15

…Лет в семь мне в руки попалась книжка под названием «Девочка с Земли». И в одной из первых глав сообщалось, что действие происходит в 2074 году. Но такого просто не могло быть! Взбудораженный, я отбросил книгу, выбежал из своей комнаты и поспешил вниз, сообщить о своём открытии родителям, которые сидели на первом этаже в гостиной.

— Мама, представляешь, там в книге написано две тысячи семьдесят четвёртый год!..

— Наверное, опечатка, — пожала плечами мама.

— А кто автор, сына? — спросил папа.

Я тут же побежал обратно, на второй этаж, чтобы посмотреть на обложке, как звали автора. Имя его вылетело из головы, я помнил только, что звучало оно как-то необычно, заковыристо. Иностранец, что ли?

— Какой-то Кир Булычёв, — крикнул я сверху.

— А, ну понятно. У него может быть 2074 год. Этот автор пишет в жанре ФАНТАСТИКИ.

Тогда я впервые услышал это слово, «фантастика». С самого детства оно было окрашено для меня каким-то неповторимым очарованием, от него будто веяло чудом.

Интересно, что перед «Девочкой с Земли» я прочитал огромное количество сказок, где описывалось множество удивительных и невозможных вещей. Но в сказках действие происходило либо в незапамятной древности («Давным-давно жили были…»), либо в наши времена. Автор хотя бы делал вид, что-то, о чём он рассказывал, произошло на самом деле. Но 2074 год ещё не наступил, а поэтому события, описанные в книге, не могли произойти никак. Автор впервые честно давал понять читателю, что всё написанное — от первого до последнего слова вымысел. Наверное, поэтому книга меня так поразила. Впрочем, оказалось, что от того, что описываемых в ней событий на самом деле не было, книга не становилась менее увлекательной.

Моей единственной по-настоящему любимой книгой была «Гостья из будущего», если под любимой книгой подразумевать ту, что перечитывают по многу раз. Я вообще старался ничего не перечитывать, так как мне казалось непонятным, зачем тратить время на перечитывание уже знакомого текста, если есть ещё столько непрочитанных книг. «Гостью из будущего» я перечитал несколько раз подряд от корки до корки. Где-то раз на пятый почувствовал, что надоело, и бросил на половине. К счастью, других историй о приключениях Алисы ещё было много.

Не прошёл мимо меня и фильм «Гостья из будущего». Алису я рисовал у себя в голове именно такой, какой она предстала на экране. Попадание в образ главной героини в фильме оказалось идеальным. Должен признаться, я довольно долгое время был влюблён в Алису Селезнёву.

Видя, что у меня проснулся интерес к фантастике, папа вскоре подарил мне ещё три книги про Алису. Это были увесистые фолианты по девятьсот страниц мелкого шрифта из серии «Отцы-основатели». Каждый включал в себя десятки повестей и рассказов. Помню, как один раз, когда поехал к бабушке с ночёвкой, я решил не спать всю ночь. Просто решил устроить себе такой челлендж. Дома, конечно, мне никогда бы не разрешили. Но мне было интересно — что будет, если бодрствовать до самого утра? И я действительно всю ночь лежал и под светом прикроватной лампы читал один из тех фолиантов, «Алиса и дракон». Бабушка, которая была стопроцентным жаворонком, из людей, у которых днём болит голова, если они слишком поздно легли, периодически отрывала голову от подушки и ворчала на меня: «Макар, ты спать когда собираешься?», «Ты спать будешь сегодня или нет?!» Но, к её удивлению, я не только за всю ночь ни на минуту не сомкнул глаз, но и на следующий день, как ни в чём не бывало, продолжил стоять на ушах, не проявляя признаков вялости. Как будто я не читал всю ночь, а крепко дрых. Если бы можно было оставаться у бабушки дольше, чем на один день, я, вполне возможно, и вторую ночь бы так же не спал. Но проверить это предположение не удалось, поскольку к бабушке меня отпускали максимум на одну ночь, и то нечасто. Как-то попробовали отпустить на две, но бабушка была потом в таком состоянии, что тот раз стал первым и последним.

После того, как залпом проглотил все истории про Алису, я предпринимал попытки начать читать произведения Кира Булычёва для взрослых, например, роман «Наследник». Но тогда (мне было лет девять) это оказалось слишком тяжело. Однако мне запомнилась постельная сцена с Глашей на две страницы, где Глаша сравнивается с тортом, первый кусок которого поедаешь с жадностью, но потом задумываешься — протянуть ли руку за вторым…

Потом была супергеройская фантастика. Комиксы выходили раз в две недели, и пока к нам во Владивосток добирался очередной выпуск, в Москве уже появлялся следующий. Привозили их по одному — по две штуки, и бабушка каждое утро спрашивала про новый выпуск в киосках. Если какой-то один выпуск пропустили — это была трагедия.

Потом я начал читать журнал «Мир фантастики», откуда и узнал про ту самую, уже неоднократно упоминавшуюся серию книг по мотивам популярной игры, что в итоге привело меня к знакомству с Сергеем Поплавским.

Сергей, кстати, не разделял моего восторга по поводу цикла Булычёва об Алисе. Он охарактеризовал многочисленные повести о ней как «попсу, написанную на потребу». Что, конечно, не могло не вызвать у меня обиду. Настоящими же книгами у Булычёва Сергей считал совсем другие произведения, такие, как, например, цикл «Река Хронос», который я в своё время так и не осилил целиком…

16

Позже я узнал, что и к самой серии, в которую предложил мне написать книгу в соавторстве, Сергей относился весьма пренебрежительно, с оттенком иронии, а большинство читателей именовал не иначе как «фриканутыми» (при этом он отделял фриканутых от особой категории СВОИХ читателей). Зато он с большим пиететом относился к Филипу Дику, Гарри Гаррисону, Курту Воннегуту, Роберу Мерлю, Братьям Стругацким, Сергею Снегову, Вячеславу Рыбакову, Марии Семёновой и с гордостью рассказывал, как однажды встретился с Борисом Стругацким (вроде бы, на одном из съездов любителей фантастики), и тот пожал Сергею руку и пожелал удачи.

Именно от Поплавского я узнал, что существует очень жесткая коммерческая цензура со стороны издателя. Не политическая, нет, хотя и это тоже. Никто не даст автору писать, как ему хочется. Дело в том, что с повсеместным распространением интернета началось резкое падение спроса на бумажные книги, которое повлекло за собой снижение тиражей. Цифры с пятидесяти-ста тысяч упали сначала до десяти, потом до пяти. Тогда я не знал, что очень скоро и две тысячи экземпляров будет считаться довольно приличным тиражом. Почему упал спрос на бумажные книги? Всё просто: зачем покупать книгу, если можно забесплатно скачать её в интернете? Через день-два после выхода новинка появлялась на пиратских сайтах.

Так вот, снижение тиражей повлекло за собой, в свою очередь, снижение доходов издателей. И, соответственно, издатели делали всё, чтобы срубить бабла побольше. Поэтому издательская политика взяла резкий уклон в сторону коммерциализации. В таких условиях опубликовать что-то неформатное стало практически нереально. Сергей сказал, что сейчас есть конкретное требование: «Экшен с первого слова первой строчки». Когда я, не поверив, спросил, было ли прямо дословно ему выдвинуто такое требование, он сказал, что вслух о подобных вещах не говорят, это подразумевается. Либо автор адекватен, либо не. Если нет, то текст просто отправляется в корзину, париться никто не будет.

Сергей всегда подчеркивал, что он старался писать ПО-НАСТОЯЩЕМУ. Опять же, я не задумывался тогда, что существует настоящая и ненастоящая литература, для меня существовали просто хорошие и плохие книги. И ещё Сергей как-то раз признался, что в серии у него только одна настоящая книга, самая первая. Он посетовал, что настали совсем худые времена, и сейчас бы её уже просто не опубликовали. Но даже в такое время он старался найти хоть какой-то компромисс, чтобы и читателю было интересно, и чтобы не скатываться при этом в откровенную попсу. Всё вышесказанное для меня стало большим открытием.

Сергей противопоставлял нынешним временам девяностые, когда можно было писать практически всё, что хотелось. Он заметил, что большинство именитых авторов, которые сейчас публикуются большими тиражами, такие как Олди, Лукьяненко, Лазарчук, стали популярными именно в девяностые. Я спросил, а как же Дмитрий Глуховский, который выстрелил со своим романом «Метро 2033» в начале нулевых? Ответ Сергея был таким: «У меня в загашниках есть такие тексты, по сравнению с которыми все ваши глуховские и им подобные — дети, карябающие каракулями».

Первый ОПУБЛИКОВАННЫЙ роман Поплавского вышел в 2002 году. История его публикации, если верить Сергею, была такова. Однажды в конце девяностых в Николаев приехал известный литературный агент Андрей Синицын, который, насколько я понял, тоже состоял в тусовке фэнов фантастики. Он встретился с Сергеем, и тот дал ему прочитать начала нескольких фантастических произведений. Синицын прочёл и сказал: заканчивай любое из этих своих начал и присылай, опубликуем. Правда, потом грянул кризис. И в конце концов роман увидел свет только в нулевых.

Самый первый же законченный роман Сергея, действительно первый, он написал ещё в девяностых, но книгу до сих пор так и не издали. Она была по объёму, на минуточку, два с половиной миллиона знаков с пробелами, то есть, как пять стандартных книг. Сергей считал этот роман самым гениальным своим произведением. Он рассказывал, что книгу целиком прочитал главред издательства «АСТ» и вынес вердикт, что время для неё либо уже прошло, либо ещё не настало.

Сам Сергей определял себя как «эпического романиста», и, по его словам, в его отношениях с издателем одной из проблем было то, что он часто не укладывался в «заданный» объём. Поэтому часто Поплавскому приходилось разделять свои сюжеты на несколько книг. Дело в том, что стандартная книга должна была составлять по объёму 500-600 тысяч знаков с пробелами. Сергей сказал, что ему иногда в качестве исключения разрешают 700. Для меня это были какие-то совершенно заоблачные цифры. Я и до четырёхсот в первый раз-то еле дотянул, и то кое-как, только потому, что считалось, что роман начинается от этого количества, а я поставил себе цель написать роман.

Читатель, по мнению Сергея, сейчас стал уже не тот, что в девяностые, и писать, как раньше, уже нельзя. Мол, тупое поколение, испорченное компьютерными играми. Если раньше книга ещё могла понравиться просто потому, что она ТАКАЯ, не похожая ни на какие другие книги, то, если бы, скажем, Маркес СЕЙЧАС написал «Сто лет одиночества», есть высокая вероятность, что его бы просто никто не стал читать.

Когда я рассказал, что хочу послать пару своих рассказов на литературный конкурс, проводившийся на одном сайте любителей фантастики, Сергей сказал, что, по его мнению, именно мне не будет толку от всех этих литературных конкурсов. Я добавил, что в один из рассказов вложил, как мне казалось, нечто настоящее, частичку души, на что Сергей ответил: «Тем паче, не стоит отдавать на потребу этой швали».

Как ни странно, в западных странах не наблюдалось такого литературного кризиса, как у нас. Сергей, кстати, говорил, что сейчас умные читатели, которые любят фантастику, читают в основном зарубежных писателей. И для него было огромной трагедией то, что, как ему казалось, для читателей серии он, Поплавский, слишком сложный и заумный, а действительно умные читатели считают его конъюнктурщиком, коммерческим «проектным» автором, и поэтому он им не интересен. Оказывается, что публиковаться в межавторских проектах для нормального автора считалось западло. Или, говоря на современном сленге, зашквар. Разве мог я, на тот момент искренний фанат серии, о таком даже помыслить!..

Но вернёмся к западным странам. Почему же там ситуация на книжном рынке не была такой плачевной, как у нас? Конечно, на Западе тоже существовала низкопробная бульварная литература. Но зато там с завидной регулярностью появлялись бестселлеры, в том числе фантастические, которые переводились на иностранные языки, включая русский. А чтобы русская книга переводилась на английский — это скорее исключение, чем правило…

Причин, как мне видится, несколько. Во-первых, на Западе действовало антипиратское законодательство. Сам я не бывал в Америке, но если верить рассказам Сергея, то выглядело это так. Скачать там книгу в интернете бесплатно ты можешь. Но потом тебе придёт штраф тысяча евро. Скачаешь ещё раз — и штраф будет уже на гораздо большую сумму. В России же нормальных антипиратских законов так и не появилось. «Спасибо» нужно было сказать Путину, который правил страной на тот момент тринадцать лет.

Вторая причина — это то, что чтобы купить книгу в магазине, а не скачать её бесплатно в интернете, нужно располагать хотя бы минимальными денежными средствами. А если у человека зарплата 20 000 рублей в месяц, и он считает каждую копейку, то с какого рожна он станет тратить 400 рублей на книгу. Если уж он и потратит свои кровные, то купит, скорее всего, проверенную временем классику, а не какую-нибудь там фантастику, к которой в России ещё с советских времён осталось предубеждение. (К слову, во время кризиса 2012 года резко вырос спрос на классику, и началась волна переизданий классических произведений, докатившаяся аж до наших дней.)

А зарплата у человека как была, так и останется 20 000 рублей. Почему? Да потому что чиновники воруют. «Спасибо» тому же Путину, построившему систему власти, основополагающей скрепой которой является коррупция.

И третья причина — чтобы люди читали книги, нужна культура чтения. Если человек не приучен к чтению с детства, если он не ощущает постоянной потребности читать, то с чего бы ему вообще было интересно, чего там нового появилось на полках книжных магазинов. И виноваты тут, как я считаю, не только пресловутые компьютерные игры и ютубчик, которые, безусловно, составляют мощную конкуренцию книгам, но и развал системы образования, за который опять следует «благодарить», вы будете смеяться, всё того же Путина. В западных странах тоже есть видеоигры, но там хотя бы образование более-менее. У нас же школа, вместо того чтобы прививать интерес к чтению, устроена так, чтобы его отбивать, раз и навсегда.

Вы спросите, неужели Путин реально виноват в падении тиражей и снижении интереса к чтению? Ну, посудите сами: зачем, например, Путин станет создавать нормальное антипиратское законодательство? Ведь если, скажем, люди действительно начнут читать книги, будут покупать их в магазинах, в стране сформируется культура чтения, то что же получается, народ станет умнее? А если он станет умнее, он скоро поймёт, что его наёбывают. И тогда воровать станет существенно сложнее, а может, даже вообще невозможно. Какой же вор этого хочет? Если люди начнут думать и обзаведутся критическим мышлением, им уже не получится так легко вливать херь в уши с телеэкранов…

17

Если в виртуальной реальности я чаще всего проводил время, общаясь с Сергеем, то в школе я считал своим «лучшим другом» Диму Леонтьева. О чём он, правда, вряд ли догадывался. Для начала нужно дать представление, что это вообще был за персонаж.

Нашу учительницу по английскому в шестом классе звали Валентина Николаевна. Женщина она была пожилая, старой закалки. На лице у неё всегда присутствовало то особое выражение, которое я бы охарактеризовал как мученическое. Это была печать невыносимой скорби. Весь её вид наводил тяжелейшее уныние. Только взглянешь — и сердце сожмётся от жалости. И ещё она всегда повторяла: «Look at my lips». Она верила, что если дети будут смотреть на её губы в то время, когда она говорит по-английски, то иностранные слова будут лучше запоминаться. Как человек, который окончил школу с очень плохим знанием английского, свидетельствую, что она была не права.

И вот я сидел на первой парте и, как загипнотизированный, пялился на её рот. На зубах были видны пятна от губной помады. Она непременно красила губы ярко-красной помадой. Остальные детали образа, если его можно так назвать, однако, были не столь яркими. Какие-то бесформенные свитера, скучные жакеты, юбка ниже колен — коричневая в чёрную клетку, а под ней толстые коричневые чулки.

Как-то раз Дима принёс в школу газовый баллончик и распылил его на уроке английского. Валентина Николаевна начала задыхаться, и у неё стало плохо с сердцем. В результате её увезли на скорой. После этого случая она решила уволиться.

Второй случай был связан с учительницей физкультуры. В старших классах к нам пришла новая молодая учительница. На её странице «ВКонтакте» мы нашли несколько фото в нижнем белье. Дима начал оставлять всякие забавные и остроумные комментарии, вроде: «Тигр-р-рица!..» Однако спустя некоторое время ему в личку стал писать угрозы брат учительницы. Слово за слово, завязался конфликт. Была назначена «стрелка». Обычно Дима из всех драк выходил победителем. Но брат учительницы оказался крутым каратистом. На следующий день после «стрелки», когда Дима пришёл в школу, то подвёл итог встречи достаточно лаконично: «Меня ещё никто никогда так не пиздил».

В общем, как можно догадаться, Дима не был образцом хорошего поведения. Он часто доводил учителей до белого каления. Но среди ребят он пользовался невероятной популярностью, в основном благодаря искромётному чувству юмора. Он был круглым двоечником, но отнюдь не круглым дураком, и учителя неоднократно подчёркивали, что с его мозгами Дима вполне мог бы учиться на одни пятёрки, не будь он таким неисправимым лентяем. Я не знаю точно, но подозреваю, что он происходил из не очень благополучной семьи, в детстве большую часть времени был предоставлен сам себе, и проводил это время, преимущественно гуляя по городу. Неудивительно, что он стал вожаком школьной компании «хулиганов», из тех, что прогуливают уроки, пьют пиво, матерятся и рисуют граффити на стенах школьных туалетов. Не могу толком объяснить, чем меня притягивал такой образ поведения. Видимо, меня, как гиперопекаемого ребёнка, выросшего вдали от города, в изоляции от сверстников, неосознанно тянуло к моей полной противоположности. Людей всегда влечёт к противоположному. Двоечники влюбляются в отличниц, отличницы влюбляются в хулиганов. Интроверты хотят быть экстравертами, и наоборот. Рокеры нередко оказываются конформистами по своим политическим убеждениям, а поп-звёзды, напротив, «бунтарями».

Несмотря на то, что я усиленно старался затесаться в компанию Димы и его приятелей (а других достойных примеров для подражания у меня в поле зрения и не было), матерился и прогуливал вместе с ними уроки, я в их общество ну никак не вписывался. Я выглядел среди них каким-то инопланетянином. Как Громозека из книги «Девочка с Земли». И когда, например, они прогуливали очередной урок, а я плёлся следом за ними, то в основном я просто стоял рядом и слушал их разговор. Я вообще был робким и стеснительным мальчиком. Отец всегда мне повторял: «Прежде чем что-то сказать, сначала три раза подумай». А когда я успевал обдумать, что хочу сказать, вместо меня уже говорил кто-то другой. Поэтому большую часть времени я молчал, так что создавалось впечатление, что я присутствую просто для мебели.

Да и, честно говоря, вставить мне было особо нечего. Уж слишком мы были разные. Я только сейчас понимаю, насколько сильно отличался от сверстников. Они слушали рэп про травку и мусоров, я слушал русский рок. Ну какое, действительно, взаимопонимание может быть между людьми, которые выросли на треках Лигалайза, и человеком, который вырос на «Кино» и «ДДТ»?! Они смотрели годные зарубежные сериалы, вроде «Друзей», я смотрел российский сериальный треш с родителями, вроде «Кухни». Что такое книжки, они вообще, кажется, не знали. А уж о том, чтобы читать фантастику, речи не было и подавно. Даже в видеоигры мы играли разные. Пока они резались в «Доту» и «Call of Duty», я проходил «Mafia II» и «The Last of Us». Но тогда я, по наивности своей, был уверен, что неважно, какую музыку человек слушает, какие книги он читает (и читает ли вообще), всё равно, если человек хороший, с ним можно дружить. Как же я ошибался!.. Сергей дал мне совет, что нужно постараться мимикрировать, «притвориться своим». Однако чем больше я старался влиться, тем очевиднее становилось то, насколько я для них чужой. Но я всё равно упорно продолжал есть кактус и страдал, страдал, страдал…

Если честно, то было бы лукавством сказать, что я прогуливал уроки только потому, что равнялся на Диму и его друзей. На самом деле, даже просто стоять и слушать их разговор, не принимая в нём активного участия, было интереснее, чем сидеть на уроке и слушать то, что несла учительница. Если нас ловили, то мне нередко потом попадало от родителей. Несмотря на это, я частенько прогуливал и в одиночку.

Собственно, так и выглядела эта «дружба» — я в основном просто таскался за ними «хвостиком». Как вообще завязывается дружба между одноклассниками? Ну, например, два человека живут недалеко друг от друга и вместе идут со школы домой. А так как я жил за городом, меня со школы всегда забирали родители на машине. Они эту ситуацию видели, но их, казалось, ничего не смущало. Дело в том, что у них самих особо-то не было друзей. За всё детство я ни разу не помню, чтобы к нам домой приходили в гости папины или мамины друзья. Такова цена успеха в путинской России. Ты можешь, какими-то нечеловеческими усилиями, сделать большую карьеру, построить загородный коттедж и купить дорогую машину. Но, взобравшись на самую вершину, ты будешь ОДИН, по определению. Мои мама и папа прожили много лет вместе, но на самом деле каждый из них был ОДИН, не осознавая того. Потому что, приложив нечеловеческие усилия, сам перестаёшь быть Человеком. А такой ценой вся эта роскошь и не нужна.

Вот ещё одна причина, почему я так стремился «дружить» с Димой и его приятелями. Потому что не хотел стать, как мои родители. Один раз я попробовал поделиться с мамой своими проблемами с заведением друзей. На что получил такой исчерпывающий ответ: «Плохому танцору и пол плохой».

В пятом классе Дима и его лучший друг Жора — мальчик, который занимался самбо и слушал «Rammstein» и «Metallica», второй в неформальной иерархии нашего класса — стали увлекаться паркуром. Мне тоже это было интересно. Одно время мы стали ходить вместе гулять, и Дима учил меня делать сальто. Мы втроём тренировались на большой куче песка в одном из городских парков, который был тогда закрыт на ремонт, и куда нас пускали местные строители-таджики. Под конец я почти научился делать сальто. Но потом об этом узнали родители и быстро запретили мне заниматься паркуром, так как боялись, что я сломаю себе что-нибудь. Так наши прогулки и прекратились. Проблема в том, что для поддержания дружеских отношений, особенно в школьном возрасте, большую роль играет регулярность. Если ты разговариваешь с человеком раз в год, он не будет считать тебя своим другом. А так как свободно гулять по городу я не мог, жил далеко, и к тому же ещё занимался творчеством — писал, рисовал и т. д., то регулярно поддерживать общение мне было трудно, и поэтому по-настоящему тесные дружеские отношения в классе у меня так ни с кем и не установились.

Поэтому часто возникало непонимание. Когда я уже стал постарше, и мне иногда разрешали погулять после школы, один раз после уроков я ехал вместе с Димой, его девушкой и ещё одним знакомым на автобусе до, собственно, дома, где жила та самая девушка. Пока мы ехали и шли от остановки, то разговаривали как друзья, и всё было нормально. А потом все пошли домой к этой девушке, и оказалось, что мне с ними нельзя. Вот нельзя и всё. Всё, дальше ты с нами не идёшь. Остальным ребятам можно, а одному мне нельзя. Меня это страшно огорчало. Я не понимал, где проходит невидимая граница между просто «гулять после уроков» и «зайти в гости на чай». Невольно закрадывалась мысль, что со мной что-то не так, но я старательно гнал её от себя и делал вид, что всё под контролем…

18

После выхода первого сезона «Каратаевых» на моём ютуб-канале сериал произвёл настоящий фурор. Правда, из-за нехватки времени получилось не так хорошо, как хотелось. Согласно изначальному замыслу, зритель не должен был догадываться, что большинство ролей исполняли два человека, благодаря качественной актёрской игре, манера которой должна была отличаться у каждого персонажа, сложному гриму и оригинальным костюмам. А в итоге фактически персонажи различались только по одежде. Несмотря на то, что бабушка была не лишена определённой доли обаяния, она, подобно Никите Михалкову, в любой роли оставалась прежде всего самой собой. А грим оказался не таким уж лёгким делом. Усы, сделанные из двух чёрных ниток и приклеенные на скотч, то и дело отклеивались. Да и играть что-то с подобным гримом было сложно — постоянно душил смех. Недостаток грима мы пытались компенсировать разнообразием декораций. Действие происходило не на одном «фоне». Снимали и у бабушки в квартире, и в загородном доме, и в городской квартире, которая была напротив школы, и на улице, и один раз почти в настоящем лесу. На второстепенные роли позвали моего друга Илью, того самого, который ушёл после седьмого класса, и его младшего брата Марата, который учился со мной вместе, и с которым мы скатывали друг у друга домашку. За съёмки я заплатил им настоящие деньги, хоть и объективно небольшие, но по меркам карманных расходов довольно приличные — две, три тысячи рублей. Я приглашал и других людей на съёмки, но со всеми в последний момент что-то не складывалось — у кого-то появлялись неотложные дела, кто-то просто передумывал, и так далее. Монтировать приходилось на компьютере со слабенькой видеокартой, в программе с истёкшей лицензией, которая постоянно зависала, а я постоянно психовал. Естественно, «техника» была абсолютно не готова к такой нагрузке. Тем не менее, несмотря на все препятствия, мы досняли первый сезон из восьми серий, суммарный хронометраж которых составил около полутора часов.

Бабушка в образе крутого детектива пришлась всем по сердцу. Представьте себе такую сцену: я, в роли бандита, сижу в углу связанный, с лицом, измазанным вишнёвым вареньем, тьфу, то есть кровью, а бабушка, склонившись надо мной, произносит:

— А ну быстро выкладывай мне всё, а то сейчас пальчики почикаю ножичком!

Источниками вдохновения, конечно, выступали сериалы «Глухарь», «Карпов» и первые серии «Улиц разбитых фонарей», где ещё присутствовали элементы нуара, а менты были показаны приближенными к реальности, а не белыми и пушистыми. Я даже использовал кое-какую музыку оттуда в качестве саундтрека к нашему сериалу.

Почему-то зрителям больше всего полюбилась первая серия «Каратаевых», которая набрала аж полтысячи просмотров на ютубе. Сериал доделывался в дикой спешке — из-за нехватки времени, связанной, опять же, с учёбой и написанием книги, — а та серия, несмотря на то, что по хронологии была первой, снималась последней. Поэтому она получилась самой сырой и изобиловала забавными ляпсусами. Так как сценарий дописывался впопыхах, многие диалоги получились уж очень упрощёнными и схематичными. Как, например, вот этот:

Бабушка. Пьём, да?

Посредник (то есть я). Чё надо?

Бабушка (выдержав поистине театральную паузу, посмотрев по сторонам, на потолок, в окно, и наконец с трудом вспомнив забытую реплику из сценария). Нам надо выйти на твоего босса.

Посредник. Я не буду с вами сотрудничать.

Бабушка. Тогда ты сядешь в тюрьму.

Посредник. Его зовут…

Не говоря уже о том, что часть диалогов вообще импровизировалась на ходу. Не взирая на эти досадные погрешности, сериал всё равно имел большой успех. Я стал «звездой» школы и обзавёлся множеством знакомых. Я здоровался с парнями из десятых и одиннадцатых классов, причём из всех сразу — «А», «Б» и «В». Было ощущение, что я с утра приходил в школу и потом целый день только и делал, что пожимал руки. Как-то на перемене у меня состоялся следующий разговор с одиннадцатиклассником:

— Как тебя зовут?

— Максим.

— А меня Макар.

— Я знаю.

— Откуда?

— Тебя все знают.

Окрылённый триумфом, я немедленно приступил к написанию сценария для второго сезона, на этот раз на шестнадцать серий. Кроме того, я набрался храбрости и добавил Сабину в друзья «ВКонтакте». У меня была мысль ей написать, но я совершенно не знал, как завязать разговор. Поэтому я решил обратиться за советом к более старшему и опытному товарищу. И спросил у Сергея, на какую тему можно поговорить с девушкой. Его совет был таким: не тратить время и сосредоточиться на написании книги.

— А если она та самая, Единственная?.. — спросил я.

Сергей ответил, что шанс на то, что это именно она, меньше одного процента, и сказал, что, скорее всего, «ту самую» я встречу не раньше тридцати. Я сказал, что, по моим ощущениям, я умру молодым, возможно, даже в двадцать лет.

— Тогда для чего вам девушка, если вы собрались умирать в двадцать лет? — спросил Сергей. — Вы хоть подумали, на какую клетку памяти обрекаете человека?..

Только потом, когда я узнал некоторые детали из прошлого Сергея, я понял, что он имел в виду. Во время того нашего разговора он сказал ещё одну фразу, смысл которой до меня дойдёт гораздо позже: «Иногда высшее проявление любви — это пройти мимо».

Конечно, Сергей дал мне совсем не тот совет, на который я рассчитывал. Поэтому я ещё окончательно не определился, сделаю ли так, как он сказал, или всё же попробую потом написать Сабине…

Как я уже говорил, окружение у нас с ней было очень разным. Увеличение числа общих знакомых ситуацию не сильно исправило. Оказалось, что формальное знакомство ещё не означает быть идентифицированным как «свой». А слиться с остальными, мимикрировать, как советовал Сергей, мне по-прежнему не удавалось.

Вообще, позже я понял, что Сергей в каком-то смысле меня «спас». Думаю, что, если бы не познакомился с ним, мне бы в конечном счёте удалось вписаться в компанию тех быдланов, среди которых вращалась Сабина, и куда я так стремился попасть. А Сергей сильно на меня повлиял. Хотя он и учил, что нужно приспособиться, постараться притвориться таким, как все, и если бы я послушался, то так же бы бухал, тусовался, деградировал и с утра до ночи задротил в «Доту», как мои сверстники.

Но при этом те несколько лет, что общался с Поплавским, я почти непрерывно писал книги, а писательство очень мешает деградации. Кроме того, Сергей мне напомнил, что литературный горизонт не ограничивается одной только боевой фантастикой. Я это знал когда-то в детстве, но забыл, в своём всепоглощающем подростковом увлечении постапокалипсисом. А Сергей дал понять, что можно и нужно читать и Мелвилла, и Джойса, и Филипа Дика. От Поплавского я почерпнул, что слушать «Queen», «Pink Floyd», «Led Zeppelin», «Машину времени» или «Пикник» — очень круто, и что это вовсе не какая-нибудь попса или старьё, а вечная классика…

Сабину, конечно, я не причислял к быдлу. Даже само это слово, употреблённое в одном предложении с её именем, смотрится не к месту. У неё был ясный ум, осмысленный взгляд. Внешность не то, чтобы полностью соответствовала всяким там стандартам красоты: невысокого роста, грудь маленькая. Но и невзрачной её не назовёшь, в ней была искра. Сабина казалась мне исключительной. Ради её маленькой груди, которая уместилась бы в ладонь, я бы отказался от сотен шикарных буферов пятого размера.

Одноклассницы в сравнении с ней не вызывали у меня ни малейшего интереса, разве что, иногда, лишь чисто физическое возбуждение. По вечерам я нередко, да что там, каждый день рассматривал фотографии на её странице «ВКонтакте». Но написать или, тем более, «подкатить» в реальности не решался. Да и не знал, как это делается. Например, с отцом мы никогда не говорили на тему девушек. Та история про орешки, которую я услышал от мамы — вот и все познания на тему общения с противоположным полом, которые я получил от родителей.

Один раз, когда я был в городской квартире после уроков, то смотрел из окна в бинокли на школьный двор. Я часто так делал от скуки. Бинокли были папиными и стояли на подоконнике в кухне. Кухня как раз выходила на школу. Так вот, я смотрел на пустую площадку перед школой, и увидел возле турников Сабину вместе с Жорой, тем мальчиком, который слушал «Металлику». Они разговаривали и смеялись, и выглядели весьма увлечёнными друг другом. Вообще, чужая девушка для меня на каком-то подсознательном уровне всегда была табу, а уж девушка друга — втройне строгое табу. Жору я тогда считал своим другом (старательно убеждая себя в том, что это взаимно), и мне не хотелось портить с ним отношения из-за соперничества.                               

Да и не факт, что у меня получилось бы отбить у него Сабину. Он был частью их тусовки, а я каким-то «левым» чуваком. Если она в итоге выберет его, а я уже откроюсь, и все узнают о моих чувствах — надо мной станут смеяться. А даже если я выиграю… Вдруг потом мы с ней поссоримся? Я ведь далеко не сахар. И тогда получится, что я увёл девушку у друга, а уберечь не смог, и только сделал их обоих несчастными, да ещё и потратил впустую время, которое мог уделить творчеству… Возможно, что с ним Сабине будет лучше, чем со мной. И я подумал, что, может, Сергей был прав.

Иногда высшее проявление любви — это пройти мимо.

К тому же, как гласила древняя китайская пословица, которую я прочитал недавно в одном умном паблике «ВКонтакте»: «Невидимой красной нитью соединены те, кому суждено встретиться, несмотря на время, место и обстоятельства. Нить может растянуться или спутаться, но никогда не порвётся». Так что, если нам с Сабиной суждено быть вместе, это всё равно произойдёт само собой, а если не произойдёт, значит, такая уж судьба.

Кроме того, если Сабина тоже испытывает ко мне симпатию, она может сама сделать первый шаг. Почему первым обязательно должен быть я? Долой устаревшие гендерные стереотипы о том, что мужчина должен добиваться женщину! Мужчины и женщины равны. Так что, если я для неё важен, она скажет мне об этом, и тогда я тоже признаюсь. А если мои чувства невзаимны, значит, и не следует о них говорить, чтобы не причинять ей дискомфорт. В конце концов, разве мои чувства вообще что-то значат? Нужно перестать забивать голову ерундой и заняться книгой. Вечное превыше сиюминутного. Красота требует жертв. Личным счастьем можно пожертвовать ради того, чтобы создать прекрасное произведение искусства…

19

После начала Евромайдана в российских СМИ стала появляться очень навязчивая антиукраинская пропаганда. Мол, Майдан на самом деле был спровоцирован Америкой, а те, кто выходили на протесты, делали это за деньги, а не за собственные убеждения. После кровопролития и бегства диктатора Януковича все события, происходившие в соседней стране, выставлялись в наших новостях исключительно в отрицательном свете. Дескать, к власти в Украине пришли фашисты. Дескать, теперь там запрещают русский язык и обижают ветеранов. Давили на святое — на память о Второй мировой войне, которая в сознании русского человека всегда занимала особое место. (Вот почему в России пошёл такой «тренд» на георгиевские ленточки, на которые раньше всем было пофиг.) Пропаганда очень сильно воздействовала на эмоции, и многие люди поверили. А что же всё-таки произошло на самом деле?..

Когда Янукович, печально известный экс-президент Украины, только пришёл к власти, он говорил, что интеграция в Европу — ключевой приоритет для страны. Потом он проворовался. И в обмен на большой кредит, выданный Россией, а по факту взятку от Путина, решил отказаться от претензий на вступление в ЕС. Конечно, украинцам не понравилось, что их обманули.

Студенты вышли на акцию протеста против отмены соглашения с Европой. Логично, что им было не всё равно, в какой стране провести будущую жизнь — в коррумпированной и нищей по типу путинской России, или в просвещённой и развитой европейской. Когда милиционеры жестоко избили молодых людей, это стало поворотной точкой. Общественность возмутилась, и на улицы вышли уже, по разным оценкам, от нескольких сотен тысяч до миллиона человек. Вышли даже те, кто прежде были аполитичны.

Тогда Янукович решил за месяц провернуть то, на что Путину понадобится 20 лет: полностью запретить акции протеста и закрыть все свободные СМИ. Но в итоге незадачливый диктатор лишь подлил масла в огонь, что в конечном счёте привело к кровопролитию и бегству экс-президента из страны. Бежал он, кто бы мог подумать, в Россию.

С Путиным они были два сапога пара. Путиноид, как его ласково называл мой папа, когда ещё был оппозиционно настроенным, за время своего правления вместе с дружбанами из питерской подворотни украл всё, что только можно было украсть. Уж в чём он действительно преуспел, так это в воровстве. На всех ключевых постах в стране давно стояли его бывшие одноклассники или однокурсники, бывшие телохранители, бывшие коллеги по работе в КГБ, бывшие соседи по двору, собутыльники и просто свои люди. Надо ж было так воровать, чтобы даже к партии власти в народе приклеился ярлык «партия жуликов и воров».

Я этот момент хорошо прочувствовал на себе. Хотя я рос в обеспеченной семье, в детстве я много болел и часто бывал в бесплатных российских поликлиниках. Которые по виду напоминали больше декорации из фильмов ужасов. Ещё как-то раз был в городской тысячекойке. Слава богу, не лежал, а только нанёс краткий визит, но впечатлений мне хватило с головой.

Потом я лежал в больнице в Сеуле, где мне делали операцию — удаление аденоидов. У нас в России эту операцию детям старше семи лет делали только под местным наркозом. В двухместной палате мы лежали вместе с мамой. Нет, мама не болела, ей разрешили пожить со мной в одной палате просто потому, что мне делали операцию. Про качество питания и чистоту я вообще молчу. В общем, увиденного оказалось достаточно, чтобы сделать выводы, в чём разница между медициной в странах, где у власти стоят коррупционеры, и в развитых странах.

У моей бабушки сахарный диабет второго типа. Пенсия у неё около десяти тысяч рублей, хотя она всю жизнь честно работала — то на заводе, то нянечкой в детском саду, то продавщицей. Вся пенсия уходит только на лекарства. Конечно, мама помогает ей деньгами, потому что кроме лекарств надо ещё покупать еду, одежду, платить за коммуналку. Хорошо, что у судей высокая зарплата, и у мамы есть возможность помогать бабушке. А ведь есть и пенсионеры, у которых нет родственников. Или у родственников нет возможности помогать. Как-то раз я спросил у бабушки, что бы она делала, если бы мама не поддерживала её деньгами, и она ответила: «Просто бы сдохла, да и всё» (цитата дословная). Это, кстати, не помешало позднее бабушке стать крымнашисткой и любить Путина, но то уже другая история.

Конечно, пенсия у бабушки не всегда была ровно десять тысяч рублей. Когда-то давно была, скажем, семь тысяч, потом постепенно повышалась — на сто, двести рублей, и в конце концов стала чуть больше десяти тысяч. Но нужно понимать, что с учётом инфляции и роста цен это — примерно одна и та же сумма. В стране, которая на втором месте в мире по экспорту нефти, у пенсионеров такая жалкая пенсия. Всё это было бы смешно…

И не думайте, что так везде. В западных странах люди могут со своей пенсии копить на путешествия. Например, один раз, когда мы с родителями ездили на Мальдивы, мы встретили там семейную пару пенсионеров из Европы, которые до этого побывали во Французской Гвинее.

К слову, я те времена застал совсем ребёнком, но в первые годы правления Путина ещё шли разговоры о вступлении России в НАТО и безвизовой зоне от Владивостока до Лиссабона. Потом он проворовался, и, чтобы отвлечь внимание населения от внутренних проблем, понадобился «внешний враг». Неудивительно, что Янукович бежал именно в Россию, ведь у них с Путиным было столько всего общего.

В чём же крылась причина такой массированной антиукраинской пропаганды? Я думаю, Путин боялся, что россияне, посмотрев на пример украинцев, могут тоже заразиться протестными настроениями. И тогда Путина и его дружков могут свергнуть и отобрать всё, что было награблено за долгие годы. Ведь рейтинг власти к концу две тысячи тринадцатого был практически нулевым. Ругать Путина и «Единую Россию» вошло в моду.

Поэтому власти понадобилось, чтобы у россиян в головах прочно закрепилась следующая ассоциативная цепочка: протесты = революция = фашисты. Чтобы она не просто возникла на какое-то время в их сознании, а въелась в самую подкорку.

Российские телеканалы часто не гнушались прямой фальсификации событий. Разоблачения легко можно найти в интернете. Но россияне всё равно верили, потому что альтернативного источника информации у них не было. Ведь почти все независимые СМИ до этого были уничтожены. (Например, тот же телеканал «Дождь», который отключили от вещания.) А интернетом пользовались далеко не все.

Пропаганда оказалась настолько мощной, что подействовала не только на большинство россиян, но даже и на часть украинцев. Ведь многие украинцы тоже смотрели российские телеканалы.

Потом сепаратисты в некоторых городах начали поднимать российские флаги. Потом «референдум» и «вежливые люди» в Крыму. Ложь Путина: сначала он сказал, что в Крыму не было наших военных, а через месяц прямо противоположное. «Гражданская» война на Донбассе…

Постепенно в Украине стала зарождаться своя, ответная антироссийская пропаганда. Но первой эту информационную войну начала именно Россия. Взаимная ненависть, старательно нагнетаемая средствами массовой информации с обеих сторон, не могла исчезнуть бесследно. Рано или поздно она должна была куда-то выплеснуться. И выплеснулась. Ноосферу прорвало. Произошла страшная трагедия в Одессе.

И тогда все окончательно помешались. Это было похоже на действие какого-то психотронного оружия. Соцсети пестрили призывами вроде: «Путин, введи войска!» Один виртуальный друг, который раньше казался адекватным и когда-то написал дельный отзыв на мой рассказ, сейчас выражал бурный восторг по поводу того, что российские болельщики устроили драку с европейскими на чемпионате по футболу во Франции. Дескать, молодцы наши, задали жару этим гейропейцам!..

Апофеозом стала фраза, обронённая отцом в каком-то кухонном разговоре и случайно услышанная мной, когда я проходил мимо: «ХОХЛЫ ВСЕГДА БЫЛИ ПИДОРАМИ». Нужно заметить, что папа вообще не скупился на категоричные высказывания. Например, немцы у него все поголовно были фашистами. К «жидам» он тоже относился с недоверием.

Вообще мой отец был человеком своеобразным и весьма противоречивым, даже, можно сказать, уникальным в своём роде. Он занимался йогой, но при этом пил алкоголь. Наряду с Бахом и Кастанедой он мог читать, например, «Дневники Берии». И так во всём. Лучшим русским царём он считал Ивана Грозного, а кровавым тираном — Петра Первого. Сталин, по его мнению, был «сыном своего времени».

У моего папы был старший брат, дядя Юра. И в детстве Юра постоянно обижал его. Как рассказывал папа, других ребят старшие братья, наоборот, защищали, когда тех, например, били в школе. А в папиной семье была прямо противоположная ситуация. И уже школьные друзья заступались за него перед старшим братом. Когда папа и дядя Юра выросли, первый уехал в Россию, а последний остался жить в Украине. Хотя они поддерживали общение, отношения между ними всё равно были натянутыми. Отец часто называл брата «типичным хохлом».

Я думаю, что на эту неприязнь к брату «удачно» наложилась пропаганда. Ведь российские СМИ выставляли «ополченцев» рыцарями без страха и упрёка, а украинских военных — сплошь извергами да карателями. Кроме того, нужно учитывать, что отец вырос в СССР, и где-то в глубине подсознания он не воспринимал Украину как отдельную страну. Детские впечатления очень сильно влияют на человека. Как ни крути, но ничего не поделаешь. Я же родился в 1999 году, и для меня Украина всегда была отдельной страной, а Крым частью Украины. Это принципиально иное восприятие мира. Видимо, поэтому путинская пропаганда никак не повлияла на меня, но сильно подействовала на отца, который с самого начала занял крайнюю антиукраинскую позицию…

20

Некоторые туристы думают, что Амстердам — это город греха, но на самом деле это город свободы. Просто в условиях свободы большинство выбирает грех.

Джон Грин

— …Долбаный корабль!!! — во всю глотку заорал я и с размаху швырнул геймпад в стену.

Корабль никак не хотел сбиваться. Я уж и уровень сложности понизил до самого лёгкого, и посмотрел туториал в интернете. Судя по видеопрохождению, инопланетная махина должна была рухнуть после попадания пяти ракет. Я попал уже шесть раз, а ей хоть бы хны!.. И вот опять — красный экран смерти! Я завыл, как убитая горем вдова, принялся вырывать у себя клочки волос на голове и расцарапывать лицо, после чего без сил рухнул на пол.

— Макар, ты спать сегодня будешь или нет? — послышался тихий голосок бабушки Люды. — Тебе завтра в школу!

И впрямь, было уже три часа ночи, а я всё ещё играл в приставку в гостиной. Той самой комнате на первом этаже, где папа так любил смотреть телевизор. Бабушка, которая безуспешно пыталась уснуть в своей спальне, сейчас спустилась со второго этажа и встала позади меня. В белой ночнушке и с укоризненным выражением лица, в комнате, освещённой лишь слабым электрическим светом телевизора, она была похожа на привидение.

Бабушкины слова немного привели меня в чувство. Я тяжело поднялся, вытирая слёзы, выступившие на глазах из-за последнего поражения, побрёл в угол, нашарил там упавший контроллер, вернулся, снова сел на ковёр и нажал «загрузить последнюю контрольную точку».

— Да до каких пор всё это будет длиться!.. — воскликнула бабушка и, хныкая, ушла обратно в спальню.

Я, не обращая никакого внимания на её жалкий лепет, продолжил играть. Но в моей копии игры, по-видимому, был какой-то глюк. Потому что по всему выходило, что проклятый инопланетный корабль давным-давно должен упасть, а он не падал. Прохождение, которое прежде не вызывало серьёзных трудностей, намертво забуксовало на битве с боссом. И я пытался снова и снова. Но, к несчастью для бабушки, корабль не поддавался. Я орал, матерился, швырял геймпад, бился головой о пол, но ничего не помогало. Я психовал так громко, что бабушка Тамара и дедушка Слава, жившие в другой части дома, в пристройке (той самой, дверь в которую всегда оставалась запертой), наверняка слышали весь этот «концерт», но мне было плевать.

Иногда я старался успокоиться, понимая, что в гневе только наделаю больше ошибок и уменьшу шансы на успешное завершение уровня. Делал глубокий вдох. И на какое-то время мне даже казалось, что я действительно взял себя в руки. Но потом я умирал, и всё повторялось сначала…

В конце октября родители на одну неделю решили съездить на Мальдивы. Но я наотрез отказался ехать с ними, после того последнего случая, когда отец на пустом месте вдруг стал меня избивать. Я сказал, что больше никогда ни в какие путешествия с ними ездить не буду. Похожие случаи имели место почти в каждом нашем путешествии. Из-за какой-нибудь мелочи, например, сбора чемоданов, родители могли устроить скандал и разругаться чуть ли не до развода. Просто раньше мне не хватало смелости, чтобы отказаться ехать. Но я очень хорошо усвоил, что лучше вообще никуда не ездить, чем отравлять красивое, замечательное место такими негативными воспоминаниями. Поэтому в этот раз я настоял на своём, как они ни упрашивали. Сначала мама сказала, что я не могу отказаться, и билет для меня будет куплен. Я заверил, что в таком случае это окажутся впустую выброшенные деньги. Силком затаскивать меня в самолёт родители всё же не решились, поэтому вскоре, поняв, что их сын настроен серьёзно, объявили, что я на десять дней остаюсь дома… с бабушкой!

Надо ли говорить, что я был на седьмом небе от счастья, я прыгал от радости! О том, что меня не отпускали к бабушке больше, чем на одну ночь, уже упоминалось раньше. А тут десять дней!

— Но помни, — сказала мама перед отъездом, — за старшего остаёшься ты, а не бабушка. Бабушка уже пожилая, ты взрослый. Так что не она за тебя несёт ответственность, а ты за неё.

Ага, как же!.. Взрослые всегда любят болтать об ответственности и портить детям праздник. Естественно, я настроил кучу планов. За одну неделю я собирался успеть дописать книгу, снять второй сезон «Каратаевых», выучить три иностранных языка, начать заниматься йогой, сесть на шпагат, слетать в космос, создать лекарство от рака и так далее. Ведь раньше сделать это мне мешала диктатура родителей-тиранов. А теперь она падёт и можно будет больше недели делать всё, что хочешь!..

Вот и получилось так, что в октябре я почти не писал книгу. Когда стало известно, что в конце месяца родители уедут и оставят меня одного с бабушкой, я решил, что за десять дней как раз закончу черновик романа. Даже составил подробное расписание, что и в какой день буду делать. Я вообще любил составлять разные расписания, но никогда им не следовал.

В первый же день мы начали снимать новый сезон сериала, и меня, что называется, посетило вдохновение, я вошёл в роль и произнёс свой монолог от всей души. Но выяснилось, что бабушка, которая должна была держать камеру передо мной, сняла эту сцену не так, как нужно — лицо не до конца попало в кадр. А во второй и в третий раз я не смог сыграть так хорошо, как в первый, получилось уже не то. Вспыхнула ссора, в результате которой я сильно толкнул бабушку. Она предсказуемо обложила меня трёхэтажным матом, да и я не стеснял себя в выражениях. Скандал вышел таким сильным, что до конца нашего совместного пребывания бабушка не то, что не снималась, а даже разговаривала со мной неохотно.

В пух и прах разругавшись с бабушкой, я ушёл на второй этаж и заперся у себя в комнате. Конечно, о том, чтобы писать книгу в таких расстроенных чувствах, не могло быть и речи. Поэтому, чтобы как-то переключиться, я стал читать «Волхва». Эту книгу я купил случайно. Дело в том, что у меня появилось настроение почитать что-нибудь посерьёзнее боевой фантастики.

Возможно, на меня повлиял один наш разговор с Сергеем. Я сморозил что-то в таком духе, мол, дескать, немного понимаю в литературе. Сергей резонно ответил, что, если б я действительно понимал, я бы не читал боевую фантастику, а прочитал бы, например, «Моби Дик» Мелвилла, или «Улисс» Джойса. Про обе книги я слышал лишь краем уха.

Итак, меня потянуло на классику. Не на русскую — все эти Достоевские, Толстые тогда прочно ассоциировались со школой и надоели до тошноты. А скорее на зарубежную, которая была мне практически незнакома. Причём я не обязательно хотел начать с тех книг, которые назвал Сергей. Ведь он привёл их в качестве примера.

Придя в книжный магазин, я уверенно направился к стеллажу, где стояла классика, и выбрал самую толстую и увесистую книгу, которую там увидел. «Волхв» Джона Фаулза. На первой странице было написано что-то про тень уродливой карлицы, королевы Виктории. В конце — какая-то фраза на латыни. В общем, всё указывало, что я держал в руках образцовый викторианский роман. То, что доктор прописал! Впоследствии я пойму, как сильно ошибался, ведь выяснится, что «Волхв» далёк от обычного классического романа так же, как книги Сергея Поплавского от произведений остальных авторов приснопамятной серии. И он уж точно не был занудным. Но это уже другая история.

И вот я прочитал пару глав. Но игровая приставка в гостиной манила меня, и устоять перед искушением было невозможно.

Несколько лет тому назад на Новый год мне подарили дорогущую «PS3». Родители разрешали играть сорок-шестьдесят минут в день. Конечно, при них я так не психовал, потому что как только начинал сильно злиться или кричать, они забирали приставку на какое-то время, на неделю или на месяц. Потом у папы что-то щёлкнуло в голове, и он решил, что мне нужно срочно учить английский. Он достал из закромов домашней библиотеки книжку «Приключения Пиноккио» на английском языке. И теперь я должен был каждый день читать и переводить по три страницы ради того, чтобы поиграть в приставку те самые сорок минут, которые раньше доставались просто так. Естественно, «занятия» с папой шли параллельно с изучением английского в школе, то есть от выполнения обычных домашних заданий меня никто не освобождал. К тому же, когда я читал, отец придирался к каждой ошибке, постоянно перебивал, а если я произносил какое-то слово неправильно, заставлял читать его снова до тех пор, пока я не произносил его правильно. Если я допускал больше нескольких ошибок, он отправлял меня «на пересдачу», и в следующий раз весь текст приходилось читать с самого начала. Всё это происходило в крайне неблагожелательной атмосфере, в которой говорить со мной на повышенном тоне для отца было в порядке вещей. В общем, очень скоро я здраво рассудил, что сорок минут игры в приставку не стоят двух-трёх часов английского в день. И тогда я просто перестал в неё играть. Геймпад месяцами пылился на тумбочке.

Позже, спустя год или полтора, отец как-то проговорился на кухне, что на самом деле его просто в очередной раз одолела паранойя по поводу моего зрения, как тогда, когда родители ограничивали мне время на чтение в день. Теперь отец нашёл нового «козла отпущения» — приставку. Дескать, глаза у меня «портились» из-за игр. То, что я сидел на расстоянии нескольких метров от телевизора и играл всего сорок минут в день, его уже не успокаивало. Уже не. Раньше успокаивало, когда они с мамой покупали мне приставку, а теперь у него в голове что-то переключилось. Так как, по его словам, открыто забирать приставку он не хотел, то решил меня как бы подтолкнуть к тому, чтобы я сам принял решение. Вот зачем понадобилось устраивать балаган с английским.

— Но ведь это — манипуляция, — заметил я.

— Всё — манипуляция, — глубокомысленно сказал отец.

В общем, приставка долго лежала без дела. Я уже и забыл о ней, переключившись на другие вещи — общение с Сергеем, литературное творчество, съёмки сериала. А тут родители уехали, и я не мог не вспомнить про неё. Нужно ли уточнять, что никакими сорока минутами дело не ограничивалось — я играл с обеда и до четырёх часов ночи, сидя вплотную к экрану. Процесс игры сопровождался бесконечными матами и воплями. У меня вообще с детства были проблемы с контролем гнева. Я ломал все игрушечные машинки, которые мне дарили. Если, например, я почти дорисовал какой-то рисунок, а в конце что-то не получалось, я мог разозлиться и уничтожить всю сделанную работу, после чего сильно плакал и сожалел.

Тот проклятый корабль из «Resistance 3» я так и не замочил. Помимо приставки, я играл ещё и на айпаде — проходил аркадную гонку «Asphalt 8». Графика на мобильных устройствах и планшетах к тому времени доросла до вполне приличного уровня, сравнимого, например, с карманными консолями вроде «PSP». Это не какая-нибудь там «змейка». Игра была довольно красочной и захватывающей. Как-то раз я играл, полулёжа на кровати, и, не успев прийти к финишу первым, расстроился и резко дёрнул головой назад. Так получилось, что мой затылок ударился прямо об ночник, который висел над кроватью. Причём не сказать, что удар получился сильным. Поэтому я был очень удивлён, когда светильник разбился. Затылок остался цел и невредим, но я больше переживал за разбитую лампу, чем за себя. Когда отец вернётся, он станет допытываться, как так вышло, что лампа разбилась. Поэтому оставшиеся семь или восемь дней мы с бабушкой искали по всему городу точно такой же ночник. Только вот незадача — подобных светильников уже не было нигде в продаже. Я ездил даже в Китай-город. В отсутствие родителей в школу и со школы меня возил мамин служебный водитель, Александр Васильич. Если после уроков я просил, перед тем как ехать домой, доставить меня ещё куда-то, он с готовностью это делал. Человек он был мягкий, отзывчивый, и всегда относился ко мне хорошо. В последний момент, когда я уже почти решил сдаться, мне чудом удалось найти в одном торговом центре нужный светильник. Он был очень похожим, хотя и не полностью идентичным. Правда, ночник оказался чуть шире своего предшественника, и поэтому шурупы, на которых он держался, вошли в стену не на половину, как нужно, а хорошо, если на треть. И висел он почти на соплях. Поэтому ещё долгое время я даже дунуть на него боялся, чтобы он не упал. Но родители не заметили подмены. (Надо ли уточнять, что осколки вокруг кровати я тщательно собрал и утилизировал.)

Все домашние обязанности выполняла бабушка — мыла полы, стирала, наливала воду курам, гуляла с Чарой. Ну, как гуляла. Приносила миску с едой и отпускала с цепи. Но бабушка сама не могла совладать с Чарой, вести её обратно на место приходилось мне. А так как я не торопился этого делать, Чара могла бегать по двору до двух часов ночи, а иногда и до самого утра.

— Когда родители приедут, я всё расскажу о том, как ты себя ведёшь, — ворчала бабушка, стоя у печки и помешивая кастрюлю с супом для Чарки. Кастрюля была огромная, и её хватало на несколько дней. В состав супа входили ведёрко крупы и с дюжину куриных ножек. Это примерно усреднённый рецепт, потому что вариаций могло быть масса.

Бабушка всегда обещала пожаловаться родителям, когда я плохо себя вёл, но почти никогда не жаловалась. Она понимала, что отец убьёт меня, если узнает, как я, например, играл в приставку, к которой мне было запрещено прикасаться. А бабушка была добрая и любила меня, поэтому молчала…

21

— Сынок, тебе звонят, — папа выскочил из кухни на первом этаже, взбежал по лестнице и влетел ко мне в комнату, держа в руке телефон. Дело в том, что в последнее время отец начал подозревать, причём абсолютно верно подозревать, что после отбоя я продолжаю ещё полночи лазать в гаджетах. Поэтому теперь каждый раз перед сном я должен был оставлять планшет и телефон внизу, на кухне.

Сейчас телефон надрывался у меня в руках.

— Из Украины, — сказал папа. — Не знаешь, кто это может быть?

Сердце чуть не выскочило из груди. Это мог быть только один человек.

— Не знаю, — резко замотал головой я.

Дело в том, что в начале ноября я твёрдо решил, что не буду больше ни минуты сидеть в соцсетях, пока не допишу книгу. Сергей, который ждал текст в конце октября, но так и не дождался, по-видимому, сначала написал мне сообщение с вопросом, и, не получив ответа, решил позвонить по номеру, который был указан в информации профиля. Я к такому повороту событий оказался совершенно не готов и сейчас стоял, не решаясь ни взять трубку, ни сбросить звонок. К счастью, вскоре телефон сам умолк.

— Номер был точно украинский, я видел, — настаивал отец. — Может, какой-нибудь твой виртуальный знакомый тебя потерял?

— Да вроде бы у меня нет никаких знакомых из Украины, — пожал плечами я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно равнодушнее.

— Странно.

— Действительно, странно.

— Значит, скорее всего, ошиблись номером… — констатировал папа и пошёл обратно на кухню.

Вообще-то я оставлял телефон и айпад внизу только на ночь, и утром перед школой мог их забирать. Но так как последние две недели я не сидел онлайн, то планшет мог спокойно лежать на кухне несколько дней (естественно, там стоял пароль). Айфон нужно было брать в школу, чтобы звонить отцу после уроков, но, к примеру, в субботу я мог о нём не вспоминать до самого вечера. Такая легкомысленность в итоге сыграла со мной злую шутку и поставила в неловкое положение перед отцом. Но кто ж знал, что Сергей вздумает звонить по обычной сотовой связи.

Теперь, после его звонка, мне всё же пришлось нарушить свою «аскезу», зайти во «ВКонтакте» и объяснить, что я так долго не отвечал, потому что решил всецело сконцентрироваться на написании книги и на время забыть про интернет. Сергей явно был очень раздражён.

«Вы за прошедший год одних только комментариев настрочили на полноценный роман по объёму», — написал он.

И был прав. Будь то группа фанатов фантастики или паблик нашей школы, или ещё какой-нибудь другой паблик — если кто-нибудь писал что-то, с чем я был не согласен, я немедленно бросался его переубеждать. Дебаты с моим участием насчитывали иногда более сотни комментариев. Энергии это отнимало много и творчеству действительно мешало. Только настроишься на работу, как приходит уведомление, что твой оппонент тебе ответил, и ты вместо того, чтобы писать книгу, пишешь сто первый комментарий. По итогу в одной из фанатских групп меня даже кинули в чёрный список.

Сергей ещё давно, в начале осени говорил: «Вы страдаете фигнёй. Вот возьмите и прямо сейчас удалите страницу “ВКонтакте”». Зря я его не послушал. Но тогда я не был готов к столь радикальным мерам. Во-первых, я только-только освоился в онлайне. У меня было почти столько же френдов, сколько у одноклассников. Я наконец-то был «в теме», как все. Пусть я и появился в сети гораздо позже, чем остальные мои сверстники, но лучше поздно, чем никогда. И сейчас вот так взять и всё перечеркнуть? Во-вторых, здесь, в онлайне, была Сабина. В реальности ведь я не осмеливался к ней подкатить, а в виртуале сиди на её странице, сколько хочешь.

Сейчас, чтобы немного утешить Сергея, я заверил его, что уже готово, по крайней мере, не меньше половины текста, то есть двести пятьдесят тысяч знаков с пробелами. А оставшуюся половину я, мол, постараюсь дописать как можно быстрее, так сказать, в ближайшие недели или даже дни. На самом деле, в файле на компьютере на данный момент было всего чуть меньше двухсот тысяч. И ещё невеликая часть существовала в виде разрозненных черновых набросков на бумаге. Сколько точно там получится знаков, я не знал, лишь надеялся, что, когда их перепечатаю, хотя бы пятьдесят килобайт наберётся. Но такие нюансы Сергею было знать необязательно.

«И это всё, что вы успели написать за год, двести пятьдесят тысяч? Ну-ну», — скептически отреагировал Сергей.

«Я стараюсь думать не о количестве, а о качестве», — философски ответил я.

«Если я услышу ещё хоть одно слово о качестве текста, это будет последняя ваша реплика. Я недаром сказал именно ПОСЛЕДНЯЯ, а не крайняя. И не говорите потом, что вас не предупреждали».

Мне не понравилось, что Сергей говорит в таком ультимативном тоне, но счёл, что сейчас не лучший момент, чтобы спорить.

«Даю вам последний срок — до Нового года, — постановил Сергей. — Издательство ждёт готовый роман максимум в начале января. Позже они его могут просто не принять. По-хорошему книгу нужно было сдать летом, а потом быстренько подтвердить ещё одной к зиме. В общем, в конце декабря жду на почту файл с текстом на 450-500 тысяч знаков, и я попытаюсь за неделю успеть сделать то, что обычно делается минимум за месяц. А пока, до Нового года, мне нужно закончить ещё одну книгу для другой серии. Так что советую не отвлекать меня лишней болтовнёй, и самому не отвлекаться».

«Хорошо», — сказал я.

«Но если вдруг 31 декабря текста не будет, — предупредил Сергей, — или он окажется графоманским — сами понимаете…»

«Не беспокойтесь, — сказал я. — Не окажется. Сюжет очень интересный. Уж в чём-в чём, а в качестве я уверен…»

«Ну, вот, опять. Я кому только что говорил, чтобы больше НИ СЛОВА о качестве?! Вот когда напишете МИЛЛИОН знаков за полгода, тогда и сможете качать права».

И тогда я не придумал ничего лучше, чем выдать следующий глубокомысленный перл:

«Знаете, в чём между нами разница? В том, что я пишу по-настоящему, а вы подстраиваетесь под запросы массового читателя».

Не знаю, с чего вдруг на меня снизошло столь гениальное откровение, и почему я решил непременно его озвучить, но Сергея оно, судя по всему, не на шутку разозлило.

«Ну, всё. Я вас предупреждал. Сами напросились. Баста», — написал он и отправил меня в бан. С тех пор я очень надолго утратил возможность переписываться с Сергеем во «ВКонтакте», и всё наше дальнейшее общение происходило посредством старомодной электронной почты.

Собственно, буквально на следующий день я как раз и написал Сергею письмо на электронку, в котором поставил его в известность, что если он больше не намерен иметь со мной никаких дел, то я всё равно доведу роман до конца и опубликую текст в интернете, указав Поплавского в качестве соавтора.

«Ну уж нет, — воспротивился Сергей. — Выкладывать в сеть — сколько угодно, если маразм крепчает. Но никаких упоминаний меня в контексте авторства. Хватит с меня и одного позора в прошлом…»

Под позором в прошлом Сергей, вероятно, имел в виду давнюю историю, о которой он рассказывал лишь вкратце, в общих чертах. По его словам, однажды, когда Сергей уже издал несколько книг, он встретил двух подающих надежды авторов, которые на тот момент ещё нигде не печатались. Поплавский предложил им за определённый срок написать текст, и, если результат окажется приличным, Сергей замолвит за них словечко перед издателем, и книгу, скорее всего, опубликуют. Однако текст, который написали эти авторы, оказался графоманским, и Сергей не смог ничего для них сделать. Тогда графоманы обиделись и обвинили Сергея в самом тяжком для писателя грехе — воровстве. Дескать, Поплавский взял их текст и опубликовал, выдав за свой. Плагиат — самое страшное обвинение для писателя. С тех пор в интернете даже начали ходить легенды, что на Поплавского, дескать, пашет целая бригада литнегров…

После того случая Сергей зарёкся брать учеников и помогать «молодым талантливым авторам» пробиться. Как говорится, не делай людям добра — не получишь зла. Так и продолжалось довольно долгое время. До встречи со мной. Сергей даже сказал как-то раз: «Вы — моя лебединая песня…»

Правда, сейчас, похоже, всё летело в тартарары. В ответ на требование Сергея не упоминать его в контексте авторства я не преминул заявить, что он внёс свой неоценимый вклад в появление моей книги, так как первоначальная идея сюжета и концепт цикла, в рамках которого разворачивалось действие, исходили от него. Так что не указать Сергея как соавтора будет нечестно, и я это всё равно сделаю даже против его воли. А оставить роман незавершённым не могу, потому что уже вложил в него слишком много сил и времени своей жизни. «Я же не виноват, — подытожил я, — что вы в итоге слились».

«Я слился?! — возмутился Сергей. — И это говорит болтун, который называл крайним сроком конец июня. 31.12 — текст. 450 тысяч, и ни килобайтом меньше. В противном случае все мои обещания считаются аннулированными. Они давались вменяемому человеку, а не оборзевшему графоману».

22

Декабрь пролетел незаметно. Несмотря на то, что я честно старался написать как можно больше, к написанному за осень мало что прибавилось. В какой-то момент я удалил с планшета игру, хотя и не прошёл её до конца, а при удалении терялся весь достигнутый прогресс — решил, что ради литературы нужно чем-то жертвовать. Также я бросил читать «Волхва» на середине. Обычно я так не делал, и если уж начинал читать какую-то книгу, то принципиально дочитывал до конца, даже если не нравилось. Но сейчас обстоятельства были экстраординарными. Честно говоря, бросать не хотелось, потому что книга оказалась очень затягивающей. Я пообещал себе, что обязательно вернусь к ней позже, когда допишу своё произведение.

Декабрь — пора контрольных в школах. Как я уже говорил, родители довольно сильно давили на меня из-за оценок в четверти. А после школы особо не оставалось времени на творчество. Поэтому писать я мог в основном по выходным, если, конечно, отец не находил мне какую-нибудь работу во дворе — почистить снег, поколоть дрова, поменять сено в курятнике и так далее.

Один раз вечером, когда мама забрала меня со школы, и мы ехали в машине с водителем, меня накрыло вдохновение, и я начал быстро-быстро набирать текст прямо в заметке на телефоне. Приехав домой, я на одном дыхании выдал десять тысяч знаков за час. Это был мой рекорд по скорости. Конечно, текст пестрил грамматическими ошибками и опечатками, но главное, в нём присутствовал отблеск подлинного вдохновения. Пользуясь терминологией Сергея, канал открылся на полную мощность. В другой раз, в воскресенье, я написал боевую сцену на двадцать тысяч за день. Мама в тот день приготовила яблочный пирог и звала меня покушать, пока он ещё не остыл. Но я не поддавался ни на какие её призывы, усадив себя за письменный стол и запретив отходить от клавиатуры, пока эпизод не будет закончен. Честно говоря, бой был искусственно растянут. Для смысла детальные описания перестрелок не играли никакой роли. Но мне нужно было чем-то заполнить заданный объём. Вообще сцены в книге делились на два типа: одни я писал искренне, вынашивая чуть ли не каждое предложение, и они действительно имели важное значение для сюжета, а другие — чисто «боевые сцены» — нужны были просто «для галочки». Просто потому, что книга должна была быть на 450 тысяч знаков, а не, например, на 250. В сценах второго типа я часто едва не скатывался в откровенный треш. Не знаю, может, это был стёб над среднестатистическим читателем «постапка». Однако подобные моменты, к сожалению, сильно снижали воздействие «серьёзных» и сильных эпизодов, и подпорчивали впечатление от текста в целом. Например, в одном эпизоде даже фигурировала летающая голова (честно говоря, я ожидал, что Сергей потом её вырежет, но нет).

Несмотря на то, что я усиленно писал, к концу декабря мне всё равно не доставало количества знаков до нужного объёма. Набросков на бумаге, которые я перепечатал, конечно, не набралось ни на каких пятьдесят тысяч, а хватило хорошо если на двадцать. Кроме того, родители затеяли делать ремонт в библиотеке. Библиотека в доме была сразу напротив моей комнаты, между собой мы ещё называли её «боковая комната». С точки зрения человека, который поднимался по лестнице, дверь в неё находилась с левой стороны лестничной площадки. С противоположной, правой стороны располагалась, соответственно, моя комната. А прямо, посередине между ними, были двери в «большую комнату» — по совместительству, спальню родителей. Теперь родители решили переделать боковую комнату под спальню, а библиотеку перенести в одну из комнат на первом этаже.

Но перед этим комнате, по их мнению, требовался ремонт. Для начала нужно было вынести из неё книги. Таскать приходилось на улицу и класть на специально расстеленные покрывала, так как мама решила протереть все книги, многие из которых были довольно старыми, от плесени и потом просушить на свежем воздухе. Книг оказалось просто какое-то невообразимое количество. Одна только серия «Всемирная библиотека» в полном составе чего стоила. Эту серию выписывали по подписке ещё папины родители. Бабушка Тамара говорила, что, когда выйдет на пенсию, и у неё появится много свободного времени, будет читать. Правда, сейчас, когда она была на пенсии, то не читала ничего, кроме газет, и в основном целыми днями лежала на кровати перед телевизором, разгадывала кроссворды или делала что-то в огороде.

И вот я нёс во двор стопку книг и вдруг резко осознал: «Чёрт! А ведь если я не успею дописать книгу до Нового года, я не смогу стать писателем. Это мой ПОСЛЕДНИЙ шанс, вообще ПОСЛЕДНИЙ. Надо что-то делать!» И я стал носить книги быстрее. Теперь я метался туда-назад по лестнице чуть ли не бегом, стараясь за один раз унести стопку побольше. Удивительно, как я не навернулся и не сломал шею. Раз где-то на третий я вспотел. Книг почему-то всё никак не становилось меньше.

К тому же, где-то на окраине сознания маячило горькое предчувствие того, что все мои старания напрасны, и что хоть я вылезу вон из кожи, а всё равно не поспею написать до 31 декабря 450 тысяч. Сколько я ни гнал его прочь, это ощущение отравляло меня изнутри и дополнительно лишало сил. Как же я пожалел теперь, что не работал, как нужно, раньше, летом и в октябре, а страдал фигнёй со съёмками и прочим!

В декабре мне начали постоянно сниться сны. Раньше я видел сны не каждый день, а, допустим, раз в несколько дней, или даже раз в неделю. И уж совсем нечасто я видел несколько снов за одну ночь. И вдруг в какой-то момент сны стали сниться каждую ночь и помногу, причём очень яркие и насыщенные. Чаще всего они были странными и абсурдными, реальность в них работала совсем не так, как в нашем мире. Поэтому даже просто запомнить что-то оттуда представало нелёгкой задачей.

Сергей сообщил, что он так и не дописал свою книгу, потому что серию, для которой она предназначалась, закрыли из-за низких продаж, и текст попросту оказался не нужен. Поплавский был очень опечален. Межавторский проект, о котором шла речь, появился когда-то на волне успеха той самой серии по игре, но, в отличие от множества других аналогичных проектов, не являлся банальным клоном и обладал какой-никакой индивидуальностью, а потому его было жаль немного сильнее, чем большинство серий-однодневок; жаль было и невышедшую книгу Сергея. 

В последний день учёбы, 26 декабря 2014, я пришёл в школу в красивой тёмной рубашке в белый горошек, которую родители купили мне в Сеуле, и в красной бабочке с нарисованными футбольными мячами. Такой бабочкой больше никто в классе не мог похвастаться, кроме меня. В тот день было всего два урока. На физике мы с пацанами стояли на голове. Я под дружный гогот остального класса переползал между рядами и прятался под партами от учительницы, старой мымры. На перемене я играл в настольный теннис с Маратом, и у меня всё получалось, хотя обычно я проигрывал ему, но не сегодня. Я был неотразим. Елена Викторовна сделала комплимент и сказала, что мне очень идёт эта рубашка. После «уроков» мы пошли в «ночной клуб», праздновать окончание полугодия. Несмотря на то, что здание располагалось в городе, недалеко от школы, напоминало оно скорее какой-то сельский клуб. Атмосфера была ужасной. При наличии всех или почти всех формальных атрибутов соответствующего заведения, происходящее напоминало утренник в детском саду. Пили сок (а что ещё могли пить в девятом классе?!). Теоретически я мог туда не пойти. Но я и так слишком редко посещал внеклассные мероприятия, а я твёрдо решил мимикрировать, стать, как все. Кроме того, так как мы шли вместе с десятым классом, была надежда встретить Сабину — как раз отличный повод, чтобы завязать разговор. Но тот класс, где училась Она, в последний момент «откололся» — они отправились в другое место, а нам составил компанию десятый класс с другой буквой, не «А», а «Б» или «В». Большую часть мероприятия я просто слонялся по помещению как неприкаянный. Говорить мне было не с кем и не о чем. Я чувствовал себя, так сказать, чужим на этом празднике жизни. Меня не раз уговаривали присоединиться к танцующей толпе, но я был довольно скованным. Под занавес, поддавшись на настойчивые просьбы, я всё-таки вышел на сцену и стал танцевать, и имел большой успех у собравшейся публики. Но мой друг Марат переплюнул меня, когда в самом конце праздника под всеобщее улюлюканье забрался под самый потолок по стриптизёрскому шесту, как будто это была мачта какого-нибудь корабля. Короче, «пир» выдался на славу. Уже на следующий день в паблике «Подслушано» нашей школы выложили видео с вечеринки, и кто-то в комментариях написал, что парень в рубашке в горошек танцует, «как будто у него ДЦП». В принципе, я считаю, что они были правы. Танцевать нужно, либо когда у тебя есть природный талант, либо когда ты ходил в танцевальную школу и знаешь, как это делается. Не умеешь — не берись. Впрочем, мораль сия справедлива не только по отношению к танцам, но также и ко многим другим занятиям.

На зимних каникулах мне наконец-то разрешили ложиться спать не в десять часов, а тогда, когда захочу. Впрочем, днём я всё равно должен был помогать папе с ремонтом в боковой комнате. Он вздумал поменять весь ламинат на потолке. Обычно мы начинали в девять-десять утра, делали паузы на обед и на ужин, а заканчивали когда в четыре-пять часов дня, а когда в восемь-девять вечера, в зависимости от папиного настроения, а также от длительности упомянутых пауз. Иногда, если у папы было ленивое настроение, перерыв на обед мог затянуться, скажем, до шести вечера, пока отец лежал на диване. Такая неопределённость вовсе не способствовала литературной работе, которая требует чёткой организации своего личного времени. Но хотя бы ночь была в моём полном распоряжении. Родители даже шутили по этому поводу, говоря, что «Макарушка перешёл в режим призрака», имея в виду, что я и днём не сплю, и ночью бодрствую. Ночью у меня открывался канал, и я, заварив кружку чёрного чая с лимоном, принимался писать. На рабочем столе скапливалось огромное количество пустых кружек из-под чая. Мама даже возмущалась, что на кухне не оставалось кружек вообще, и она не может попить чай, и просила спустить всю немытую посуду вниз.

До 31 декабря была практически полностью готова первая часть, а также некоторые фрагменты части второй. Тем не менее, мне оставалось написать 160 тысяч знаков. Я решил, что всю новогоднюю ночь буду работать и не сомкну глаз, пока не закончу книгу. А утром 1 января отправлю текст Сергею. В конце концов, вечер 31-го или утро 1-го — не такая уж и существенная разница.

Но всё-таки, 160 тысяч за сутки — нехило! Успею ли? Сергей говорил, что его персональный рекорд составлял 60 тысяч знаков с пробелами за сутки. Мне даже эта цифра казалась невероятно огромной. С другой стороны, написал же Герман Затворник свою «Библию Дьявола» за одну ночь. Так что, может, и у меня получится.

Тридцать первого декабря вечером я, закрывшись у себя в комнате, ходил кругами, одев наушники и слушая на репите песню «ДДТ» «Это всё». «Это всё-о-о, что а-а-астанетса по-осле меня!» — горланил Юра Шевчук. Слушая музыку, я никогда не мог усидеть на одном месте и всё время ходил туда-сюда по комнате, такие сильные эмоции она у меня вызывала. Родители пили вино внизу, в гостиной, и мама то и дело звала: «Сынок, спускайся к нам!» Но любоваться на обнаглевшую лоснящуюся физиономию Плешивого по телеку не было никакого желания. Нет уж, я твёрдо решил, что эту ночь посвящу творчеству. Сейчас, вот только послушаю ещё раз Шевчука. И ещё раз. И ещё раз. Ах, как он чертовски красиво поёт!

Вообще, надо сказать, что я был тем ещё меломаном и мог надолго выключаться из реальности, слушая музыку. В детстве, когда у нас дома появился большой кассетный аудиомагнитофон (тогда бы я ещё не выговорил это словосочетание), я мог часами раскачиваться в ритм под музыку (танцем это сложно назвать) «Ace of Base». Музыка меня гипнотизировала. Правда, меломания сильно мешала написанию книг. Совмещать два в одном я не мог. Во-первых, музыка отвлекала от писательства. Во-вторых, сидя в наушниках перед компьютером спиной к двери, я мог не услышать, как сзади подойдут родители. Тем не менее, во время прослушивания музыки мне приходило много отличных идей для книг, которые я потом воплощал на практике.

Итак, слушая своего любимого Шевчука, я серьёзно настроился на работу. Вот сейчас, решил я, я отложу наушники, сяду и напишу за один присест 160 тысяч знаков. Да, у меня точно всё получится, я сумею прыгнуть в секунду. И вот, заслушав до дыр «Это всё», я снял наушники, уселся в своё крутящееся рабочее кресло, включил компьютер и открыл файл. Взглянув на текст, осточертевший до невозможности, я вдруг осознал, что смертельно устал. Как физически, так и морально. Я понял, что не могу выдавить из себя ни слова, и что писать не хочется от слова вообще. Но делать нечего, писать-то всё равно нужно. Поэтому у меня созрел гениальный план. Я сейчас лягу на кровать, закрою глаза и продумаю весь текст у себя в голове до каждого отдельного слова. А потом, ближе к утру, встану и просто запишу его. Что может быть проще, записать то, что уже придумано?

Проснулся я часа в четыре дня первого января. Даже не хочу представлять, в какой ярости был Сергей, когда не получил 31 декабря вечером обещанный текст. Кое-как продрав глаза, спустившись на кухню и заварив чай, я осознал, что потерпел полнейшее фиаско. Нужно было как-то выкручиваться. Позавтракав, я зашёл в электронную почту. Я ожидал увидеть там письмо с разносом от Сергея, но меня встретила лишь оглушительная тишина. Тогда я сам написал Сергею письмо с таким предложением: я сейчас высылаю ему почти законченную первую, самую крупную по объёму, часть, он начинает над ней работать, а я через пару-тройку дней отправляю вторую часть и недостающие эпизоды из первой, а вскоре и третью часть. «Хорошо», — ответил Сергей к моему облегчению. Я выслал ему файл с первой частью. В каком виде был текст, я уже упоминал, повторять лишний раз нет нужды. Достаточно привести лишь такую красноречивую деталь, что у персонажа Косатки на протяжении книги то и дело изменялся цвет волос: в одних главах она была брюнеткой, а в других блондинкой. Так происходило оттого, что я писал эти главы в разные периоды, в которые был влюблён в двух разных девушек, и поэтому представлял на месте Косатки то одну, то другую. Тем не менее, несмотря на все шероховатости, неровности, изъяны, огрехи, дефекты, а в некоторых случаях, прямо скажем, безобразность, через пару дней, просмотрев текст и начав с ним работать, Сергей вынес следующее резюме: «У вас и правда есть способности, и вы действительно могли бы многому у меня научиться. Но, к сожалению, пока вы необучаемы. А я уже слишком стар, чтобы впихивать невпихуемое…»

23

Буквы сливались перед глазами. Я на минуту оторвался от экрана и перевёл взгляд на жалюзи, синие с золотыми звёздами, в подражание ночному небу. Такие висели только в моей комнате. Я встал из-за стола, потянул за верёвочку, и гусеница жалюзи поползла вверх по стеклу.

Снаружи было уже светло. Из окна открывался вид во двор. Внизу, возле забора, стоял курятник. Он состоял как бы из двух частей: правая представляла из себя небольшой деревянный домик с двускатной крышей, а левая — участок под открытым небом, огороженный пластмассовой сеткой. Зимой мы запирали кур на ночь в домике (к которому было подведено отопление), а днём выпускали их побегать на улицу.

Перед курятником стояло старое дерево. Летом оно казалось объёмным, внушительным, но сейчас, лишённое своего пышного зелёного облачения, своего бронежилета из листвы, выглядело каким-то облезлым, каким-то, что ли, не деревом даже, а схематичной моделькой дерева, что-то вроде картонного макета. На дереве, примерно на высоте второго этажа, то есть как раз напротив моего окна, был сколочен простенький «балкончик» из досок — так называемый штаб, висевший там ещё с незапамятных времён. Наших с папой рук дело.

Между деревом и кирпичной стеной дома стоял прицеп, накрытый тентом. Под тентом был всякий хлам. На тенте, а также повсюду вокруг — на ветвях дерева, на крыше курятника, и конечно же, на земле, лежал снег, девственно-белый, как ещё не заполненные текстом страницы в файле «Microsoft Word». Снега зимой выпадало реально много, а иногда даже нереально много. Между курятником и деревом вилась дорожка; там, где она обрывалась, в сугроб была воткнута чёрная пластмассовая лопата. Тропинка была расчищена ещё только наполовину, сегодня мне предстояло расчистить её полностью. Обычно большую часть снега расчищал папа с помощью снегоуборочной машины. Естественно, речь здесь не про автомобиль, а про специальный прибор, по размерам нечто среднее между газонокосилкой и квадроциклом. Но были места, куда снегоуборщик не пролазил, вроде вот этой полоски между курятником и деревом, и там приходилось кидать снег вручную. За забором начинался участок дяди Валеры, и он на фоне нашего выглядел пустынным. Снег простирался на нём от края до края ровным ковром, на котором не виднелось никаких следов. Весной, когда на нашем участке уже всё таяло, на соседнем ещё лежали снежные валуны.

Открыв жалюзи, я выключил настольную лампу и прошёлся взад-вперёд по комнате. На столе стоял включённый компьютер с открытым файлом «.docx», страницы которого вовсе не были девственно-белыми. На каникулах я писал как проклятый. Через «не хочу», через самопреодоление, через кровь, пот и слёзы. Скорость иногда достигала 30-35 тысяч знаков в сутки. Ещё не так давно даже десять тысяч знаков казалось мне очень большим количеством для одного дня. Ах, если бы я и летом работал с такой же интенсивностью!.. Жаль, что зимние каникулы длились гораздо меньше, всего две недели, до 12 января. Вдобавок к страху не успеть я испытывал муки совести, когда писал, из-за того, что должен был написать то же самое давным-давно.

Днём я по-прежнему проводил большую часть времени, помогая папе в боковой комнате. И, как и раньше, моя «помощь» заключалась в основном в том, чтобы вовремя подать нужный инструмент, подержать что-то или замерить рулеткой. Когда изредка случалось так, что мы выполняли параллельно какую-то работу, сколько я ни старался, всё равно выходило, что отец выполнял ту же самую работу в два раза быстрее. Мне банально не хватало ловкости рук и физической силы. Похоже, что отцу просто было скучно работать одному, и ему хотелось, чтобы я постоял рядом за компанию. Забавно, что, так как в целом отец был неразговорчивым, большую часть дня мы проводили, не проронив ни слова. Я должен был просто молча стоять как бы немного сбоку за его спиной, слегка наклонившись вперёд и делая вид, что мне интересно, чем там отец занимается, хотя на самом деле меня уже воротило от вида этих досок, балок, плинтусов, молотков, винтиков, шуруповёртов и всего остального. И речи не шло о том, чтобы я расслабленно сидел в сторонке, пока отец рядом горбатится и старается!.. Если отцу казалось, что я не проявляю должной заинтересованности, начинались претензии с его стороны. Однажды я набрался смелости и решил попробовать откровенно поговорить с ним.

— Папа, — сказал я, — а ты не мог бы меня звать только тогда, когда тебе конкретно понадобится что-то помочь? А то большую часть времени, когда мы что-то «делаем», я просто стою рядом и всё. А я бы за это время мог много всего успеть сделать.

— Чего, например? — спросил отец.

— Какие-то свои дела, — уклончиво ответил я.

— А какие у тебя могут быть дела? Запереться у себя в комнате, уткнуться в компьютер и что-то печатать, портя зрение? Оно у тебя и без того плохое. Ты хочешь вообще ослепнуть?!

— А какая разница, какие дела? — парировал я и хотел добавить: «Это мои дела, и я не обязан о них отчитываться». Но такое прозвучало бы слишком нагло, и отец наверняка бы меня наказал.

Несмотря на то, что я ограничился только первой частью фразы, отец всё равно был изрядно раздражён.

— Ты бы лучше сказал «спасибо», — упрекнул он. — Лучше бы смотрел на то, что я делаю, запоминал и учился, вместо того, чтобы болтать. Вот представь, ты вырастешь, будет у тебя жена, и она скажет: «Макар, забей гвоздь». А ты сможешь забить?

— Ну, гвоздь, пожалуй, смогу, — подумав, ответил я.

Я так и не смог переубедить отца, и разговор закончился ничем. Почему же я прямо не сказал ему, что пишу книгу? Причину поймут только люди, которые сами пишут, непишущим это объяснить невозможно. Попробуйте рассказать всем знакомым о том, что вы собираетесь писать книгу. Расскажите в подробностях, о чём будет предполагаемый сюжет. А потом сядьте за компьютер и попробуйте написать хотя бы одну страницу. Уверяю вас, что, скорее всего, вы не сможете выжать ни строчки. Что-то будет мешать. Возможно, дело в том, что, рассказав людям, ты как бы чувствуешь себя обязанным им, боишься налажать и не оправдать чужих ожиданий. «Ах, мало того, что ты, вместо того чтобы проводить время с нами, потратил его на свои писульки, так ещё и книга в итоге получилась отстой?!» А когда никто ничего не знает, и ты пишешь просто так, как бы по приколу, работа идёт намного легче. Недаром Сергей любил поговаривать: «Сказанное вслух слышат демоны, а подуманное — ангелы».

Это, к слову, касается не только литературы. Почему-то родители, когда планировали очередную поездку за границу, говорили мне, чтобы я никому не рассказывал о предстоящем путешествии и тем более не называл конкретных дат. Ни своим друзьям или одноклассникам, ни тем более посторонним. Сами они тоже не рассказывали коллегам по работе. Даже бабушку ставили в известность почти в последний момент.

После замены ламината в боковой комнате папа взялся менять потолок в соседней, большой. Пока мы трудились, не покладая рук, фоном у папы на телефоне играла музыка. Надо отдать ему должное, музыка хорошая. Многочасовой пытки русской попсой я бы не выдержал. Играла, например, песня «Eagles», знаменитый «Hotel California»:

On a dark desert highway, cool wind in my hair,

Warm smell of colitas, rising up through the air…

Кроме этого поистине легендарного хита, звучали также песни группы «Depeche Mode», такие как «Enjoy the Silence», «Strangelove», «Everything Counts», «Never Let Me Down Again» и другие, а также треки «In The Death Car» Игги Попа и «The House of the Rising Sun» группы «The Animals». Многие композиции я потом сам искал в интернете, чтобы переслушать уже в наушниках.

Я действительно, как и обещал, через несколько дней скинул Сергею дописанную первую часть на 270 тысяч знаков с пробелами. Вторая часть получилась на 72 тысячи знаков. Для круглого счёта, чтобы суммарно вышло 350 тысяч, я решил под видом последней главы присовокупить к тексту подборку своих, как я тогда полагал, стихов. Я подал это как закос под «Доктора Живаго», где в конце романа были помещены стихи Юрия Живаго. Дескать, так совпало, что герой моей книги, суровый воин, тоже на привалах пописывал стихи в блокнотике. Поэтому последняя глава называлась «Стихотворения» и содержала опусы наподобие вот этого:

Я — сталкер, охотник за удачей,

Зона — моя обитель навсегда.

Стучит в плечо приклад оружия отдачей,

Такой знакомый сухпаёк всегда.

Если появятся запретные земли,

Кто-то пожелает пробраться туда.

Романтика, деньги, казусы резкие,

Заманчивая возможность искать себя.

Или этого:

Прощай, милая, навсегда,

Я любил тебя так нежно, так сильно.

Помнишь, я сам с утра

Приносил тебе секс и вино…

Ты — хрестоматийное средоточие,

Порождение моей бурной фантазии.

Ты во мне всё обесточила,

И ты же — жить заставила…

Бесконечность океана

Я зрел в твоих глазах,

Бороздить её могу теперь,

К несчастью, лишь во снах…

После того, как отправил Сергею первые две части, я спросил его, нужно ли писать третью, или того, что есть, достаточно. Вопрос вполне резонный, потому что высасывать из сюжета дальше было уже попросту нечего. Всё, что можно, я выжал. Сергей в ответ напомнил мне, что разговор изначально шёл о минимум четыреста пятидесяти тысячах. «Вы же, — заметил он, — пока что прислали всего триста сорок две, и в придачу к ним ещё восемь килобайт стишков, с которыми неясно, что делать».

Я возмутился, дескать, как он смеет называть мои великие творения этак пренебрежительно, стишками.

«СТИШКИ — ещё самый мягонький эпитет, которым ЭТО назовёт человек, который будет решать, будет ли ЭТО в книге», — ответил Сергей, имея в виду, очевидно, редактора. В финальной редакции текста мои вирши так и не появились, и слава богу.

В итоге мы сошлись на том, что я допишу ДЛЯ ОБЪЁМА третью часть на сто тысяч знаков, что мне и пришлось сделать. Общий объём черновика в конце концов составил 450 тысяч знаков с пробелами — тогда, в пятнадцать лет, почти невообразимое для меня количество. Это был самый большой текст из написанных мной на тот момент. Иронично, что пресловутая третья часть в итоге в книгу так и не попала. Изначально она присутствовала в чистовике, но редактор потребовал сократить текст, и Сергей был вынужден её вырезать. Эти эпизоды были использованы потом в другой книге.

То есть, по сути, Сергей работал с триста пятьюдесятью тысячами, или, если быть совсем точным, с триста сорока двумя, которые он расширил до пятисот девяносто четырёх. Фактически он дописал 250 тысяч и значительно переработал уже написанное мною. Но порядок эпизодов и общий ход развития сюжета не изменились. Сергей не добавил новых персонажей или сюжетных поворотов, не вставлял и не выбрасывал никаких эпизодов, а работал практически только с исходным материалом. И сырой черновик постепенно превращался в роман, словно голый скелет обрастал мышцами, артериями, кожей. Всё это Сергей сделал, конечно, не за одну неделю, но немногим дольше — за какой-то месяц.

«Если бы, не дай бог, кто-нибудь из коллег узнал, что я для вас делаю, — написал он мне, — покрутили бы пальцем у виска. Вам просто повезло, что мой канал внезапно ОТКРЫЛСЯ на полную…»

«Моменты, написанные “для объёма”, оказались в большинстве случаев как раз В ТЕМУ, — к моему немалому удивлению, заключил Сергей. — В отличие от того, что вы полагаете настоящим, “криком души”…» Я не знал, радоваться мне теперь или огорчаться.

В каком-то разговоре я признался, что на самом деле так и не прочитал до конца тогда, в прошлом году, перед началом работы одну из книг Поплавского, самую крайнюю. Решил, что теперь уже можно рассказать. Я вообще не любил лгать людям, и водить кого-то за нос сколько-нибудь долгое время было для меня тяжело морально.

«Потому и получилась КНИГА, — загадочно ответил Сергей, — что НЕ читали…»

Заодно я признался, что моя бабушка никогда не работала в ФСБ, а также не писала мемуаров и не публиковала их под псевдонимом в серии «Спецназ», как я ранее утверждал.

Большинство глав в книге претерпели очень серьёзные метаморфозы, хотя некоторые моменты остались практически без изменений. Однако позже я вынужден был признать, что те изменения, которые Сергей внёс, явно пошли на пользу тексту.

Текст находился уже почти на финальной стадии. И тут я совершил ужасную глупость. Я отказался от второй фамилии на обложке.

Возможно, потому что в глубине души понимал, что не заслужил. Я действительно облажался по полной. Я провалил все мыслимые и немыслимые дедлайны, текст в итоге получился меньше оговорённого объёма, да и то, что получилось, было, мягко говоря, далёким от идеала. Как выразился Сергей: «Удачные моменты в черновике есть, но это как искать алмазы в куче сами знаете чего».

Возможно, я отказался потому, что испугался. Испугался, что когда выйдет книга с моим псевдонимом на обложке, то многочисленные школьные знакомые, которые не принимали меня раньше всерьёз и вели себя со мной непринуждённо, начнут по-другому ко мне относиться.

Возможно, я думал, что после того, как родители столько ругали и наказывали меня, теперь, когда про сына выяснится что-то хорошее, это как бы выйдет за рамки их ожиданий. А мне подсознательно не хотелось «разочаровывать» маму с папой.

Можно придумать ещё кучу сложных психологических объяснений. Но, если честно, то, скорее всего, причиной был просто очередной бзик. Я был очень импульсивным подростком, и мне в любой момент могло что-то ударить в голову. Так что я немедленно заявил Сергею, что отказываюсь от второй фамилии. Подозревая, что он не примет эти слова всерьёз, я поставил ультиматум: или книга выйдет без моего имени, или мы дальше не работаем вместе и вообще никак не контактируем. Такое требование Сергей проигнорировать не мог. Поплавский был очень расстроен, что новый соавтор, о котором он так долго упрашивал издательство, в итоге отказывается от авторства. Но я остался непреклонен.

У меня были частые смены настроения, я то и дело противоречил сам себе. Например, сегодня я мог написать Сергею, что даю ему полный карт-бланш делать с текстом всё, что ему вздумается, и редактировать, как ему вздумается, лишь бы на выходе получился достойный результат. А уже завтра я строчил новое письмо, в котором строго-настрого запрещал менять даже клички персонажей, так как, дескать, сильно привязался к своим героям. Из-за этих регулярных «выступлений» Сергей прислал мне окончательный текст книги уже только после отправки его в издательство, хотя изначально предполагалось, что я буду получать текст по главам и даже смогу по ходу вносить какие-то правки…

Книга действительно вышла в итоге без второй фамилии. Но одно напоминание обо мне в ней всё же осталось. В конце всех романов Сергея традиционно стояли даты начала и окончания работы и место написания. Обычно в качестве места выступал город Николаев. Но в конце этой книги напротив Николаева через тире появилось ещё одно наименование — Майский порт. Оно отсылало к Port May, старому названию бухты Золотой Рог, на берегах которой сегодня располагался Владивосток…