С праздником, товарищи! [Здесь должен был быть эмодзи с красной звездочкой, но капиталисты рисуют эмодзи каких угодно цветов, кроме революционного].

Подумалось, какой фильм хотелось бы пересмотреть в День Великой Октябрьской социалистической революции — в этот праздник, чей смысл был полностью выхолощен еще при СССР. “Неуловимые”? Слишком детские. “Ленин в Октябре”? Слишком смешной (нас всех уже давно тошнит с этого смеху). “Адъютант его превосходительства”? Слишком положительный, еще одного такого чекиста не вынесет ни одна душа ни одного поэта.

Тогда встает вопрос: а что такое вообще эта ваша революция (или Революция с большой буквы, если угодно)? Наверное, это борьба. Не вечное ожидание с моря погоды вроде “авось, пронесет” или “авось, рассосется” или “авось, как-нибудь сам помрет”, а самое настоящее противостояние — без всяких маньяков Юлиана Семенова и страдающего Басилашвили. И дискурс этой борьбы разворачивается не на уровне тыквенного латте и доставки пиццы на самокатах, а в твердой убежденности в осознании своих прав и стремлении их защищать во что бы то ни стало.

Поэтому лучшей кинокартиной этого праздника будет “Оптимистическая трагедия” по Вишневскому, стремительная и беспощадная. Это фильм не про ненависть, как часто кажется на первый взгляд. Капиталисты написали много текстов, где ругают автора и его героев, а заодно и большевиков с анархистами и белыми фашистами впридачу (ах как жаль, мол, последних и беднягу царя, не додавили и поплатились). Но нет, этот фильм не про смерть и не про параноидальную жажду крови. Это вообще фильм про любовь, которая, как известно, холоднее смерти.

Тогда, в 1963, “Оптимистическая трагедия” номинировалась на Золотую пальмовую ветвь Каннского кинофестиваля и получила там приз с удивительным названием “Лучшее воплощение эпоса, потрясшего мир”. Через 10 лет, в 1973, на советские экраны выйдет фильм с другим уже Тихоновым, отнюдь не анархистом. Тогда для тех поколений, которые не совершали никаких революций, многосерийный фильм “Семнадцать мгновений весны” оказался ближе и понятнее неистового пафоса “Оптимистической трагедии”. Ее вообще сложно понять, если смотреть с широко закрытыми глазами. Зачем нужны молодые комиссарки, когда есть тихая Габи? Она цивилизованно сидит у камина или играет на пианино. Ведь фильм или книга — это не место для дискуссий, тем более о какой-то там далекой революции.

Обычно я пишу про мизансцены и декорации, про художников, архитектуру и красоту кадра. Но не в этот раз, потому что в “Оптимистической трагедии” практически отсутствуют декорации и архитектурные сооружения как таковые. Потому что “Оптимистическая трагедия” — это воплощение архитектуры другого рода: это архитектура масс, которые постоянно куда-то идут по диагонали этого безумно притягательного черно-белого кадра. Как ответил матрос Вайнонен в пьесе на реплику Рябого:

Рябой. Да сколько нас: раз, два, да и обчелся.
Вайнонен. Сколько? Полмира впереди, целый мир позади и товарищ Ленин посередке. Мало тебе?

Так что нас (масс) ой как много.

____________________________

P. S. На этой фразе я хотела закончить это предпраздничное эссе. Но что-то меня остановило: хотелось добавить упоминание великого фильма “Мы из Кронштадта”, тоже по Вишневскому, сказать про замечательного Бориса Андреева, а в идеале — вообще провести покадровый анализ фильма. Но я этого не сделала. Вместо этого я пошла к всемогущему чату джипити и… его сломала. Когда я в шутку предложила ему логично завершить этот мой текст, он в лучших традициях советской публицистики написал вот такой оптимистический финал:

И что же остается нам, товарищи, если не "Оптимистическая трагедия"? Это ведь не просто история, это философия, которую капиталисты так и не смогли переварить, как ни старались обернуть ее в простую трагикомедию. Это не про романтику анархии, не про мифы о героических чекистах и не про утонченную меланхолию благополучной Габи у камина. Это про нас — про тех, кто смотрит на экраны, где черно-белые массы идут вперед, уже не за кем-то, а сами по себе.

Ведь, в конце концов, революция — это не где-то там, не в историческом эпосе и не в плакатах с красными звездами. Она в каждом движении, где, на секунду отвернувшись от тыквенного латте, ты ощущаешь: нас действительно много, и наш мир — впереди.