Трансгендерность и секс-работа — две темы, по поводу которых в феминистской среде возникает едва ли не больше конфликтов и разногласий, чем из–за чего-либо ещё. Британская левая исследовательница Софи Льюис, авторка, в числе прочего, провокационной и утопической книги о суррогатном материнстве Full Surrogacy Now: Feminism Against Family и эссе о сексе с осьминогами, решительно выступает в поддержку низовой самоорганизации транс- и секс-работниц. Этот текст, написаный в 2017 г. и посвящённый памяти Ханде Кадер, жестоко убитой турецкой ЛГБТ-активистки и секс-работницы, сосредотачивается на риторике «трансэксклюзивных» или «гендерно-критичных» феминисток — небольшой, но заметной и влиятельной (в некоторых странах больше, чем в других) фракции феминистского движения, противопоставляющей борьбу за права транслюдей — освобождению женщин.

Несмотря на слово «радикальный» в самоназвании и активное использование терминологии из левого теоретического аппарата, TERF — они же SWERF (радикальные феминистки, исключающие секс-работниц) — нередко оказываются по одну сторону баррикад с религиозными фундаменталистами и далёкими от феминизма консервативными политиками. Это не случайно: в основе мировоззрения и тех, и других лежит абстрактное, натуралистическое, противоречащее историческому материализму понимание пола и гендера, а также глубоко аффективная неприязнь к «вульгарной» феминности, с которой исторически ассоциируются как секс-работницы, так и трансженщины. Между тем, в действительности положение транс- и секс-работниц в системе социального воспроизводства капитализма высвечивает его наиболее актуальные и глубокие противоречия и выводит эти две группы в авангард борьбы за упразднение класса и гендера.

Ридинг-группа левочки предлагает перевод этого текста как свой вклад в борьбу против реакционных тенденций в освободительных движениях и призывает всех, чей производительный, репродуктивный, эмоциональный и эротический труд эксплуатируется капитализмом, к солидарности и самоорганизации.

Оригинал опубликован в Salvage #4: Order Prevails in Washington.

Я сажусь писать этот текст, и меня преследуют изображения, разошедшиеся повсюду после очередного жестокого убийства. На одном из них женщина, о которой идёт речь, всё ещё жива, и на её руке руки турецкого омоновца в перчатках. Ханде Кадер, да покоится она с силой, была трансженщиной цвета и секс-работницей, чью жизнь мы все вместе снова позволили отнять недоброжелателям и государству. Сказать «покойся с силой», очевидно, — самое меньшее, что мы можем сделать. Теперь Кадер станет ещё одной из наших праматерей.

Одна моя подруга начинает заниматься секс-работой, она изолирована и напугана. Другая, вероятно, не сможет позволить себе электролиз: она не уверена, что вообще хочет его (наряду с другими компонентами медицинского «пути»), однако недавно она приобрела гормоны незаконно, в точности как и предупреждала своего дурака-терапевта, поскольку время ожидания одобрения на переход было отложено дальше, чем она могла вынести.

Вскоре мы вспомним о Ханде Кадер в День памяти трансгендерных людей. Сколько трупов можно увековечить за одну жизнь?

Всегда трудно увидеть смысл в спорах с теми, кто, даже если они не режут никого буквально, умудряются дискурсивно разрезать на куски таких людей как Кадер своим карцеральным, так называемым «гендерно-критичным феминизмом». Аббревиатуры TERF и SWERF обозначают группу, которую Брук Белосо назвала «онтологически ориентированными» англо-австралийскими и евро-американскими феминистками. Под аббревиатурами подразумеваются «трансэксклюзивные радикальные феминистки» (англ. trans-exclusionary radical feminists — прим. перев.) и «радикальные феминистки, исключающие секс-работни_ц» (англ. sex worker-exclusionary radical feminists — прим. перев.), соответственно. Эти аббревиатуры, как известно многим читателям Salvage, были придуманы, чтобы не допустить полной передачи наследия радикального феминизма самопровозглашённым «радфем», которые хотят исключить из своих объединений всех, кто не «выделяет лютеинизирующий гормон циклически», — цитата Кэти Скарбро с Left Forum 2016, — и которые поддерживают криминализацию покупки секса, определяя её как изнасилование. Другими словами, #notallradfems.

Трудно сейчас увидеть большую разницу между SWERF и TERF, которым посвящён текст далее, и теми, кто сжёг Кадер.

* * *

Потому что существует желание смерти, направленное на трансгендерных людей и проституток, исторически воплощённое в прачечных Магдалины [1] (ныне несуществующих) и других (всё ещё процветающих) «исправительных» видах конверсионной терапии для тех, кто отклоняется от нормы. Большинство из нас — соучастни_цы в этом желании, независимо от того, готовы ли мы это признать, или просто закрываем глаза на то, что, заимствуя определение Рут Уилсон Гилмор, является «государственно санкционированным и нелегальным производством и эксплуатацией уязвимости к преждевременной смерти, дифференцированной по группам». Мы делаем блудниц и других «извращенцев» убиваемыми.

Тесная связь между секс-работой и трансгендерностью хорошо известна. «Я часто говорю, что нет TERF, которая не была бы SWERF, — пишет одна блогерка [2] о своем опыте столкновения с теми и другими, — но я начинаю думать, что разделять их — значит в некотором роде проводить ложное различие. Для тех, кто утверждает, что трансженщины — не женщины, причина отчасти может заключаться в стремлении заставить замолчать группу, которая понимает, что секс-работа бывает выбором, даже когда вы бездомны, бедны и отчаянно нуждаетесь в наркотиках для поддержания жизни. И это замкнутый круг: одна из причин, по которой они хотят заставить секс-работни_ц замолчать, — это тот факт, что так они смогут убрать группу, которая, борясь за права секс-работни_ц, делает безопаснее и жизнь транслюдей» [3].

* * *

Общие враги — ещё не всё, что объединяет секс-работни_ц и трансгендерных людей. И секс-работни_цы, и гендерно-неконформные люди исторически были сексуализированы, запятнаны связью с преступностью, их подвергали репаративной терапии и карательной реабилитации, их патологизировали (в частности, связывая их существование с детскими травмами и абьюзом). И транслюди, и секс-работни_цы по-прежнему систематически рассматриваются полицией и буржуазными судами как жертвенная или голая жизнь [4]. Тех, кто их бьёт, насилует и убивает, часто не преследуют по закону (особенно, если преступники — сами представители закона), с них снимают обвинения, оправдывают, словно они сами подверглись нападению (как в судебном преследовании СиСи Макдональд или Линн Тэнси), или же их считают просто не заслуживающими внимания (особенно, если жертвами являются мигрант_ки, люди без документов или представитель_ницы коренных народов). Судья из Филадельфии Тереза Карр Дени недавно постановила, что секс-работница, которую изнасиловали под дулом пистолета четверо мужчин, не была изнасилована «на самом деле», а скорее пострадала от «кражи услуг». Такое отношение, конечно же, связано с карцеральным контролем над принудительным деторождением — и является его карательной обратной стороной. При этом классовая природа этих проблем повсеместно отрицается.

На фоне широкой, хотя и колеблющейся тенденции к «криминализации покупателя», а не продавца секса — и то, и другое угрожает секс-работни_цам, — кое-где (например, во Франции) были предприняты попытки сохранить штрафы за «пассивное домогательство» — преступление нахождения на улице. Одновременно с отменой минимальной заработной платы предлагаются законы о введении уголовной ответственности за посещение общественных туалетов, которые не совпадают с тем, что указано в вашем свидетельстве о рождении. Тем не менее, кампании за декриминализацию и за права транслюдей успешно решают эти проблемы и добиваются выполнения своих требований в области здоровья, безопасности, признания, достоинства и доступа к основным ресурсам и правам в большинстве частей мира. И это несмотря на постоянное систематическое насилие со стороны полиции в отношении обеих групп, подкрепленное, как и любое насилие со стороны полиции, другими социальными и инфраструктурными преследованиями.

Есть признаки того, что скандинавская модель (или «закон о покупателях секса») вскоре может быть полностью дискредитирована благодаря данным, которые низовые проекты секс-работни_ц упорно скармливали ключевым транснациональным организациям (например, журналу Lancet, ООН и Amnesty International). А после волны поражений трансфобных законодателей в США мы можем ожидать классовых побед в отношении бинарных требований к идентификационным документам и правил доступа к базовому медицинскому обслуживанию. Будут построены новые формы репродуктивной и нерепродуктивной справедливости (если это вдохновляет вас, как меня, подумайте о том, чтобы жертвовать Правовому проекту Сильвии Риверы, который объединяет репродуктивную политику вокруг транс- и не-транслюдей) [5].

Тот факт, что в настоящее время некоторые достижения неолиберализма приносят пользу транслюдям и секс-работни_цам, разумеется, не является основанием для того, чтобы отождествлять самоорганизацию транслюдей и секс-работни_ц с неолиберализмом (или индивидуализмом, идентитаризмом, постмодернизмом и всем прочим). Экономический контекст у этих достижений такой же, как у неолиберальной перепродажи «нулевых контрактов» [6] и гибкого рабочего времени под видом «свободы», а также обязанности быть полностью ответственным за самого себя — под видом «права выбирать». Достаточно бегло просмотреть мейнстримные СМИ, чтобы увидеть, как подвергаются джентрификации нишевые бизнесы и узкоспециализированные области рынка секс-работы (пример — Verge, приложение для «платных знакомств»), в то время как знаменитости, разделяющие крайне биоконсервативное представление о трансгендерности как о продукте потребления, оказываются в центре внимания (пример — Кейтлин Дженнер).

Чем больше происходит подобных сдвигов, тем больше защита этих жизней — борьба за права транслюдей и секс-работни_ц, солидарность с их освобождением — может ассоциироваться с идеологией свободного рынка и буржуазным либертарианством. Как говорит организаторка профсоюза работни_ц секс-индустрии Кэрол Ли, цена, которую мы заплатили за снижение сексуального протекционизма, — это «больше возможностей для эксплуатации». Перед нами вызов — «очень долгий путь к тому, чтобы мы овладели собственным эротическим трудом как отдельные лица и как сообщества», к обобществлению гендерных отношений в условиях патриархата и к тому, чтобы «научиться работать сообща несмотря на эти разделения».

Из подобного сообщения, конечно, не сделать броский слоган для легкоусвояемого телевидения. Что может относительно легко быть оправдано или экзотизировано на потребу публике — так это индивидуальная автономия, частная неприкосновенность и «выбор» некоторых относительно обеспеченных бинарных пост-оп [7] транслюдей или секс-работни_ц «высокого класса», а также персонажи вроде странной знаменитости, художницы из среднего класса или предпринимателя, не боящегося полиции.

В конце концов, этот тип «прогрессивной» проституции и транс-политики ничуть не мешает интенсивному полицейскому контролю над подавляющим большинством бедных, прекарных и расиализированных секс-работни_ц и транслюдей. Как Дин Спейд и другие неустанно объясняли, всё это — слепое к классу, гендерно-дихотомическое искажение мечтаний тех, кто начинал в «Кафетерии Комптона» и «Стоунволле» (заведения, с которыми исторически связано начало массовой борьбы за права ЛГБТ-людей — прим. перев.).

Низовые движения транслюдей и секс-работни_ц в первую очередь подвергаются осаде не со стороны SWERF и TERF, и даже не со стороны Кейтлин Дженнер, а со стороны террористов и полицейских. Только сделав это важное уточнение, можно обратиться к атакам справа, которые одинаково исходят как от антифеминистов, так и от феминисток.

* * *

«Секс-работа — это работа» и «трансженщины — это женщины» были для нас полезными, пусть и не идеальными лозунгами, содержащими наши переходные требования. Подобно этому, парирующие их фразы «секс-работа — это не работа» и «трансженщины — не женщины» стали боевым кличем, объединяющим двухпартийную коалицию биоконсерваторов — которая включает даже некоторых трансгендерных людей [8].

С одной стороны, к этой коалиции относятся пролайф-консерваторы такого типа, который склонен отрицать глобальное потепление — Family Research Council [9] и им подобные. С другой стороны, это люди, называющие свою политику левой и (часто) экологической: Глубинное экологическое сопротивление [10] и различные радфем-организации. Ключевые фигуры — Лиэр Кит (одна из основатель_ниц ГЭС), Дженис Реймонд, Кейтлин Бэрри, покойная Мэри Дейли, Ребекка Рейли-Купер, Элизабет Хангерфорд, Кэти Бреннан и Шейла Джеффрис. Это, стоит признать, странный союз. «Человек, с которым я, как оказалось, больше всего согласна — Норман Треббитт (член Консервативной партии Британии — прим. перев.)», — сказала Джеффрис недавно, рассматривая британский Акт о признании гендера [11], который у неё, конечно же, вызвал отвращение.

Но в этом нет ничего удивительного. Странным образом (как теоретизируют Мелинда Купер и другие) эти два политических подхода во многом сопоставимы. В рамках обоих течений половое различие натурализовано и рассматривается как предшествующее классовому. Консервативные христиане предпочитают делать класс невидимым, подчеркивая священную естественность продолжения рода как высшей цели, тогда как радфем по большому счету определяют бинарную интерпретацию репродуктивной биологии как класс. Они не так широко представлены в обществе или хорошо спонсированы, как правые, но при этом обладают обширными связями, их взгляды более признаны в академических кругах, и иногда они открыто объединяются с неприлично богатыми правыми евангелистами, чтобы продвигать антитрансгендерные петиции, или, как свидетельствует история FINRRAGE (феминистская организация против репродуктивной и генной инженерии — прим. перев.), выступать против ЭКО и суррогатного материнства. Это, разумеется, та якобы левая фракция англосаксонского антитрансгендерного и антидекриминализационного лобби, которую я шутливо упомянула в заголовке этой статьи.

* * *

По моему наблюдению, те из нас, кто отказывается от своего предписанного гендера, или те, кто продаёт или продавали секс, денатурализуют саму концепцию человеческого тела, к которой многие люди имеют болезненную привязанность — даже если и утверждают, что борются с ней. Заявления этого декларативного «гендерного аболиционизма» противоречат сами себе. Возьмем, к примеру, Шейлу Джеффрис как отличный образец подобных заявлений. «Невозможно создать кастовую половую систему, не зная, кто является женщиной, а кто мужчиной», — говорит она. В таком случае, не знать этого было бы хорошо, верно? Нет. По всей видимости, мы должны активнее способствовать познаваемости феминности и маскулинности, созданных в рамках этой самой системы.

* * *

К чему раздувать пламя контрреволюции в её одиноких, озлобленных предсмертных муках? Стоит помнить, что онтологически ориентированное отрицание субъектности транслюдей и секс-работни_ц является общепринятым — хотя границы общепринятого и размываются — в большинстве колониальных и поселенчески-колониальных либеральных демократий, как, впрочем, и в «левых кругах». Вопреки или благодаря якобы блестящим озарениям (а на самом деле ленивым обобщениям) отдельных левых общественных деятелей (таких как Джули Бёрчилл, Камилла Палья и Славой Жижек) — «Если подумать, мы все шлюхи!» или «Мы все трансгендерны! Я трансгендерная!» — усилия в левых кругах редко направляются на дестигматизацию, институциональную дебинаризацию и создание более безопасных условий труда для работни_ц. Некритичное использование таких слов как «блядство» для обозначения способа накопления отдельных разжигателей ненависти показывает, что нам всё ещё нужно пройти большой путь. Предупреждения Пальи и Жижека о том, что «толерантность» к трансгендерности и её распространение означают упадок западной цивилизации (оказывается, это плохо), свидетельствуют: хотя «терфизм» и «сверфизм» являются дурными плодами, источник у них может быть здоровый.

Бренд радфем, обозначаемый именно этими терминами, существует сегодня в основном как диссидентская сеть — Radfem, Radfem Reboot, Radfems Respond и так далее — у которой волюнтаристской энергии больше, чем ресурсов или авторитета. Такие Радфем™ могут быть не менее внутренне непоследовательными и интеллектуально ленивыми, чем Палья и Жижек, но они счастливы быть занятыми одной-единственной проблемой фанатичками, которые объединились вокруг набора бесконечно повторяющихся мемов: «мы хотим упразднить гендер, вы хотите упразднить реальность», «профсоюзы секс-работ_ниц мешают нам бороться с торговлей людьми», «термин “секс-работа” нужен, чтобы не дать нам говорить о мужском насилии», «”цис” — это слюр [12]», «транс-идеология поощряет оскорбительные подделки под женщин в исполнениии завистливых мужчин, присваивающих себе и насилующих “энергию сестринства”», «трансинг (sic) — это насилие над детьми, связанное с системным “стиранием женщин”», «абсолютно здоровые тела подвергаются насилию», «мужчины теперь могут назваться женщинами, чтобы заставить настоящих лесбиянок отсосать им». Хотя такие идеологи стоят особняком от мейнстримной культуры, в которой имеют популярность их идеи, их восторженный активизм во многом способствует смертоносному сокращению доступа к медицине и усилению полицейской власти.

* * *

Антипроституционные и антитрансгендерные активист_ки наставляют нас, что необходимо любить и уважать своё тело и принимать себя такими, какие мы есть. Но, кажется, больше всего их бесит, когда нам, несмотря ни на что, удается это сделать. Вот что пишет Ребекка Рейли-Купер:

Многие резонно полагают, что слово «трансгендерный»… означает что-то вроде «имеющий дисфорию или дистресс, связанные со своим наделённым полом телом». Но в соответствии с современной политикой гендерной идентичности… [определение] «трансгендерный» [применяется], даже если вы совершенно счастливы и довольны телом, которым обладаете.

Совершенно счастливые и довольные, но трансгендерные? Что дальше?

Или рассмотрим «феминистские» гнев и замешательство, направленные не столько на слатшейминг, сколько на представление секс-работни_ц о себе как о нормальных, нетравмированных людях, которые терпеть не могут отдельные аспекты своей работы и любят другие, не получая от неё ни эмпауэрмента, ни особого унижения. Они часто характеризуются навязчивыми упоминаниями о минете и эякуляции (вы хотите сказать, что вам не требуется спасение из гнусной сцены, которую я нарисовала у себя в голове?). Вот как радфем, по словам Аны Лопес и Каллум МакРей, представляют себе мысли секс-работниц: «Мы можем думать, что хотим трудовых прав, но на самом деле мы настолько унижены нашими обстоятельствами, что сами не знаем, чего хотим». Радфем продвигают принятие своего тела, но при этом подразумевают только тела, исполняющие определенные гендеры, не какие-то другие. Они имеют в виду тела, прыгающие вокруг костра на Мичиганском женском музыкальном фестивале, или тела, прибивающие полки и меняющие подгузники, но не тела, продающие сексуальные услуги.

Есть некоторые исключения из правила, что утверждения «секс-работа — не работа» и «трансженщины — не женщины» составляют пару. Неоконсерваторы, либертарианцы и неолибералы иногда отвергают одно из этих утверждений, принимая другое. Знаменитый «борец с торговлей людьми» Ник Кристоф, например, не считает то, что делают проститутки, работой, но при этом вслух поддерживал и защищал идентичность Кейтлин Дженнер (которая, конечно же, по чистой случайности полностью согласна с ним во втором вопросе). И наоборот, ряд уличных благотворительных служб, в том числе религиозных, серьезно относятся к тому, что делают «работающие девочки» (или мальчики), и, следовательно, поддерживают полную декриминализацию секс-работы, но при этом произвольно отказывают трансженщинам в доступе к определенным пространствам и услугам. Эви Эмбрехтс, трансгендерная революционная социалистка, выдвигает веские аргументы против отделения транс-борьбы от феминизма, но при этом является открытой сторонницей запрета порнографии. Она, в частности, называет секс-работу «ужасным преступлением против человечества». И есть пост-оп трансгендерные женщины, которые солидарны с секс-работни_цами, но отказываются от солидарности с транс-сёстрами, не сделавшими операцию.

Тем не менее, в целом борьба с транс-активизмом и пропаганда криминализации секс-индустрии — это два всепоглощающих занятия, одно из которых всегда тянет за собой другое.

* * *

SWERF и TERF совершенно точно не совпадают с историей радикального феминизма — как в теории, так и на практике. Щедрые свидетельства тому — работы (в частности) Кристан Уильямс из The Trans Advocate, Загрии и её блога Gender Variance Who’s Who, Лесли Файнберг, Сельмы Джеймс, Wages for Housework, публикации журнала Transgender Studies Quarterly и архивы таких изданий как TransSisters. Говоря без обиняков, в качестве идеологической основы «радфем» следует видеть хромосомный редукционизм, дейлизм [13], половой эссенциализм или просто, как подсказывают сами аббревиатуры, два проекта, активно добивающиеся эксклюзии. Их точно не следует представлять «радикальным» крылом феминизма, поскольку, как я постараюсь показать, в борьбе против патриархата это скорее правое, реакционное крыло.

Как напоминает Эмма Хини и другие, поразительная трансмизогиния некоторых радикальных феминисток лучше всего объясняется сопротивлением радикальному транс (инклюзивному) феминизму 1970-х, о достижениях которого мы обычно слышим намного меньше, чем о том, как он подвергался преследованию и вытеснению.

Сегодня называющие себя «радфем» наиболее известны тем, как они стирают трансмужчин, при этом насильно пихая в лицо критикам нескольких трансженщин, которые согласны с их аксиомами. Совершивших обратный переход раскаянных грешников пихают туда же. «Радфем» говорят от лица (но чаще — за) «переживших проституцию», «переживших дисфорию». Они занимаются чревовещанием, присваивая голоса пострадавших, травмированных и мёртвых. Иногда они вступают в сотрудничество с так называемыми «хорошими мужчинами» (вроде Криса Хеджеса и Роберта Дженсена), которые тоже видят в проституции рабство и изнасилование и выступают в поддержку шведской модели.

Разумеется, у TERF и SWERF нет монополии на аболиционизм — они, как считает Сельма Джеймс, просто занимаются неправильным аболиционизмом. Например, организация Red and Black Leeds выступает за окончательное упразднение гендера и секс-работы — работы вообще — с позиции трансгендерных секс-работни_ц, которые не планируют ни менять работу, ни совершать обратный переход. Как сказал_а од_на трансгендерн_ая участни_ца RABL: «Я не хочу, чтобы секс-индустрия росла, развивалась или популяризировалась. Этому не противоречит тот факт, что я верю в необходимость права самостоятельно рекламировать свои услуги или работать на общей территории для тех из нас, кто занят в этой сфере». Это же политическое сознание лежит в основании е_ё критического анализа полового и гендерного эссенциализма: «Хватит вешать на транслюдей вину за сексистскую идеологию, которая всех нас угнетает».

Мы, те, кто стоим рядом с рабоче-аболиционистскими группами типа RABL, стоим, следовательно, против тех, других аболиционисток. Это ситуация, в которой все обвинения тут же возвращаются как бумеранг. «Вы смешиваете пол и гендер», — «Нет, вы»; «Вы сводите нас к нашим гениталиям!» — «Нет, это вы сводите нас к нашим гениталиям!»; «Вы говорите за жертв детского траффикинга», — «Нет, вы», — и так далее, и тому подобное.

Радфем™ эклектичны — они находятся под влиянием недавней версии лесбийского сепаратизма для «женщин, родившихся женщинами» (англ. womyn-born-womyn — прим. перев.), но также заимствуют урезанные элементы марксизма (особенно концепты отчуждения и коммодификации: эти явления они понимают как нечто отвратительное с точки зрения морали). Также они сильно пересекаются с дианической виккой, способствующей росту рядов современных жриц-матрон. Они заявляют о своих политических симпатиях, оплакивая Мичфест — Мичиганский женский музыкальный фестиваль, культовое мероприятие, которое проходило ежегодно с 1976 г. и, по-видимому, перестало существовать в 2015 г., предпочтя закрытие перспективе пустить «пенисы» на свою священную землю, — вследствие десятилетий беспрецедентных антисектантских протестов у его ворот [14]. Они предстают жертвами такой безрассудности (т. е. жертвами Camp Trans [15]), «обеспокоенными матерями», «еретичками», униженными старушками, угнетёнными лесбиянками, защитницами «суверенных женских пространств» и, что кажется самым ужасающим, «транс-вдовами» (предполагается, что они овдовели, когда их бывшие мужья «сменили пол» (sic) — умерли!).

Наиболее — до лихорадочности — радикальные из них протестуют против предполагаемого плана по переустройству рода людского с целью уничтожения женщин (да, серьёзно). Имена сорока или около того человек, посвятивших себя этой борьбе, можно найти в содержании выходящей антологии «Стирание женщин: всё, что вам нужно знать о войне гендерной политики против женщин, о женском поле и о правах человека» [16]. Сотни других, часто более академически признанных имён также обнаруживаются под различными петициями против «запрета дискуссии», которые сталкивают «безопасные пространства» со «свободой слова» и выражают поддержку газете Morning Star и её «защите женщины» (sic).

Это политическое сознание, которое твёрдо противопоставляет квир — геям и лесбиянкам, воспринимает «изобретение гендерной идентичности» как спланированную атаку на «женщин и детей», и обнаруживает в самоорганизации уличных секс-работни_ц невидимую руку работорговцев, спонсируемых государством сутенёров и Большой Порноиндустрии. Хотя это сознание маскируется под словосочетанием «гендерно-критичный феминизм», оно таковым, разумеется, не является, и, несмотря на использование фразы «насилие против женщин» в контексте секс-работы, оно совершенно не заинтересовано в том, чтобы дать этим двум терминам определение. Это колоссальная ярость, которая, тем не менее, часто ничего не означает.

* * *

В этом году на одной из радфем-панелей спикерка, назвав свое полное имя (Пенни Уайт) и обращаясь к себе как «эта мать», зачитала короткий текст: «Моей девочке, которая думает, что она мальчик», написанный «анонимно» для The Guardian много лет назад. Я выделяю его, потому что он сделал явным «сверфизм» «терфизма», и наоборот. Уайт утверждает, что существование порнографии и проституции, наряду с кэтколлингом и сексуальными домогательствами, является причиной, почему девочки не хотят быть девочками (и я согласна, что проявления патриархата являются факторами, влияющими на желание не быть женщиной). Она делает политический вывод, что ради феминизма девушки должны быть девушками — они должны научиться становиться женщинами (здесь я возражу).

«Дорогая дочь, — заговорщически шепчет Уайт, — я не возражаю тебе в открытую, когда ты говоришь, что ты мальчик… но я знаю, что ты не мальчик». Воссоздается трагичный образ хирургического ножа, нависшего над «идеальным телом» ребенка; угроза гормонального «отравления». Письмо демонстративно заканчивается объятием невинного ребенка, ставшего жертвой трансгендерной идеологии: «Моя девочка. Ничто не может этого изменить». Письмо было написано не зря, подразумевает Уайт, потому что взрослый ребенок, о котором идет речь, «совершила обратный переход» или, скорее, — как «эта мать» торжественно выражается — «приняла свою лесбийскую идентичность». Каким-то образом — проблема решена.

Словно не замечая реальную эпидемию самоубийств среди трансгендерных подростков, Уайт упорно приравнивает транс-идентичность (но не цис-идентичность, по какой-то причине) к либерально-ассимиляционистскому подходу к проблеме патриархата. В этом и в своем отрицании существования «гендерной идентичности» Уайт представляет характерный для дискурса радфем способ рассуждений. Было бы неплохо, если бы он вымер спустя поколение, но Магдален Бёрнс научилась мастерски воспроизводить его в довольно симпатичных видеоблогах на YouTube. Двадцатилетние Меган Мерфи и Рэйчел Айви также вдыхают новую жизнь в это дело.

Их позиция звучит так: феминистская борьба — это игра с нулевой суммой: мы либо «разрешаем» девушкам не быть девушками и «поощряем» это, либо боремся с системой, которая заставляет женщин ненавидеть саму идею быть женщинами. Между тем, всё, что требуется в краткосрочной перспективе для примирения с отступниками, — это, судя по всему, пропаганда лесбийского сепаратизма и восхваление менструации — «хорошей крови».

В контексте Великобритании на вебсайте Socialist Resistance высказалась Виктория Смит: «транс-активисты» делают «эксплуатацию наделенных полом тел в условиях патриархата» «запретной темой». Поскольку радфем исключают определенные (видимо, бесполые?) тела из своих пространств, она пишет, «создается впечатление, что мы жестоки».

Что ж, судите сами. Статья Смит заканчивается изображением человека, стоящего перед двумя дверьми в уборную, предлагая читателю два варианта: «феминистское решение» и «транс-решение». Смит признаёт, что транслюди сталкиваются с дилеммой: «Или на тебя наорут, или тебя изобьют». Поэтому вопрос заключается в том, что делать. Невероятно, но, совершая свой выбор «в пользу феминизма», Смит пишет, что «транс-решение», а именно «требование доступа в пространство, где “на тебя наорут”», равносильно «принятию мужского насилия как факта жизни». Другими словами, трансфеминных людей должны продолжать избивать в «мужских» уборных на пути к революции во имя их цис-сестер, иначе «насильники» смогут обманным путем получить доступ к «женскому» пространству. В аналогичных рассуждениях часть вины за мужское сексуальное насилие переносится на работников, которые каждый день «открывают дверь» этим мужчинам. Это ужасающий аргумент, отправляющий транслюдей на заклание.

Подобные транс-негативные и антипроституционные настроения часто стремятся позиционировать себя как антипостмодернистские и антибуржуазные. Но гомогенизация и присвоение нравственности рабочего класса, необходимые для этого, рушатся от одного прикосновения. Исторически геи и лесбиянки ассоциировали трансгендерных людей и секс-работни_ц с элитными сексологическими академиями Берлина и Нью-Йорка, которые их изучали (и да, иногда удовлетворяли их нужды — при определенных условиях), и это также все чаще и чаще справедливо воспринимается как заблуждение.

Хотя наиболее распространенные утверждения о трансгендерных людях, вероятно, наиболее опасны: «Мы вам не верим и не доверяем, мы ничего против вас не имеем, но не будем помогать», — есть и различные другие лицемерные высказывания, придающие видимость невраждебности позициям TERF и SWERF. А именно: трансгендерные люди и люди, работающие в секс-индустрии, придерживаются традиционных взглядов и лишены воображения (Джули Бёрчилл); они трагически ненавидят свои тела (Джули Биндел), трансженщины добровольно становятся жертвами евгенического заговора (Дженис Реймонд). Так что же из этого правда? Как говорит Джульет Жак: «Одновременно характеризовать трансженщин [это относится и к секс-работницам] как бездумных сторонниц патриархальных ролей и как достаточно осведомленных в политике, чтобы убедить закоренелых феминисток признать их, — это теоретическая бессмыслица».

На Лиэр Кит и Деррика Дженсена всегда можно положиться, когда речь идет о более сенсационных заявлениях: «Непригодные вновь подвергаются химической стерилизации». Как печально и как символично, что из–за экологического апокалипсиса, пишут они, любой может подумать, что он находится в «неправильном теле». Если бы только дискурс «неправильного тела» не подвергался критическому рассмотрению трансгендерными людьми в течение последних трех десятилетий!

Ясно то, как ненависть к телам секс-работни_ц и транслюдей проецируется на самих секс-работни_ц и трансгендерных мужчин и женщин, которые становятся Пожирателями смерти (хотя иногда и превращаются в жертв, если придерживаются правильных позиций). Не случайно те же активисты питают отвращение к БДСМ и пытаются запретить порнографию. Они думают, что трансженщины и секс-работни_цы и есть порнография. Они смотрят на нас и видят мужчин, заражение мужчинами, изнасилование.

Эми Кояма относится к числу тех, кто скорее принимает, чем отвергает ту «неправильность» и угрозу, которую транс-шлюха представляет для традиционного «феминизма». Она утверждает, что в действительности мужчины и SWERF/TERF гораздо лучше нас самих понимают, насколько мы им угрожаем. «Это такая же угроза, — пишет она, — какую бисексуальная и пансексуальная политика представляет для гей-идентичности». Особенно яростно она критикует «расистскую надменность феминизма» и чушь о «хромосомах как источнике политической принадлежности». В конце концов, «белая кожа напоминает о насилии в той же степени, что и пенис». Это может показаться спорным, однако также она отвергает лишённые динамики модели гендерной принадлежности, в которых личная история подвергается пересмотру. Мы не должны отрицать ни один из гендеров, в которых нам довелось побывать. «Тот факт, что многие транссексуальные женщины имели мужские привилегии в том или ином виде, является не препятствием для формирования их феминистского сознания или для их надежности, а ценным ресурсом — при условии, что у них достаточно честности и совести, чтобы признать существование этой и других привилегий, которые они могли получить, и встретиться с ними лицом к лицу».

Таким образом, Кояма совершенно не боится притязать на связь своей трансфеминности с маскулинностью и мужским бытием. Напротив, в диатрибах SWERF и TERF постоянно вырисовываются призрачные контуры хищнической маскулинности, которую невозможно обезвредить, несмотря на заявленную цель — упразднение гендера. В результате эта антиматериальная теория патриархата странным образом оказывается впечатлена мощью, которую она сама приписывает тем, кого считает мужчинами, — магической, всепроницающей силой, содержащейся в скромном члене.

Как говорит Шарлотта Шейн, «мне кажется ироничным тот факт, что невозможно обсуждать потребности людей, продающих секс, без самопровозглашённой феминистки, которая потребует, чтобы мужчины, покупающие секс, занимали равное место в дискуссии. Пример этому — настойчивость тех, кто протестовал против результатов голосования Amnesty International… Они утверждали, что предложенные меры закрепляли «право» мужчин покупать секс, тогда как на самом деле речь шла о том, чтобы сосредоточиться на безопасности тех, кто его продает». В том же духе бывшая (отрёкшаяся) «гендерно-критичная» активистка Ифе говорит в своём недавнем интервью: «Согласно полово-эссенциалистскому представлению о трансженщинах, феномен трансгендерности как таковой связан исключительно с желанием, похотью и триумфом мужского оргазма». На самом же деле он потенциально способен обрушить мужское господство.

* * *

К сожалению, «лесбофобия» (на практике, по всей видимости, обозначающая что-то вроде «бучфобии») стала боевым кличем радфем в противостоянии «квир-культуре», которая, как они считают, маргинализирует лесбиянок. И, честно говоря, я обнаружила, что типы повседневного унижения, причиняемые бучам и трансмаскулинным людям, действительно редко в принципе оказываются замеченными в тех политических кругах, с которыми я знакома. Причины этого упущения сложны. RABL даёт следующий комментарий: «Когда некоторые сторонники определенной транс-политики определяют мизогинию, переживаемую AFAB [17] транслюдьми под рубрикой «мисгендеринга», не обращая внимания на дополнительную мизогинию, это оставляет без внимания присущий патриархату циссексизм и игнорирует структуры, которые формируют нашу идентичность в реальности».

Но стержнем двойного отвращения к проституции и к аффирмативной гендерной экспрессии является неприязнь к феминности и — в последнее время — конкретно к фэм. Явление «фэм» больше не ограничивается категорией «лесбиянка», из которой оно однажды возникло. Фактически оно было изгнано фэмфобией из некоторых (Радфем™) слоев лесбийской культуры. Выступающая против трансгендерности и секс-торговли лоббистка ООН Элизабет Хангерфорд (авторка из журнала Counterpunch, которая многословно пишет о своей обеспокоенности злоупотреблением «гендерной идентичностью» в мошеннических целях) чётко формулирует следующее: «Стереотипная феминность рассматривается феминистками как вредный социальный конструкт, который никто не должен принимать, использовать в гендерном самовыражении, восхвалять и с которым никто не должен идентифицироваться».

Однако в материальном и эстетическом плане во многих политически радикальных и, в частности, чёрных политических культурах процветает своего рода неограниченный фэм-инизм и солидарность femme4femme. Слово «фэм» стало обозначать политизированную, квирную, небелую, перформативную, предприимчивую, доступную для взлома феминность в открытом доступе. По моему опыту, эта феминность далека от анти-буч настроений, и она имеет тенденцию радушно и раскрепощающе принимать в себя различные вариации «бучности» (при желании). И хотя быть фэм более чем возможно, это слово также используется как своего рода глагол, ассоциирующийся с системой товарищеских практик интернационалистского, гендерно-разнообразного нео-сестринства, и этот феминизм гораздо больше про «киборгов», чем про «богинь».

Для фэм характерен пересмотр требований движения Wages for Housework (особенно в отношении эмоционального репродуктивного труда), поэтому они часто вызывают насмешки и презрение со стороны того крыла феминизма, которое считает себя не маскулинистским, а прагматичным и не терпящим ничего ненатурального. Вспомните о том, как белая теннисистка Каролина Возняцки набила полотенцами бюстгальтер и трусы на корте, высмеивая фэмную чернокожесть Серены Уильямс (что недавно было задокументировано Клаудией Рэнкин [18]). Или о заявлении Сюзанны Мур о том, что «мы [sic] злимся на себя за… отсутствие идеальной фигуры — фигуры бразильского транссексуала», — высказывании, которое сумело дегуманизировать группу, имеющую один из самых высоких уровней насильственной смертности в мире (едва ли идеальное воплощение), чтобы выразить свою мстительную шлюхофобию. Или нытье Ариэль Леви: «Почему труд, который нужен для того, чтобы выглядеть как Памела Андерсон, считается эмпауэрментом?»

Леви оплакивала то, что она считает транс-шлюхо-тиранией, ответственной за навязывание модного эмпауэрмента миру, который в противном случае предположительно состоял бы из свободных от тревоги андрогинных бучей. И такого рода открытое осуждение современной фэм-культуры как результата солидарности секс-работни_ц и транслюдей можно найти в бесчисленных изданиях Радфем™, включая Female Chauvinist Pigs Леви и Being and Being Bought Кайсы Экман. Но презрение к феминности выходит далеко за пределы Радфем™ и имеет долгую историю среди шовинистического правого крыла мейнстримного феминизма (включая социал-демократический феминизм).

Например, с точки зрения трансэксклюзивного заявления Radicalesbians в сепаратистском манифесте Woman-Identified Woman 1970 г., «быть феминной и быть целостной личностью одновременно невозможно». Посмотрите на эту бело-американскую традицию борьбы с проституцией и направленный на транслюдей хейтспич (также известные как «гендерно-критичный феминизм» или «задаваться вопросами»), и вы найдете все эти стыдящие отсылки к сперме и минету, глумление над «плохими париками», обвинительные перечисления членовредительства и кромсания тел, «дырок», генитальной вони, некроза и плачевно очевидной искусственности, такой как помада (кричащая, жалкая и унизительная), а также инсинуации (здесь с добавлением психофобии) о «ночном недержании». Под предлогом борьбы во имя чего-то более возвышенного, чем простая травля, а именно — конец унижениям, смерть самому «гендеру», — эти люди горячо участвуют в обоюдоострых шейминг-ритуалах абьюзивного общества, направленных на эстетику, атрибуты и практики модификации тела фэм и пидоров, сук и бучей, королев, шлюх и проституток.

Очевидно, что многие проститутки и транслюди не являются фэм. Но этот факт никогда не был препятствием для того, чтобы они — мифические отбросы культуры, её «девочки для битья», как выразилась Джулия Серано — подвергались публичной порке, поводом для которой становится как феминность, демонстрируемая в сочетании с неправильным (особенно расиализированным, считывающимся как «мужское») телом, так и отсутствие феминности. (Примечание: девочками для битья могут быть кто угодно, не только девочки.) На самом деле ситуация осложняется ещё больше, если человек одновременно занимает положение девочки для битья и при этом не выполняет роль фэм, поскольку тогда его одновременно феминизируют и подталкивают к участию в фэмфобии — в качестве «исключения». Например, мой друг, который совсем недавно познакомил меня с «эскортом с полным набором услуг», является трансмужчиной, и как клиенты, так и «товарищи» часто считают его просто заблуждающимся относительно того, кто он такой и что происходит с ним и его влагалищем, когда он работает.

Гегемонные (не только конкретно TERF/SWERF) феминизмы неотрывно и пристально рассматривают обе группы — транслюдей и проституток — как если бы они были одновременно и источниками проблемы, и её симптомами, а также «шифрами», «темами», «жертвами», «фигурами», чьи слова можно не учитывать полностью, и которые сами напрашиваются на плохое обращение. Как будто транслюди являются транслюдьми, а шлюхи — шлюхами, чтобы выразить свою политическую позицию. Мейнстримное общественное мнение анализирует их с плохо скрываемой увлечённостью зоолога и затем неизбежно делает их козлами отпущения, если (когда) в них обнаруживается недостаточная приверженность «феминизму».

Таким образом, большинство людей, которые ненавидят секс-работу и отвергают трансгендерность — будь то радфем или антифеминисты, сторонники капитализма или его (по собственному признанию) критики — разделяют убеждение, что «бытие женщиной» — это не агентность, не работа, не перформанс и не взаимоотношение. Фундаментально эта вера связана с их антиутопическим пониманием рабочей силы как неизбежно отчуждённой (а не отчуждённой именно при капитализме); этому сопутствует их взгляд на наиболее отчуждённую работу как на естественную и нормальную.

Про- и антифеминист_ки, которые придерживаются таких воззрений, разделяют представление о теле как о чём-то, что имеет априорную, внеисторическую, здоровую осмысленность; они рассматривают имманентную самость как рациональную, автономную, имеющую чёткие границы, само собой разумеющуюся — несмотря на капитализм. Если бы мы только приняли и утвердили эту истину и «полюбили наши совершенно здоровые тела»! Эта концепция царской дороги к освобождению от гендера по сути идентитарна. Согласно ей, существует позитивный способ проживать свою женскость, которую патриархат похоронил, вымазал дёгтем и проклял, но которую сестринство может коллективными усилиями вернуть. Как поняла Моник Виттиг, когда провокационно заявила, что лесбиянки — не женщины, такая концепция — это соблазнительный идентитаризм. Удивляет то, что современные псевдолевые радфем высмеивают и бранят трансфеминист_ок именно как идентитарист_ок.

Они также подразумевают, что векторы капитализма — например, рабочие и технологические отношения — просто существуют где-то там в мире, ожидая, когда мы включимся в них по мере необходимости. Когда на самом деле — как знает всякий, кто участвует в коммуноидных экспериментах Поля Пресьядо по взлому гендера, читает афрофутуристические книги Октавии Батлер, мечтает о мире по ту сторону стоимости вслед за Урсулой Ле Гуин или принимает близко к сердцу «Манифест киборга» — матрицы труда и технологий постоянно пересекают наши границы, делая практически каждый аспект нас самих (включая — пожалуй, в особенности — наши пол и гендер) частью битвы и противоречия между освободительными и творческими функциями социального воспроизводства и его «просто» репродуктивными функциями.

Так много трансфоб_ок также выступают против декриминализации секс-работы, потому что оба этих аболиционизма основаны на ошибочном понимании взаимосвязей между производительными силами и производственными отношениями — ошибочном понимании взаимосвязи между человеческим телом, человеческой рабочей силой, человеческой самостью, технологиями и товарной формой. В каком-то смысле они являются нигилист_ками: они воспринимают капитализм и патриархат как зло, с которым мы обязаны жить, но от которого в то же самое время мы просто должны уклониться вместо того, чтобы пробиться через него. Они также являются мизогинными феминист_ками: они недовольны тем, что в мире появляется больше женщин. Это может прозвучать немного как дешёвый прием, но, поскольку они считают обращение в женственность оскорбительным, им явно на самом деле не нравятся женщины, несмотря на их эпизодические приколы с wombyn-жрицами.

Независимо от того, называют ли они себя феминист_ками или антифеминист_ками, про- или антикапиталист_ками, голоса, отвергающие трансгендерность и секс-работу, воспроизводят буржуазный миф об отношениях между капитализмом и индивидуальными самостями/телами. Это миф, который гласит, что мы можем и должны защищать себя и свои тела от коммодификации и технологического загрязнения, чтобы лучше выполнять полезную продуктивную работу (будь то в качестве революционеров или капиталистических евангелистов).

Само собой разумеется, что нет ничего изначально или автоматически радикального в работе, в том числе и в секс-индустрии, или в переходе в другую социальную роль, положение и идентичность. В то же время мы можем сказать, что в обеих этих сферах должно быть что-то бунтарское, иначе неолиберальная политика ассимиляции не стала бы так торопиться с тем, чтобы привести их в чувство и нейтрализовать за счёт джентрификации секс-работы и внедрения либеральной, карцеральной версии трансгендерного активизма, штампующего новые полы и гендеры, а также коммерчески производящего интимные переживания и аффекты, подчас идентичные тем, которые наиболее ценятся буржуазной идеологией в качестве священных маркеров подлинного и «свободного» (любовь, также известная как часть экономики домашнего хозяйства).

На данном историческом этапе секс-работни_цы и транслюди разделяют лиминальный статус изгоев (и те, и другие, конечно, могут сбросить этот статус — в результате революционной борьбы либо ассимиляции капитализмом). В результате они, как правило, не питают иллюзий по поводу отрицаемой изнанки капиталистической диады производства/воспроизводства. Имея дело с занятиями, которые одновременно и являются фундаментом мифической диады формального производства стоимости и воспроизводства нации, и подрывают её, транслюди и секс-работни_цы имеют все возможности, чтобы набраться запрещённых знаний с обратной стороны назначенных им позиций — было бы желание. Хотя невозможно навязывать определённую политику группе людей, транслюди и секс-работни_цы находятся в уникальном положении лицом к лицу с системами расиализированного патриархата и капитализма, и у активистов среди них есть основания считать себя находящимися в самом эпицентре современной классовой борьбы.

Это, конечно, не означает, что транслюди и секс-работни_цы существуют просто для того, чтобы бороться против капитализма — не больше, чем для его воспроизводства, в той же степени, что и все остальные люди. Однако от их внимания не ускользает, что сами их жизни представляют собой угрозу для натурализованных категорий, которые структурировали буржуазное общество на протяжении большей части его истории (не говоря уже об отношениях между этими категориями) — любви, пола, гендера, семьи, унифицированности наделенного полом тела, самости, товара, работы, не-работы. Вполне может быть, что капиталистический патриархат сумеет усмирить эту угрозу. Но то, как транслюди и секс-работни_цы фрагментируют, отвергают, буквализируют, разоблачают, маскируют, профессионализируют и приспосабливают категории пола и гендера множеством разных способов, имманентно предполагает, что другой порядок вещей возможен — хотя и не гарантирует радикальности.

Несмотря на попытки различных патерналистов — в Counterpunch, Morning Star, Feminist Current или журнале Logos — зафиксировать правила «гендерного аболиционизма» и объявить, кто является его историческим субъектом, многие наши братья и сёстры из числа транслюдей и секс-работни_ц продолжают разрушать гендерное угнетение при помощи хитростей выживания. Они непропорционально заняты повседневной организационной работой, которая помогает их сообществам процветать. И этим самым они часто упраздняют существование самих себя в качестве транслюдей и секс-работни_ц, как это хорошо сформулировала Эмма Хини. Хини указывает на ключевое продуктивное напряжение, определяющее будущую генеалогию трансфеминизма, ссылаясь на два знаковых момента в истории трансгендерности. Они находятся в диалектическом напряжении друг с другом: утверждение преодоления «женщины» и утверждение женского пространства. Хини говорит: «Эти два течения трансфеминизма, которые, соответственно, выступают за трансценденцию гендера и за женскую автономию, являются взаимно дополняющими друг друга политическими практиками, которые вместе противостоят как принудительному соблюдению гендерных норм, так и мизогинии. Автономия трансженщин во всех её формах является необходимой предпосылкой для того, чтобы такой разговор состоялся: не между трансфеминист_ками и трансмизогин_ами, а между феминистками, которые имеют трансгендерный опыт, и их сёстрами и сиблингами, которые получили в дар трансфеминистское автономистское наследие».

* * *

Меган Мёрфи, одна из представительниц молодого поколения «старой гвардии» с горечью (и к моему огромному удовлетворению) жалуется на сайте Feminist Current на то, что левое движение всё больше «уделяет внимание лишь слову “работа” в выражении “секс-работа”». Она явно расстроена, что разговоры о «войне феминисток с секс-работни_цами» плохо отразятся — как и должно было произойти — на ней самой и её феминистских героинях. Хотелось бы надеяться, что движение за освобождение транслюдей и секс-работни_ц так или иначе покажет Мёрфи и всем ей подобным, что воображать, будто мы можем воплотить мир, который нам бы хотелось видеть, в приказном порядке — это ужасный способ взаимодействия с миром, который существует на самом деле.

Оправданная ненависть к (секс-)работе никоим образом не оправдывает атак на самоорганизацию (секс-)работни_ц. Вообще-то, совсем наоборот. Никто не упразднит (секс-)работу кроме самих (секс-)работни_ц. И ни наличие или отсутствие операций, ни хромосомы, ни помады, ни члены не имеют никакого отношения к классовому составу борьбы с гендерным разделением труда — и с гендерным угнетением в принципе. Как сформулировали в 1994 г. Рики Энн Вилчинс, «если пре-оп исключены, то я пре-оп. Если нон-оп исключены, я нон-оп. Если уж на то пошло, если пост-оп исключены, я пост-оп». Давайте захватим фабрики наших тел и не будем иметь ничего общего с попытками контролировать границы женского или, если на то пошло, человеческого — не говоря уже о «продуктивности». В сущности, все мы шлюхи, и настало время научиться сражаться в качестве таковых — особенно за наших трансгендерных сестёр и против тирании работы.

Переводили: Анна CyberTailor, вика кравцова, роман исламов, татьяна гапонова, Штазерль, Яна Маркова.

Редактировали: Птица, Яна Маркова.

Спасибо всем, кто поддерживает нас на Patreon: Брынчик Валерия, Asmik Movsisian, Alice, Hanna, Марта Гуда, Anna Vagina, gavgavland — а также всем предыдущим патронам.

Примечания

1. Приюты Магдалины — сеть управляемых церковью ирландских работных домов для «падших женщин»: матерей с внебрачными детьми и женщин, которые работали проститутками (а также тех, кого в этом подозревали). Последний приют был закрыт в 1996 г.

2. Джемима в своём блоге о БДСМ и социализме.

3. Неудивительно, ведь часто это одни и те же люди: значительная часть транслюдей занимается секс-работой, а значительную часть секс-работни_ц составляют трансгендерные люди. Action for Trans Healthcare — лишь одна из организаций, которые подтвердили это в исследовании о людях, чьи интересы они защищают.

4. Голая жизнь — понятие итальянского философа Джорджо Агамбена, обозначающее жизнь, сведённую до уровня биологического существования и способную быть уничтоженной в любой момент. — Прим. перев.

5. Информацию о тренингах, юридической поддержке, ресурсах и пожертвованиях вы найдёте по ссылке.

6. «Нулевой контракт» (англ. zero hour contract) — тип соглашения, распространённый в Британии, по которому работодатель не гарантирует сотруднику никакого количества занятости и оплачивает только фактически отработанные часы, но при этом полностью регулирует рабочий график. — Прим. перев.

7. Пост-оп (англ. post-operative) — транслюди, процесс перехода которых включал хирургические операции. Противопоставляется пре-оп (тем, кто планирует операции, но ещё их не прошли) и нон-оп (тем, кто не планирует операций). — Прим. перев.

8. Среди тех, кто говорит «трансженщины — не женщины», повсеместно присутствуют и транслюди. В англоязычном мире некоторые из них известны как «трускам» (truscum): это странное ругательство — не акроним, а слияние слов true («настоящий») и scum («мразь») — стало использоваться в качестве самоназвания некоторыми из тех, против кого оно было направлено. Так называемые «трускам» поддерживают медикализированную и сексуализированную (true, «настоящую») модель перехода, и на этом основании декларируют транс-сепаратистские, а также часто «гендерно-критичные» или «гендерно-аболиционистские» взгляды. Позиция «трускам» связана с агрессивным отстаиванием границ того, что считается настоящей трансгендерностью, и пересекается с теми, кто выводит свою идентичность из предполагаемой легитимности «врождённого» состояния гендерной дисфории, называемого синдромом Гарри Бенджамина.

9. Family Research Council — американская общественная организация право-религиозного толка, выступающая против разводов, абортов, антидискриминационных по отношению к ЛГБТ законов, однополых браков и гражданских союзов и т. д. — Прим. перев.

10. Глубинное экологическое сопротивление (англ. Deep Green Resistance) — эко-анархистская организация, считающая, что промышленная цивилизация должна быть демонтирована. Также находится на трансэксклюзивной позиции. — Прим. перев.

11. Акт о признании гендера — акт 2004 г., позволивший трансгендерным людям менять гендерный маркер в документах. — Прим. перев.

12. Слюр (англ. slur) — оскорбление, направленное на маргинализированную идентичность человека (гендер, расу, национальность, ориентацию, и т. д.). — Прим. перев.

13. Мэри Дейли (1928–2010) — американская феминистская философиня, писавшая об особой «женской энергии» и видевшая в трансгендерности мужской заговор по вторжению в женский мир. — Прим. перев.

14. В данном случае удобно сваливать вину на протесты, но на самом деле причин закрытия Мичфеста было гораздо больше, включая финансовые проблемы и отток посетителей.

15. Camp Trans — ежегодный протест против политики исключения трансженщин, проводившийся снаружи территории Мичиганского женского музыкального фестиваля. — Прим. перев.

16. Female Erasure — сборник эссе под редакцией Рут Барретт и с предисловием Жермен Грир. Он предлагает вернуться к «языку, обозначающему женщин как отдельный биологический класс», а на его обложку помещена сияюще-белая Ева. Предполагается, что его сорок восемь соавторок разоблачают ужасы «гендерной политики идентичности» и то, насколько прибыльна «зарождающаяся индустрия медицинского трансгендеризма».

17. AFAB (англ. assigned female at birth) — люди, которым при рождении был приписан женский гендер, независимо от их нынешней идентичности. — Прим. перев.

18. См. статью в New York Times. — Прим. перев.