к адаптации. В последние 30 лет в биологии и экологии произошла революция: мы осознали возможности самой природы в части создания и преобразования среды. А также роль человека в долговременной динамике природы. Исходя из этого понятна ограниченность первой научной установки.

Вторая установка состоит в доминировании определенных образов древней природы. Большинство ученых, работавших в XIX — начале XX века, были выходцами из лесной зоны, и поэтому в их реконструкциях пра-природа — могучий первобытный лес. Если бы они выросли в Монголии, в степях и полупустынях, возможно, палеоэкологические теории были бы другими. Но так или иначе, образ первобытного леса долгое время был базовым при поиске точки отсчета.

Следующий вопрос в том, каким именно этот лес был. Долгое время первобытный лес обычно представляли темным. В тайге к этому близок облик современных ельников черничных и зеленомошных. Однако, биоразнообразие такого леса, то есть число видов, которые могут здесь обитать, минимальное, это лес довольно депрессивный и бедный. Даже если мы видим там следы сравнительно долгого развития, например, лежащие стволы деревьев, то общая картина меняется не сильно. В напочвенном покрове почти ничего нет, кроме кустарничков и зеленых мхов.

Дело в том, что леса, окружающие нас сегодня, даже те, которым 500-600 лет, не могут служить корректным образом первобытных лесов. Для природы, если мы мыслим категориями поколений, одно-два поколения — это очень немного. Такие леса обычно сформированы после очень мощных пожаров, приведшим к сильным изменениям экосистем. После пожаров территория обычно заселяется сосной, под ней постепенно начинается возобновление ели. Это фаза, когда экосистема еще далека от равновесия. Сомкнутость древесного полога высока, в лесу нет естественных нарушений, видовое разнообразие минимально.

Важным моментом в корректировке этих представлений стала gap-парадигма. Ее смысл в том, что лес — это пространственная мозаика пятен, находящихся на разных этапах развития и изменяющихся во времени в результате динамических процессов. Неравномерность развития разных участков леса вызвана разрывами или дырками (англ. «gap») в пологе леса. Эти «окна» появляются, когда деревья умирают и падают, выворачивая корневую систему с почвой, и получаются бугры и западины. В итоге формируется довольно разнообразная среда обитания, гетерогенное пространство. Где-то деревья упали, и в «окне» стало светлее, на бугре вывала стало суше, в западине мокрее. Все эти бугры, западины, упавшие стволы создают очень разные местообитания. В итоге здесь могут поместиться виды с разными потребностями, и формируется довольно богатый видовой состав.

Однако таких лесов вокруг нас сегодня практически нет. Если мы посмотрим на большинство лесов, которые нас окружают, там все сильно выровнено. И структура растительности, и освещенность, и рельеф. Мы не видим бугров от вывороченной земли, западин с водой, старых деревьев, групп молодых деревьев в окнах. Все максимально выровнено и сформировано в последние десятки, иногда одну-две сотни лет. В Европейской России можно найти лишь очень небольшие участки леса, которые без воздействия человека или катастрофических нарушений просуществовали чуть дольше — там успела сформироваться эта «оконная» структура.

Gap-парадигма описывает процесс создания разнообразия природой, когда лес предоставлен самому себе, и ключевую роль играют деревья. Она появилась еще в 10-х — 20-х годах XX века при изучении горных лесов Западной и Центральной Европы. Затем о ней вспомнили в 1970 годах, когда стали активно изучать тропические леса. В 1978 году появилась очень важная книга «Тропические деревья и леса. Архитектурный анализ» (Hallé, Oldeman & Tomlinson. Tropical Trees and Forests. An Architectural Analysis. 1978), в которой авторы описали устройство тропических лесов с помощью gap-парадигмы. Идея, что дерево должно вырасти, умереть, остаться на многие годы в виде лежащего ствола и совокупностью этих процессов изменить среду, была важным шагом в той революции в экологии, про которую я упоминал. Это вызвало большой подъем соответствующих исследований в бореальных и умеренных лесах.

Вместе с тем стало понятно, что большинству видов растений требуется для жизни еще больше света, чем может сформироваться в свободно живущем лесу. Живи лес сам по себе хоть тысячу лет, он все равно останется сравнительно теневой экосистемой, и ⅔ видов здесь не поместятся. То есть картина первобытного леса, даже с новых позиций, не вмещает в себя большую часть видов, которая существовала ранее и существует сейчас. И для понимания места этих видов, факторов их существования очень важным оказалось переосмысления понятия «нарушение» (англ. «disturbance»).

Раньше считалось, что нужно изучать типичное и ненарушенное состояние экосистемы, рассматривать его за базовое. Например, часто воздействие животных, таких как лоси или кабаны, на лесную растительность считалось отклонением от типичного состояния. Падение деревьев и образование вывалов также воспринимали как нарушение почвы, которая считалась нетипичной в местах вывалов. Воздействия разных участников экосистемы друг на друга нередко выносили за скобки как катастрофические. Но в какой-то момент пришло осознание, что эти нарушения обеспечивают присутствие в экосистеме многих видов, которые без них исчезают. Этому осознанию способствовало множество исследований, среди которых я хочу обратить внимание на работы H. Remmert (The mosaic-cycle concept of ecosystems — an overview. 1991), О.В. Смирновой (Популяционная организация биоценотического покрова лесных ландшафтов. 1998), F. Vera (Grazing ecology and forest history. 2000). В итоге в 2000-е годы в научный обиход широко вошли два понятия — «ключевые виды» и «экосистемные инженеры». Ключевые виды оказывают «непропорционально» большие воздействия на биоту и среду, формируют тип экосистемы либо могут его изменить. Например, превратить лес в «не лес» или наоборот. Это keystone-species, краеугольные для экосистем виды. А экосистемные инженеры — это те, кто может преобразовывать среду, меняя ее структуру, но не так радикально. Если ключевые виды — обычно довольно крупные организмы, то экосистемные инженеры могут быть очень маленькими. Например, дождевые черви, которые создают плодородный слой почвы. Часто экосистемные инженеры — такие тихие работники, которые небольшими, но постоянными действиями изменяют среду. Однако «переключить рычаг» они обычно не могут и существуют в той экосистеме, которая задана деятельностью ключевых видов.

Самые привычные и широко распространенные ключевые виды сейчас — деревья. Они формируют лесные экосистемы. На большинстве территорий планеты, где способны обитать деревья, после прекращения хозяйственной деятельности заброшенные пашни и луга превращаются в леса. Однако раньше у деревьев было много «конкурентов», способных превращать «закрытые», теневые лесные ландшафты в «открытые» или «полуоткрытые».

Один из самых мощных преобразователей ландшафта сегодня это речной бобр (Castor fiber): он перегораживает реки, обезлесивает значительные участки речных пойм. Это принципиально меняет водный и грунтовый режимы, повышая влажность в ландшафте, разрушает одни местообитания и формирует множество новых. В целом, попадая в бобровый ландшафт в пойме малой реки, мы видим на порядок более живую картину, вмещающую большее число видов.

Оставшиеся в современных лесах крупные копытные — олени и лоси, не могут произвести таких принципиальных воздействий, потому что это не стадные животные. Единственный сохранившийся в Европе вид стадных копытных — зубр (Bison bonasus).

Однако раньше, более десяти тысяч лет назад, существовали так называемые доисторические пастбища. В конце 1980-х — начале 1990-х годов зоолог П.В. Пучков написал замечательную серию статей об этом. Согласно его реконструкциям, ландшафт был «клочковатый», с очень высокой степенью мозаичности. Ее создавали крупные стадные копытные, которых было несравнимо больше, чем сейчас. И каждый вид по-своему менял среду, в результате чего поддерживалась мозаичность ландшафта, которая обеспечивала очень высокое биоразнообразие и смешанный характер флоры и фауны. Это значит, что все виды обитали одновременно на больших территориях, без такого четкого разделения на природные зоны, как сейчас.

В целом это были пастбищные экосистемы с быстрым обменом веществ. В отличие от «классических» лесных, так называемых детритных экосистем, здесь все происходит быстро — поели и вернули, в том числе, азот в доступных формах. Это важный момент, потому что недостаток азота — это существенная черта экосистем нынешних тундры и тайги. На доисторическом «пастбище» эта проблема не была такой острой: животные обеспечивали быстрый круговорот, который гарантировал прирост новой биомассы, кормившей этих животных. У многих растений, в частности, у злаков, которые эволюционировали совместно с копытными на протяжении миллионов лет, при объедании увеличивается продуктивность в несколько раз. С реконструкцией и воссозданием тех ландшафтов сегодня связаны идеи плейстоценового парка, разрабатываемые и воплощаемые, в частности С.А. Зимовым.

Но формирование современных ландшафтов началось несколько раньше. В кайнозое, около 60 миллионов лет назад, на смену динозаврам пришли млекопитающие, именно тогда начали формироваться знакомые нам варианты экосистем. За последние 30 миллионов лет всё не так уж сильно изменилось, хотя обитатели планеты эволюционировали и менялись. Наиболее яркие фауны, в основе которых были комплексы видов стадных фитофагов-гигантов — индрикотериевая, гиппарионовая, мамонтовая. Индрикотериевая фауна существовала в олигоцене, 34-23 миллиона лет назад; она названа по имени жирафоносорога шестиметрового роста. Гиппарионовая фауна была широко распространена в Евразии и Северной Африке 12–2 миллиона лет назад. Названа в честь древних лошадок, которые впервые появились в Северной Америке, а потом расселились по разным континентам. В состав этой фауны входили и предки человека. Во времена плейстоцена гиппарионовая фауна сменилась мамонтовой. Плотность заполнения ландшафта была очень большой, много вещества и энергии перемещалось животными на значительные расстояния. Если бы мы постарались очертить границы относительно замкнутой «экосистемы», то у нас получилась бы огромная площадь. Сегодня аналогов такого переноса нет, потому что почти не осталось подобных животных.

Отсюда несколько выводов. Во-первых, не только растения, но и представители других царств являются ключевыми агентами в формировании структуры сообществ и экосистем. Во-вторых, разделение экосистем на детритные и пастбищные очень условно; оно описывает современное деление экосистем и биомов на лесные и «травяные». Аналогично, и привычные нам природные зоны могли бы выглядеть совсем иначе. При участии крупных стадных копытных на одной широте может существовать очень сложная мозаика, «смесь» экосистем, для названия которых у нас просто нет слов.

Итак, в последнее время принципиально изменились взгляды на саму биоту, на ее способность создавать и преобразовывать среду обитания, создавать условия для жизни других видов. Вместе с этим изменились и взгляды на роль человека в истории природы, на традиционное природопользование, к которому относят любую деятельность доиндустриальной эпохи. Долгое время важнейшим ее видом была охота. С возникновением производящего хозяйства на первый план постепенно вышли скотоводство и земледелие.

В связи с охотой древнего человека важным моментом являются некомпенсированные позднеплейстоценовые вымирания фауны и флоры. Обычно в ходе эволюции одни виды заменяются другими. Некомпенсированное вымирание — когда кто-то вымирает, и «свято место» оказывается пусто. Экологические ниши вымерших видов не заполняют новые виды. При этом позднеплейстоценовые вымирания в целом совпадают с расселением Homo sapiens по земле. Значительная часть ученых разделяет точку зрения, что решающим фактором исчезновения видов мамонтовой фауны являлось совокупное действие резко меняющихся климатических условий и древнего человека. Ко времени вымирания плейстоценовой мегафауны человек уже на протяжении десятков тысяч лет оттачивал свои навыки охоты и его жизнь вряд ли была такой непрерывной битвой за выживание, как на иллюстрациях Зденека Буриана.

Одним из самых дискуссионных вопросов остаются причины вымирания в Австралии около 50 тысяч лет назад: либо все виды мегафауны дружно вымерли, и вскоре человек заселил континент, либо наоборот. Одна из гипотез — достаточно быстрое изменение природы континента за счет воздействия огня, вследствие чего катастрофически упало биоразнообразие. В Северной Америке массовое вымирание видов произошло около 13-11 тысяч лет назад, одновременно с расселением человека. Австронезийцы колонизировали Мадагаскар менее 2 тысяч лет назад, и там тоже произошло стремительное падение числа видов крупных животных.

Речь идет не о прямом уничтожении всего комплекса видов, а о запуске некоторых механизмов, которые «обрушивали» целые экосистемы, и многие виды становились неспособными существовать в новых условиях. Основной фактор — исчезновение наиболее мощных ключевых видов, краеугольных для поддерживаемых ими экосистемы. Простой пример — роль слонов и бегемотов на территории современной Африки в создании и поддержании местообитаний, необходимых для других видов. Если эти виды исчезнут, то биоразнообразие сильно сократится.

Вымирание — процесс постепенный, для комплекса видов он был растянут на десятки тысяч лет. Вольные стада многих копытных копытных паслись в Европе еще сотни лет назад. Например, дикие туры (Bos taurus primigenius) в историческое время обитали в Европе, Азии, Северной Африке. Последний тур погиб в 1627 году на территории современной Польши. Зубр — единственный выживший в Европе вид диких быков, как и стадных копытных вообще. Численность одной из последних популяций зубров была подорвана в годы Первой мировой войны, а последний живший на свободе зубр был убит в 1921 году в Беловежской пуще. Сохранить вид удалось за счет особей, которых содержали в зоопарках. На 1 января 1927 года сохранились лишь 48 зубров, при этом все они были потомками 12 особей. В настоящее время в Европе обитает несколько тысяч зубров.

Дикие лошади, тарпаны (Equus gmelini), в Европе исчезли к концу XVIII века. Основными факторами вымирания были потеря природных местообитаний и конкуренция с домашними животными. Последний дикий тарпан был убит в 1879 году. В польской части Беловежской Пущи в начале XX века были искусственно восстановлены так называемые тарпановидные лошади (польские коники). Они очень похожи на тарпана, но официально тарпан — вымерший вид. Сейчас коники является обязательным компонентом фауны множества национальных парков в Европе.

Важнейшим фактором воздействия на экосистемы, тесно связанным с человеком, является огонь. Известно, человек владеет огнем около двух миллионов лет. Не только поддерживать, но и добывать огонь древние люди научились предположительно 400 тысяч лет назад. В любом случае, к моменту, когда человек современного типа заселил Европу, люди уже давно применяли огонь.

Известно несколько периодов увеличения частоты и площади пожаров в Европе. Широкое распространение пожаров между 8000 и 9000 лет назад в основном связывают с изменениями климата и характера растительности. Следующая «волна» пожаров захлестывала разные регионы асинхронно, в основном между 4000 и 6000 лет назад. Пожары этого времени связывают с переходом от мезолита к неолиту, развитию производящего хозяйства. Вероятно, основные причины пожаров — использование огня при расчистке лесных территорий для нужд выпаса скота и распространение подсечно-огневого земледелия.

Леса, которые своим составом обязаны пожарам — это, конечно, сосняки. Если хорошо охранять территорию от пожаров, то сосняки исчезнут полностью. Сосна не может возобновляться не только в теневых, но даже в светлых лесах; в отсутствии пожаров она сохранится на болотах, на скалах. При этом сосняки приурочены к легким почвообразующим породам. Наличие больших массивов сосновых лесов в Карелии (Балтийский кристаллический щит), в поймах крупных и средних рек, в полосе полесий — в основном результат частых пожаров на протяжении тысяч лет. Пожары соревновались с выпасом в качестве фактора поддержания светолюбивых видов, но всё же, вероятно, намного ему уступали в этом качестве.

С выжиганиями тесно связан феномен увеличения выбросов углекислого газа в атмосферу. Уильям Рудиман (William F. Ruddiman) в работе «Климат Земли: прошлое и будущее» проанализировал выбросы углекислого газа и метана в ходе истории. Заметное увеличение выбросов этих газов началось 5000-7000 лет назад. Единственный фактор, который мог приводить к этому — пожары, растущее число которых связывают с деятельностью человека.

Для лесной по преимуществу территории Европы единственно доступный способ быстро и качественно расчистить территорию — это воздействие огня. Подсечно-огневое земледелие можно вести без дополнительных орудий труда — достаточно выжечь участок леса и посеять зерна. Потом при подсечно-огневом земледелии начинают использовать топоры и другие орудия для засекания деревьев (как известно, если на небольшом участке ствола снять кору вместе с камбием, дерево гибнет и засыхает), с этого времени мы получаем надежные свидетельства распространения подсеки (находки сначала каменных, а затем металлических топоров). В Европе почти повсеместно стали вводить запреты на подсеку во второй половине XIX века, после осознания экономической ценности лесов. В это время древесиной начали торговать, пожары стали фактором серьезных экономических потерь. При этом в Скандинавии подсека существовала до 1930-х годов, а на территории России вплоть до Второй Мировой войны. Но в тропических областях даже сейчас около 240 миллионов людей живут за счет подсечного земледелия. Параллельно с подсечно-огневым земледелием распространялось скотоводство, большую часть Европы оно охватило после 8000 лет назад. Около 7500 лет назад появляется ген, ответственный за расщепление лактозы, но широкое распространение он получил много позже, не ранее 4000 лет назад.

Пашенное земледелие появилось довольно давно, около 6000 лет назад, но его массовое распространение очень варьировало по регионам. В лесной зоне Европейской России оно распространялось в раннем железном веке, 2500-1500 лет назад, в том числе, у племен Дьяковской культуры, которая более 2000 лет назад занимала территорию современной Москвы. Пашня — это очень сильное изменение ландшафта. При подсеке площади росчистей, где выращивают сельскохозяйственные культуры, очень невелики. Конечно, есть ещё «убежавший» огонь. Но в промежутках между воздействиями значительная часть территории существовала в свободном режиме, «бесконтрольно». В эпоху пашенного земледелия перемещение всё большей доли вещества и энергии стало зависеть от деятельности человека: вырастил урожай, забрал, перевез, потребил. Параллельно происходит почти полная замена диких животных домашними, жизнь которых тоже полностью зависит от человека. В итоге достигнут практически 100% контроль за перемещениями вещества и энергии.

Максимум воздействий, связанных с расчистками лесов под пашни, пришелся на X — XIII века. Это так называемая «великая распашка» в Европе, когда вслед за великим переселением народов, внешней колонизацией, наступает период внутренней колонизации, расселения «на местах». При этом большая часть населения занята сельским хозяйством. Огромные распаханные площади, небывалое изобилие, излишки продукции. Сильно увеличивается плотность населения. Пашенное земледелие невозможно без удобрения полей; основное удобрение — навоз, в итоге увеличивается численность скота. Но также растет численность грызунов — переносчиков заболеваний. При этом в большинстве регионов не успели достичь баланса между площадью пашен и численностью скота, необходимой для производства достаточного количества удобрений. В итоге продуктивность земли и, соответственно, уровень жизни уменьшаются и происходит мощный социально-экологический кризис, элементом которого стали эпидемии. За короткий период население Европы уменьшается вдвое.

Долгое время лугов как угодий, специально обустроенных для выпаса, не было. В Европе луга появляются в XIV–XV веках — знаменитая «эпоха огораживания». Выпас был по преимуществу лесным. Вследствие уничтожения домашними животными подроста и подлеска большинство лесов имели парковый облик.

Развитие исторической экологии привело к развеиванию многих мифов о взаимодействии человека и природы в древности. Первый из них — об однонаправленном увеличении численности населения и степени освоенности территории; то есть об истории освоения лесной зоны как истории сведения первобытного леса. На самом деле изменения начались намного раньше, чем предполагали, при этом они не были однонаправленными — ведущими только к уменьшению площади лесов. Для разных регионов планеты известны значительные колебания уровня лесистости за последние несколько тысяч лет. Например, в XVI веке лесистость отдельных уездов Московской губернии была от 6 до 25%. По данные генерального межевания, в конце XVIII века лесистость губернии составляла более 50%. К концу XIX века она снова уменьшилась примерно до 25%, в дальнейшем она увеличивалась в результате забрасывания сельскохозяйственных угодий во Вторую Мировую войну и затем после социально-экономического кризиса 1980-х годов. В настоящее время лесистость Московской области снова более 50%. При этом характер и интенсивность воздействий на природу зависят не столько от численности населения, сколько от типа хозяйства. При небольшой численности население экстенсивным хозяйством было вынуждено преобразовывать значительные по площади территории.

В конце XIX века плотность сельского населения во многих губерниях центра Европейской России превышала 50 человек / квадратный километр. Сейчас его численность упала до 1,5 человек/квадратный километр, так что можно снова переходить к подсеке. Еще 150 лет назад 99% населения занималось сельским хозяйством, сегодня во многих странах — 1,5% -3%. Для обеспечения продуктами «единицы населения» нужно все меньше земли вследствие интенсификации хозяйства и прогресса технологий.

Картина природной зональности из учебников, к сожалению, не соответствует действительности. Мы рассуждаем о тайге, смешанных и хвойно-широколиственных лесах, широколиственных лесах, степях и т.д. На самом деле, скажем, в Европейской России «степная зона» — это почти полностью распаханная территория. Лесостепь и широколиственные леса — небольшие лесные острова среди моря пашен. Тонкой полосой протянулись широколиственные леса на месте Заокской засечной черты, от Брянска до Рязани. В подзоне смешанных лесов абсолютно преобладают осиновые и березовые (мелколиственные) леса. На значительных площадях за последнее столетие лес был вырублен неоднократно.

В экологических реконструкциях используют принцип актуализма. Часто это приводит к тому, что растительность наших дней мы переносим в прошлое. Речь идет, конечно, о тех временах, когда уже существовали современные виды и их компании. При этом мы не знаем, каким было соотношение между разными вариантами угодий, в какие компании собирались виды в результате тех или иных воздействий. У многих исторических хозяйственных практик нет современных аналогов. Видимо компоновка видов в пейзаже 5-10 тысяч лет назад была принципиально другой, несмотря на то, что биология их не изменилась.

Самый простой пример — лесной выпас, который был распространен на протяжении тысяч лет и практически прекращен в последние десятилетия. Еще три десятилетия назад в Европейской России были обычны парковые леса, в которых отсутствовали подрост и подлесок, в напочвенном покрове участвовали луговые, лугово-опушечные виды. Сейчас настолько светлых пространств под кровом леса почти не осталось.

Если в ходе естественной эволюции в большинстве биомов происходило увеличение интенсивности процессов (рост видового разнообразия и интенсивности круговорота), то в ходе развития цивилизаций изменения были связаны с выравниванием и гомогенизацией, осуществляемой человеком. Оставляем тех, кто нужен, размещаем так, как нам удобно. И большинство экосистем за последние 1,5–2 тысячи лет потеряли способность к самоподдержанию. Было сформировано два варианта экосистем. Во-первых, «теневые леса»: если мы заповедуем участок, либо люди с него уходят по другим причинам, там сохраняется довольно много видов — до 30%. Во-вторых, экосистемы, которые не способны себя поддерживать — это луга, разные варианты сельскохозяйственных угодий. Они либо деградируют, либо превращаются в «теневые леса». Единственный механизм поддержания этих экосистем — хозяйственная деятельность человека. Картина И.И. Шишкина «Рожь», где в поле растут старые сосны, очень показательна. Понятно, что сосны — это остаток какого-то прежнего леса. Значит, были выжигания в полесье, но некоторые крупные сосны остались. Потом крестьяне перешли к постоянной пашне, а эти деревья по-прежнему сохранялись по неизвестной причине. И это характерно для огромного числа видов — мы можем представлять их место в природе и биологию одним образом, а на самом деле, они обеспечены недавними воздействиями. Как они могут реализовать свои возможности в других условиях? Мы не знаем, так как других условий им никто не предоставляет.

Из трех основных стратегий сохранения биоты и биоразнообразия, первая — заповедание. Давайте позволим природе сохранять себя. Безусловно, существование заповедников необходимо по множеству причин. Есть стратегия сохранения отдельных объектов. Находим несколько хороших деревьев — давайте их охранять, потому что другого здесь просто не осталось. И последнее — это необходимость осознанного ведения хозяйства для сохранения разных групп видов, так называемое экосистемное природопользование. Оно не может быть повсюду прибыльным, это выбор общества в пользу дотации сохранения природы. Людям и организациям платят за то, чтобы они вели хозяйство определенным образом, компенсируя риски и отсутствие возможной прибыли. Значительная часть населения развитых стран готова отказаться от части экономической прибыли в пользу сохранения биоразнообразия, биологической среды как таковой.

Возвращаясь к определению антропоцена и перефразируя де Сент-Экзюпери, можно сказать, что это эпоха, когда мы в ответе за тех, кого не приручали. У нас нет другой планеты, мы не можем выбирать между розами и баобабами. Каждый вид имеет равные права на существование, и для многих из них выживание полностью зависит от деятельности человека. Вопрос в том, как примирить мировой капитал со стратегией сохранения и приостановить процесс деградации. С одной стороны, сберечь, с другой стороны — восстановить то, что можно восстановить. То есть сегодня мы упираемся в совмещение науки и капитала, в механизмы экономической регуляции и политической воли.

Максим Бобровский — биолог, ведущий научный сотрудник Института физико-химических и биологических проблем почвоведения РАН — обособленного подразделения ФИЦ ПНЦБИ РАН. Основная сфера интересов — историческая экология.

Материал входит в серию публикаций по итогам образовательного проекта «Пространство и письмо: исследование антропоцена», который проходил в МСИ Гараж в июле 2019 года.

Расшифровала Юлия Глазырина. Фото Максима Бобровского