Элина Петрова — драматург. Работала в проектах «Квартира. Разговоры», «[Место: Смоленск]», принимала участие в создании спектакля «Лавр» в театре «На Литейном» в Санкт-Петербурге. Окончила факультет мастерства сценических постановок Санкт-Петербургской академии театрального искусства (СПбГАТИ, сейчас — РГИСИ) по специальности «драматургия». Участница мастерской документального кино и преподаватель мастерской живого театра свободного образовательного проекта «Летняя школа» (2019).

Зачем сегодня нужен театр? Почему он важен и что делает для общества? Эти вопросы задают экспертам в теории искусства, пишущим статьи для «Arzamas», «Colta» и других изданий. Сложность необходима, без неё не бывает науки, которая позволяет на более высоком уровне изучать мир. Однако также нужна и простота: она даёт возможность объяснять неочевидные идеи. Простое интервью у практика театра — Элины Петровой.

О себе

— Как ты стала заниматься драматургией? Каким был путь к работе в театральных проектах?

— Путь к драматургии был долгим. У меня много времени заняло принятие и понимание того, чем хочу заниматься. Я из тех, кто в 23-24 года понимает, что пора начинать всё сначала. В школе я писала хорошие, как мне говорили, сочинения. Мне это доставляло удовольствие, и я думала, что журналистика — моё. Считала, что это такая профессия, где можно путешествовать, интересно писать, общаться с людьми. Я поступила на журфак, но позднее, на 3 курсе, когда началась практика, поняла, что молодой журналист никому не нужен. Приходишь в редакцию, тебя сажают за свободный компьютер и говорят: «Ищи интересную новость». На протяжении 6 часов ты пухнешь от поиска новости. Это растрата жизненной энергии на ерунду. Меня также, конечно, задело отношение, как к невидимке. В редакции тебя просто не замечают. Поняла: это не моё место. Решила, что если я пока не знаю, чем хочу заниматься, то поучусь в Испании, в Саламанке. На факультете истории искусств было направление «современное искусство», оно мне очень понравилось. Я помню, как ходила на небольшие театральные фестивали. Удивилась тому, что у испанцев, занимающихся искусством, нет планки шедевра. Нет ощущения, что ты находишься перед чем-то настолько священным, что рядом нельзя дышать. У меня было чувство исследования: люди изучают вещь, проблему, которая им интересна. Они делают то, во что включены. Это очень чувствовалось. Ещё в Мадриде я увидела спектакль Робер Лепажа. Удивилась тому, каким может быть современный театр: и технологичным, и человеческим, и мощным. У Лепажа есть цикл спектаклей «Карты». Я видела сюжет про, по-моему, пики. Помню, была сцена, в которой пожилой человек раздевался. Он предстал голым перед залом. Это было очень круто, потому что в нашем театре даже до сих пор такого не увидишь. В спектакле такое действие было невероятно естественно и важно. Появилось ощущение, что вижу не только персонажа, но и актёра, который является носителем жизненных ситуаций и своего мира. После учёбы в Испании вернулась домой, звоню маме по скайпу, говорю: «Я хочу стать режиссёром». Мама ответила: «А-а-а-а-а».

— Как к выбору деятельности отнеслись родители? Вопрос постоянства наверняка заботит многих, а драматург — проектная профессия, которая не даёт гарантии востребованности после окончания того или иного проекта.

— Мне повезло с родителями. У меня огромная благодарность к ним, так как меня никогда-никогда не принуждали ни к чему. Родители немного с придыханием относятся к моей работе, потому что они инженеры и считают, что творчество — это что-то несусветное и недостижимое. Всегда поддерживали: и материально, и эмоционально. Когда я билась в истерике и говорила, что у меня ничего не получается и нет работы, отвечали: «Ничего, подожди. Мы всегда тебе поможем, мы всегда рядом. Делай то, что хочешь, и то, что считаешь нужным».

— Сложно ли было попасть в испанский университет?

— Нет, очень легко. Я училась год на платном за 90 тысяч рублей, так как бесплатной магистратуры в Испании нет. Это были ещё те времена, когда евро стоил 43 рубля. Мне нужно было подать документы, перевести все свои дипломы, написать мотивационное письмо, и всё!

О театре

— Театр нужен тебе, чтобы проговаривать и освещать важные вещи?

 — Да. Журналистика, современное искусство и социальная работа просто объединились в документальном театре. Всё, что набрала за эти 8-9 лет, так мягко и естественно сошлось. Мне нравится реальность. Нравится театр, который работает с реальностью: с человеком, с актёром, с историей. Для меня театр — способ говорить о важном, помогать говорить о важном. В инклюзивных и документальных спектаклях ты создаёшь ситуацию для высказывания другого человека. Для меня значимо, чтобы смоляне — люди, которых никто не слушает и не слышит, люди, которые не связаны с театром — имели возможность создать свою пьесу, рассказать истории. Когда мы приезжаем, говорим: «Ребята, мы совершенно открыты. Если вы хотите участвовать, пожалуйста, мы только поддержим». У человека с РАС нет возможности стать актёром. Мы же даём ребятам шанс. Они становятся важными и востребованными, получают зарплату, играют в спектаклях. Некоторые режиссёры говорят: «О, класс! Нам на читку нужны вот эти ребята, потому что они читают так, как нам нужно». Получается, что ты предоставляешь человеку возможность реализовать себя в творчестве, несмотря на то, что он стигматизирован нашим обществом. Это основная моя задача.

— Зачем ещё нужен театр тебе и обществу?

— Мне кажется, нам, нашему больному и травмированному обществу, которое находится в тяжёлой политической ситуации, нужен театр для того, чтобы общаться. Театр — способ коммуникации и сотворчества для всех, который можно переносить в жизнь. Театр очень сильно перелопатил меня внутренне: стали особенно важными принятие и отказ от давления. Привёл к пониманию того, что творчеством можно заниматься не через насилие: не нужно быть тираном, унижать и оскорблять. Люди увидят, что можно разговаривать о проблемах и исследовать проблемы через театр и через искусство в целом, что можно общаться иначе и принимать человека таким, какой он есть. Я стараюсь переносить эти мысли в общество. Возможно, в нём появятся сдвиги. У драматургии есть интересная черта: невозможно писать пьесу без включения в реальность. Ты постоянно задаёшь себе вопрос: почему эта тема или этот герой важны сейчас? Драматург включён в обстоятельства, и ему нужно понимать, какие механизмы работают в обществе, чтобы создавать реалистичные и правдивые произведения. Почему это важно? Театр имеет возможность актуализировать реальность, которой сейчас не хватает. Телевизор показывает нежизнь. Он показывает то, что не имеет отношения к людям. Документальное кино и документальный театр — это возможность услышать настоящие истории и актуализировать мир и пространство, в котором ты живёшь.

— Какое чувство ведёт тебя в театр?

— Интересный вопрос, не думала об этом. Самое главное чувство — это, наверное, увлечённость и интерес. Не могу, если скучно. Сдуюсь, не получится обманывать себя. К тому же, я креатор по натуре, обожаю придумывать сюжеты, структуры, истории.

— Есть такое понятие, как профессиональная деформация. Бывает ли она у драматургов?

— Да, бывает. У меня, например, она проявляется в следующем: любую рассказанную историю я фиксирую, а также отношусь ко всему немного с позиции наблюдателя. Задаю себе вопросы: насколько это драматургично? театрально? кинематографично? как это можно трансформировать в реальность театра или кино? Однажды моя подруга съездила в Грузию, и с ней случилась очень драматическая и красивая история. Спросила: можно я это напишу? Подруга отказала. Я не стала этого делать, так как моя подруга мне дороже, однако почувствовала профдеформацию в своём желании зафиксировать сюжет. Во мне боролись человек и драматург. Человек победил, но драматург был тоже силён.

О проектах

— В каких проектах ты работаешь сейчас?

— Самый главный проект — это «Квартира. Разговоры». Он завершился буквально месяц назад в своей первой фазе. Трёхкомнатная квартира в центре Петербурга, где мы сделали арт-пространство: играли спектакли для людей с РАС (Расстройство аутистического спектра — прим. ред.) и с людьми с РАС, проводили лекции и встречи. Это очень важно, потому что таких мест и подобных событий очень мало. Проект существовал 2 года. 31 июня закрылся. Команда остаётся, но пока для нас нет площадки.

Драматург — профессия проектная. Система театра не позволяет тебе быть в штате и получать фиксированную зарплату. Ну, если не считать ЦИМ (Центр имени Мейерхольда — прим. ред.). В таких театрах, как Александринский или Мариинский, ручное управление. Если тебя Фокин назначил, допустим, то ты можешь быть шеф-драматургом. В Европе же наличие подобной вакансии — обычная практика. Меня приглашают на какой-то спектакль делать текст, писать инсценировку или пьесу. В зависимости от задачи. В мае была премьера в театре «На Литейном». Мы сделали с Павловичем спектакль «Лавр» по роману Водолазкина. У меня была довольно интересная роль шеф-драматурга. Шеф-драматург — это человек, который постоянно на репетиционной площадке: он смотрит, что делают актёры и режиссёр, какие куски выбирают актёры. Он даёт больше свободы для исполнителей и потом уже из того, что выбрали актёры, складывает инсценировку.

Мы с друзьями делаем проект «[Место: Смоленск]». Он расширяется постепенно и становится просто проектом «[Место]». Мы приезжаем в город — такой десант: режиссёр, два драматурга, продюсер — собираем истории горожан о городе, монтируем их в пьесу и читаем вместе с ними. Это важный опыт. В городе происходит актуализация пространства. Когда были в Липецке, после спектакля нам сказали, что они за вечер узнали больше, чем за 30 лет жизни в самом городе. Получается, что каждое упомянутое в спектакле место несёт эмоциональный заряд. Ты вспоминаешь место через историю человека и начинаешь относиться к нему иначе. Мне кажется важным, чтобы, глядя на разруху в наших провинциальных городах, люди понимали, что это их место, в которому у них есть определённая эмоциональная привязка. К тому же, в подобных спектаклях актуализируется вопрос нормы и ненормы. Мы сталкиваемся с жуткими историями: в некоторых районах городов нет света, в некоторых местах завод сливает так много отходов, что, допустим, появляется розовый снег. Это ненормально, нужно что-то делать. Проговаривание проблем в спектакле может помочь.

— Как ты появляешься в проектах?

— Меня приглашают, но есть очень важный момент. Однажды я поняла, что для того, чтобы работать в театре, самой нужно быть очень активной. В «Квартиру» меня пригласили, но я понимаю, что меня пригласили из–за стремления работать в сфере инклюзии. Это желание проявилось в том, что после Испании я жила в Киеве, занималась социальной работой.

— А что будет, если не получится попасть в проект?

— Тогда я буду сама делать проект.

— Какие у тебя обязанности в каждом из проектов?

— В «Квартире» я совмещала все возможные функции: была и костюмером, и помощником режиссёра, и драматургом. «Квартира» — маленький негосударственный театр, в котором ты сам заботишься о спектаклях. Я отвечала за структуру занятий с людьми с РАС, репетиции и сами спектакли. Понимаю, что мне здесь очень повезло: далеко не всем удаётся заниматься тем театром, который ты сам хотел бы смотреть. В «Лавре» я писала инсценировки. В проекте «Место: Смоленск» монтировала пьесу, собирала истории жителей города.

— Если у тебя обычный рабочий день? Не знаю, применим ли этот вопрос к проектными профессиям, но всё же.

— В качестве примера возьму вариант своего самого загруженного дня. Я просыпалась в 9 утра. В 10:30 я уже была в «Квартире», у нас начинались репетиции. До 14 мы занимались тренингами, писали пьесы. Потом почти до ночи уделяла время своим разным проектам. Я шла на репетицию «Лавра» в театре «На Литейном», там проводила около 5 часов. Вечером встречалась с режиссёрами и драматургами. Бывало, что после этих встреч или ночью я приходила домой и садилась писать свою пьесу: не было времени заниматься этим в течение дня.

— Есть ли в твоей работе проблемы?

— Проблема в том, что проекты закрываются от недостатка финансирования. Хорошие дела не получают поддержку. Проблема, что молодые драматурги и режиссёры не могут себя никак проявить и представить, потому что негде. Ты особо никому не нужен, если сам не делаешь то, что тебе надо. Это история про жизнь впроголодь. Да, вот такова проектная работа. Впрочем, я и человек проектный. Мне нужен воздух, нужна возможность заниматься своими делами. Я могу быть не полностью погружена в дело. Мне кажется, что театр, в котором ты должен находиться и работать постоянно, лишает тебя возможности получить свободу узнавания другого. Я готова присутствовать на репетиции, но не готова высиживать 8 часов просто из–за того, что так надо.

О «Летней школе»

— Как ты стала преподавателем мастерской живого театра на «Летней школе»?

— Меня позвала сюда директор мастерской — Варя Фуфаева. Мы с ней примерно в одной плоскости находимся: Варя работала, например, с теми же режиссёрами, что и я. Даже не думала отказываться от такого предложения.

— Что ты успела сделать на «Летней школе» как преподаватель и как участник?

— «Летняя школа» дала мне потрясающую возможность в кругу людей, которым интересен театр, делиться тем, что я наработала за несколько лет. Мне особо не с кем разговаривать об этом, так как я настолько сильно включена в эти процессы, что я просто не успеваю рефлексировать их. Не успеваю думать о современном театре и о творческом процессе вообще. Также я смогла попробовать способ преподавания драматургии. Академия не удовлетворяет меня в плане подхода к творческому человеку. В Академии тебе помогают, но сильно опускают так, что ты кажешься себе дерьмом, которое ни на что не способно. Я хотела попробовать другой способ отношения к людям. Это процесс обучения, в котором твоё произведение тождественно тебе, а не кому-то другому. Оно должно идти от тебя, от твоего опыта, от твоих намерений. Я попробовала, мне понравилось. У нас создалась очень приятная и дружеская атмосфера. Ребята доделали пьесы или проделали какой-то определённый этап работы над ними, которую они сами планировали сделать. Нет ощущения, что ты просрал что-то, не доделал, не способен это сделать. Я могу человека вдохновить и сказать ему: «Ты можешь это сделать, у тебя есть инструментарий, ты знаешь, с чего начать, ты можешь делать это без меня».

— Можешь рассказать о фильме, который ты снимаешь на мастерской документального кино?

— У меня сейчас получается два фильма. Первый — история жителя из посёлка Южный. Он активист, выступает против вырубки Клетинского бора. Я подобралась к нему близко, но в какой-то момент поняла, что он ускользает от камеры. Не получается «вскрыть» его. Не хочет, чтобы я его запечатлела таким, какой он есть. Второй фильм о девочке в Белом Городке. Ей 13 лет, она лидер местной детской тусовки. Очень интересная, супервитальная, пассионарная. Она очень интересна физически: у неё сильное косоглазие и на ноге шрам. Я её наблюдала 2 дня. В первый день она купалась на речке, а потом пила с друганами пиво. Во второй день, в день посёлка, она разбрасывались красками, как на фестивале Холи, а потом курила за гаражами. Эта двойственность очень интересна. У фильма есть проблема: в работе с детьми нет ситуации завершённой. Нужно снимать долго, чтобы увидеть процесс взросления. Я бы хотела сделать полноценный фильм, так как очень любопытно, как она будет взрослеть, но это сложно.

— Что для тебя значит «вскрыть человека»?

— Вскрыть человека — сделать явным его внешний и внутренний конфликт, найти болевую точку. Чем больше я живу, тем лучше понимаю, что везде действуют законы драматургии законы. Драматизм — столкновение человека с реальностью. Герой, в том числе и герой моего фильма, находится в обстоятельствах, которые его меняют.

Фотографии: Елена Ростунова