Локус про локус. Иван Кудряшов, Новосибирск, преподаватель НГУ, @shmandercheizer

Текст из второго зина сообщества «Локус» . Информацию о печатном издании можно найти здесь

«Провинция». Само это слово одни произносят с тягучим прононсом, с ласково-оправдательными интонациями, другие же с каким-то раздражённым напряжением, словно пытаются сплюнуть маковое зёрнышко.

В банальном смысле слова никаких перспектив провинция не даёт, кроме возможности сбежать или воплотить в жизнь поговорку о пользе малой родине. Если же понимать под перспективой определенный способ видеть вещи, то провинция — это всегда иной, локальный опыт взгляда на то, что замылено господством столичного дискурса. Такой опыт требует понимания и проживания, хотя чаще провоцирует позывы к бегству. Столь же слепому и судорожному, сколь и безуспешно-смехотворному.

Ароматный тлен бегства можно почувствовать лишь в городах покрупнее. Я ощутил его с переездом из Барнаула в Новосибирск. Город, именующий себя «столицей Сибири», что и есть образцовый пример периферии, всеми силами отрицающей сей факт. Несмотря на неприлично близкое соседство городов, необходимая дистанция воссоздается искусственно — посредством цен, языка, понтов и «чудесной» транспортной системы.

Что же, собственно, даёт увидеть перспектива провинции?

Провинция — это дистанция и локальный опыт рецепции «общего», буквально местное, порой неуловимое арго. И то и другое — условия взгляда и говорения. А потому признание своей провинциальности — позитивное условие интеллектуальной продуктивности. Я знаю удивительно мало примеров того, как значимое культурное или интеллектуальное течение возникало как феномен центра, цивилизации. Даже великие берлинские профессоры рождались в городках Саксонии, Швабии, Бадена.

Взгляд из провинции отрезвляет как глоток морозного воздуха. Так трезвит вопрос «а что нам до этого?». Он позволяет лучше увидеть, о чем собственно шумиха мейнстрима — будь то рассказы про госдолг США, экологию и изменения климата, дивёрсити и позитивную дискриминацию, научные и антинаучные теории ковида или другой настойчиво звучащий нарратив. Иронично, что мой родной город стал мемом про тех, кто путает своё актуальное бытие с дискурсом социальных сетей.

Подобный вопрос — не отбрасывание или игнор, а способ «видеть». Зажмуриться и считать, что это всё далеко — может и степень видения, но нулевая. Сверка с провинциальным бытом порой позволяет увидеть то, чего не скажет официальный нарратив, но что тебя обязательно коснется.

Например, современный эко-дискурс, который не призывает вас стать лучше или заботливее к природе. Зато после ламентаций о скором коллапсе, маленьким петитом сказано:

ты зажрался, тебе и твоему региону пора платить и каяться, в том числе за углерод девонского периода

Важен и опыт постижения местного арго/диалекта, за который тебя потом высмеют в столице (не стоит переживать: вы в одной компании с Монтенем, Гегелем, Хайдеггером и другими). Нет лучшей школы чем перемена окружения, чтобы научиться мыслить с учетом языкового и культурного фактора. Чтобы не доверять слепо способности слов выражать одинаково и для всех вещи, придётся напороться на непонимание или смех других.

Конкретика языка окружающих — первая ступень схватывания мира в последовательной дискурсивной форме. Но она же и последняя, если вы не обнаружили, что язык полон коварных нюансов и расхождений, которые питают надежды на универсальное. Провинция с её тонкими отличиями в фонетике и семантике мне кажется более изощрённым опытом, нежели бегство в другой язык.

Скажу в духе экономии Батая, спросите себя: «на что именно вы тратитесь?». Если вы растрачиваете себя на ресентиментальные сожаления и оправдания, то представьте, как роскошно бы вы жили, если б те же ресурсы и усилия потратили на выработку собственного стиля жизни?

…от дистанции к либидо

При этом провинция бодра и живуча, потому что её регулярно вштыривает тоник из зависти, ненависти и насилия. Ненавистью пропитано многое, она как обрывки истины, которую никто толком не может выразить. Ненависть к себе и соседу, к столицам, к ещё большей периферии. Локальные царства ресентимента и самоедства. И даже грёбанные шутинги раз за разом повторяются в регионах, не в столицах. Ведь столицы живут другим аффектом: два «пшёлнах» каждому в заведении, игноранс со звериной серьезностью и, плиз, соломинку, чтобы не обляпаться.

Время от времени в провинции рождаются и расцветают проекты в творчестве, просвещении, публичной жизни. Их приносит в мир любовь. Но любовь, как известно, живёт три года, а ненависть пережуёт кого угодно. Хотя и любовное влечение способно трансформировать. Может поэтому что-то интересное теперь взрастает на окраинах, в около-академической среде. Пыль отчетов и прискорбного дележа ставок мало привлекает Эрота.

Однако всё это и есть тот опыт, который учит видеть. Именно «страх и ненависть в провинции» научили меня, что настоящая жизнь мысли ничего общего не имеет с интеллигентскими стереотипами о разуме и науке. Мыслят там, где есть либидо и интерес к будущему. Ни существование от гранта до гранта, ни статус в академсообществе не зажгут стремление к философствованию — здесь и сейчас, из перспективы своей локальности и конкретики. Но именно такое мышление позволяет ощутить родство с философами прошлого, пусть вокруг не солнечные Афины, а «Сибирь, имперские рудники».

Главная особенность такой философии в том, что она имеет психотерапевтический потенциал. Она, говоря словами Петрарки, «дает возможность придавать кратким мгновениям жизни внутренний смысл, наполнять их счастьем и славой». Вместо слабосильных мечтаний о том, что тебя когда-то признают из столиц, она помогает принять себя. А это едва ли не основная проблема современных людей, особенно тех, кто живет в сети.

«такой каков ты есть»

Современная психология, больше похожая на новую религию, призывает жить «на позитиве» и «принять себя». Дескать, я живу в провинции и горжусь этим (напоказ). Многочисленные прозелиты «позитивчика» лишь создают look, не принимая тот кусок мяса, что желает примитивных наслаждений и благ, коим являются. Принять себя — не значит оправдаться перед Большим Другим. Тем более за банальную поверхность своих желаний.

Конечно, можно принять себя как данность, не нуждающуюся в изменении, но есть в этом что-то противоестественное. Ведь как учат нас Гегель и Кожев (и даже Лакан поначалу), суть человека возникает в интересе к признанию другими. Вот это желание и есть раскол, благодаря которому в каждом из нас есть и столица с царем во главе, и провинция, и своя Красная площадь, и Дегунино или Марьина Роща.

Принять себя — это признать, что внутри каждого существует раскол, между тем чего мы хотим и тем, что мы реально можем получить. Пока мы человеческие существа — неудовлетворенность и неспособность идеально вписать себя в условия — наша судьба. Что не отменяет особого прибавочного удовольствия от существования в своих конкретных, местечковых обстоятельствах.

И нужно признать не только раскол, но и невозможность полного принятия этого раскола. Проблема не только провинциала, но любой культуры, религии, идейной системы в том, что с расколом нельзя договориться. Его его нельзя искупить, успокоить, вписать в нормальный ход жизни — принять и забыть не получится. Ну, если только ценой добровольной слепоты.

Принять себя — значит признать, что ты чужак самому себе, что в тебе есть часть, которая против внешнего комфорта твоей жизни, в чем бы он не заключался — в смысле или абсурде, в аскезе или роскоши, в унынии или радости

И принять придётся не то, что мы бываем непоследовательными и разными, а свой симптом, который настоятельно мешает и портит жизнь.

Симптом и есть тот самый «провинциал», которого хотят то окультурить, то не замечать. А быть провинциалом — симптом, сотканный из либидо и разрывов, которые он пытается покрывать. Симптом не восстаёт против вас, он лишь упорно утверждает своё бытие. Он — опора в бытии и возможность принять себя.

Быть локальным — симптом не страшный, особенно если начать о нём говорить и позволить другим услышать и увидеть себя. Таким каков ты есть.