Локус: Ненависть, философия и социальные сети. Михаил Хорт

Текст из зина сообщества Локус «Ненависть, философия и социальные сети». Информацию о печатном издании можно найти здесь

На экранах ваших смартфонов очередной стрим. Юноша европеоидной внешности и атлетического телосложения транслирует общение со случайными людьми в чат-рулетке. Как правило, он ведет стримы обнажив торс и надев лишь геймерские наушники, но иногда наряжается в костюм аниме тян: белый топик, розовая юбочка. Наряд толкает на забавные поступки: молодой человек машет перед объективом огромным черным дилдаком, облизывая и надрачивая его, пока с висящих на стене постеров улыбаются и строят глазки героини хентая. Впрочем, известность блогеру принесли совсем другие перевоплощения. Вряд ли кого-то можно эпатировать образом японской школьницы. Но что насчет перевоплощения в негра?

Никнейм юноши — CatboyKami, но в рунете он известен как «трансниггер». Кэтбойками стал популярен после стрима, в котором он предстает в образе, сочетающем совокупность наиболее оскорбительных стереотипов о чернокожих: выкрашенное в черный цвет лицо, ярко-красные губы, толстая золотая цепь, баскетбольная форма и огромная порция острой курицы KFC. На негодования собеседников в чат-рулетке Кэтбойками отвечает, имитируя афроамериканское произношение, что сменил свою расу и теперь является «трансниггером». Из этого должно следовать, что обвинения в расизме к нему неприменимы. Подобная тактика приносит ожидаемый эффект: воуки начинают истерить, иногда срываются на крик, а некоторые угрожают, что найдут соцсети Кэтбойками, узнают все о его жизни и обязательно «закэнселят».

Для тех, кто не знаком с субкультурой анонимных имиджбордов и телеграм- каналов, будет неожиданностью, что современные западные ультраправые — это по большей части люди вроде Кэтбойками, которые любят аниме, идентифицируют себя через мемы про гачимучи (гей-порно 90-х годов) и борются за будущее белой расы в основном через интернет.

Можно спросить, в чем, собственно, расхождение этих «ультраправых» с глобалистской мультикультурой, которой они пытаются оппонировать? И действительно, мы не найдем существенных отличий в их образах жизни, структурах потребления, географии или даже в базовых социальных установках. Граница пролегает где-то в области отношения к знаковому пространству в целом, более конкретно — в области отношения к слову. Смешавшиеся с мейнстримом левые пытаются обложить мир подушками. Их утопия — то ли детский сад, то ли психлечебница: от кампуса до социальных сетей — всюду «Мы наш, мы сейфспейс-мир построим!»

Ультраправым не нужен мир как сейфспейс, если там нельзя организовать стендап, а в компьютерных играх — выбрать утрировано сексуализированного перса женского пола.

Отсюда и все современные культурные войны: правых обвиняют в том, что их свобода слова ведет к выражению ненависти, альт-райты в ответ кричат о своем праве болтать о чем угодно.

Персонажи наподобие Кэтбойками загнаны в нижний интернет. Их ролики и посты не проходят цензуру большинства социальных сетей. Стандартное обвинение — «разжигание ненависти» или «язык ненависти». Какой бы ни была конкретная формулировка, ненависть — тот ярлык, который вроде бы лучше всего описывает правых. Более того, все чаще, как в случае с Джоан Роулинг, данное обвинение прилипает к тем, кто просто усомнился в каких-либо принципах «утопии мягких стен». При этом до конца не ясно, что конкретно скрывается за этим ярлыком.

В чем мы обвиняем, когда упрекаем в ненависти? И хотя этот вопрос интересен, есть еще один, который, по-моему, столь же важен, но менее очевиден — действительно ли Кэтбойками, как собирательный образ, ненавидит? Иными словами, является ли выражение ненависти — троллинг или хейтспич — тем же самым, что и сама ненависть?

Если поручить дать ответ на эти вопросы цензорам из Twitter или Facebook, то, вероятно, мы узнаем, что «все суть flatus vocis» и никакой специфической феноменологии ненависти нет. Но моя точка зрения отличается. Ненависть — совершенно особое явление. Это не просто эмоциональная установка или чувство, но нечто большее. Что-то из области оснований нашей социальности как таковой. Пугающее и желанное одновременно.

Ненависть, как и ее антиномия любовь, — это социальное отношение. Всякое отношение темпорально. И троллинг — тоже социальное отношение. Но неправильно было бы говорить об их совпадении или о том, что троллинг — это вербальная обертка ненависти. Троллинг — генетический наследник ненависти, но не равный ей.

Ненависть укоренена в культуре модерна.

Модерн жил двумя модусами: любовью и ненавистью, которые служили одной цели — индивидуации человека.

Модерн — это большая фабрика по производству индивидов, а иногда, если повезет с сырьем, — личностей. Индивидом является человек, который может быть наедине с собой. Более того, он на самом деле только и находится наедине с собой. Говорят, в древности люди могли читать только вслух. Если так, то читающий про себя субъект модерна — это буквально тот, кто читает из раза в раз только и исключительно про себя.

Любовь в модерне есть кульминационный этап производства индивида. Любовь навязывается обществом, но она же служит основанием его индивидуации. В этом состоит парадокс модерна. Индивида физически окружает общество, но метафизически — лишь пустота. Копошащиеся в его сознании мысли — это не просто его мысли, но и мысли обращенные к нему же. В отличие от верующего, мысли которого поверяются богом, или античного человека, который является перманентно политическим животным, секуляризированный человек модерна с необходимостью одинок.

Любовь кажется попыткой выйти за пределы этого одиночества. Но, если присмотреться, идеальной историей любви в модерне является та, которая не была до конца реализована. Экзистенциальное путешествие Вертера не может иметь счастливого финала. Невозможность десублимации лежит в основе любви как социального отношения в эпоху модерна. И это совершенно ни на что не похожая ситуация.

Хотя греки действительно были помешаны на любви, но, как говорят первокурсникам философского факультета, «филия» в «философия» — лишь одно из греческих слов, которое можно перевести как «любовь». Любовь для грека множественна в своих проявлениях, а потому множественна и своих именованиях. Это не одно, но множество отношений. Главным для нас является то, что любовь не была началом индивидуации человека. Эрос либо божественен, потому что боговдохновлен, а значит служение ему — служение богам, либо политичен, потому что заставляет желать подчиняться или властвовать. Но в остатке одно: все божественное — политическое, а политическое — божественно.

Мы говорим, что греки по-разному называли любовь, но может правильнее сказать, что греки иначе любили? Ненависть для них была лишь одним из проявлений эротизма: диалектическое равновесие Эроса и Антероса не позволяло греку ненавидеть в модернистском понимании этого слова. И Гомер призывает Гнев, а вовсе не Ненависть в начале своей поэмы. В модерне же ненависть становится принципом существования индивида, осознающего свою изолированность от мира, свою универсальную неуниверсальность.

Но также ненависть есть содержание модернистского бунта, в котором нигилистически настроенный субъект пытается обнаружить основания собственной экзистенции. И в итоге она становится привилегированным содержанием его экзистенции. Если для грека ненависть — гармоничное условие эроса, то для субъекта модерна ненависть есть послесловие любви. Не убивший себя Вертер превращается в подпольного человека или фашиствующего субъекта Селина, а ненависть продолжает удерживать единство его индивидности в ситуации невозможности любовной реализации.

Если сказанное выше справедливо, то троллинг не является лишь одной из форм ненависти. Троллингу не нужна любовь как антиномичная пара, потому что он реализуется в ситуации репрессивно десублимированного общества. Тролль не мучается от любви: он заменил ее на нежно-похотливое желание 2D лоли. Он изначально знает о невозможности реализации своей фантазии, а значит, его не ждет разлад между индивидуальным и внешним миром. Тролль может быть очарован, но не может быть разочарован. Что еще важнее, тролль не является бунтующим нигилистом. На самом деле он вообще не способен бунтовать, его чувства — игра в имитацию. И все связанное с троллингом — имитация, а потому трудно дать ему определение.

Единственное, что с уверенностью можно утверждать, троллинг — это социальное отношение по поводу внимания.

При этом внимание требуется не из–за детских травм или прочей психоаналитической чепухи, а просто потому, что это единственный актив с постоянно растущей капитализацией. Даже мелкий анонимный троллинг встроен в эту парадигму: пытаясь вызвать гневные реплаи в комментариях сетевого медиа, человек тем самым виртуально отщипывает часть внимания от какого-то популярного дискурса.

Возвращаясь к Кэтбойками, можно сказать, что он вряд ли буквально ненавидит чернокожих или азиатов. Они нужны, потому что служат источником повышенного внимания к нему самому. При этом ненависти как реального чувства в словах и действиях Кэтбойками нет. Это и пугает во всем сказанном: троллю совершенно безразличен объект его экспансии. Борясь с «языком вражды» или «ненавистью в социальных сетях», левый мейнстрим, на самом деле, лишь увеличивает цену троллинга. Каждый акт цензуры становится новым приобретением в активах троллей.

Но ненависть все еще существует в современном мире, хотя аморфное пространство интернета вряд ли является ее подлинным пристанищем. Ненависть там, где существует любовь и там, где существует подлинный бунт.

То есть за пределами виртуального.