<…>

Пойдем. Пойдем, куда клонит яблоневые ветви щедрый ветер. Пойдем туда, где льются тёплые слезы, туда, где ледяные сквозняки не прогоняют жизнь, туда, где нет дверей. Пойдем, пойдем туда, где на тихом берегу сидит мать, солнце ласкает её детскую голову. Ноги матери корнями уходят в подземные воды, пьют с живыми одно молоко её губы, легче ясного утра памятные сны её. Пойдем туда, где нас не было, туда, где не вспомнят о нас. Туда, где тянется день, сменяясь ночью, где всебудящее утро не медлит настать, где мы не слышим тяжелой поступи командора. Туда, где вечный колодец, словно сад, зарастает цветами и травами, и долго звучит соловьиная песня, отражаясь в глубокой воде. Где без окон, без дверей стоит пред нами Некто, беззащитный как «Да», весь он взгляд далёкого «Кто».

Неизглаголанные надрезы сна в тени цветущих каштанов глотают кружение лепестков. Свет сквозь линию судьбы попадает в аорту — сердце подталкивает кровяные тела к облакам. Твой белый дом в полете-падении осыпающихся дней. Твой танцующий в свете шрама воздушной раны край. Ты на краю себя растешь, дерево. Тихий ход твоих ветвей в меня, мое стояние посреди тебя — где мне найти тебя? Летят — падают мгновения белых встреч у затенённой стены. Ты стоишь.

Туман — форма выпадающей нам ясности. Не-обещанные моменты ока, когда сизые кусты, озаряемые молниеносными взглядами, вздрагивают в объятиях трескуче-захлебывающейся песни соловья. Ты, оробевший, молчишь так ясно и бережно, что тает под ногами колючий песок. «Умирает дерево, умирает дерево, смотри, как отделяется от него кора». Я смотрю на тебя. Я смотрю, как ты удаляешься.

Под лапами сосны хоронили кота. У забора, справа от дороги. Фиолетовый цветок погребен вместе с ним, как вдова, как конь, как меч, как цветок погребен.Старая подруга кота с полосатой спиной была рядом, дышала, широко открыв рот. Такой жаркий день. Холодная земля под сосной. Я не знаю теперь, я не помню, был ли он птица? Он летел с высоты так щемяще-легко, выпуская из рук своих воздух, выпуская из лап себя самого и её,с заплаканными глазами, отпуская, и ту, с полосатой спиной. Он летел, зажмурившись от сильного ветра, прижав уши от свиста, он летел, пролетая сотни минут своих лет. Никто его не поймал — так быстро летел он. Как быстро он падал-летел, чтобы над распахнутой землей, разбиться о твердь неба. Не для того ли земля распахнулась, чтобы смог пролететь он насквозь?

По дрожащим на ветру нитям дождя — вверх и вниз. Дотронься зрячими пальцами до шершавой спины одичавшего города. Погладь взъерошенную спину одинокого зверя, пока он не скрылся в подводную нору. Белые шорохи июньской ночи рассыпает в стылом воздухе седой музыкант, умирающий ангел. Трясущимися руками разливает он по площади вино памяти, мы пьем музыку, мы вспоминаем. Горький ветер возмущает камень, врезается в высохшие стены. Поющие раны возвышаются над белым холодом ночи беззащитными вздохами трубы. И ты тоже летишь над резкими вскриками прохожих, дрожанием моторов, лёгкими шагами, тугими застёжками — летишь из сонных зрачков на свет звука.

Ты, белый свет, сбудься в осиновых листьях на ветру, в полете аиста, в устной музыке этого дня. Зрячих пальцев касание заплетает в косы распущенные волосы ветра. Дотронься до меня свитыми из росы нитями, очерти крылом круг над головой. Как свободно дышат в мерцающих звуках суета, радость, слезы, тишина, задумчивость. Никто не изгнан. Составляют узор случайно пришедшие, вплетая свою нить в другую. Мирное действие, когда недвижимы, мы слушаем слово, стук яблони в окно:

«Впусти».

Войди.

Не знаем мы, как сплелись наши души в тот час, когда молчания вишневые косточки мы пробовали на вкус, деревянное сердце плода.

<…>