Тма-куньыр с бабкой и старым котом живет. Пришла зима, и бабка Тма-куньыра постарела ещё на одну жизнь. Как поняла это бабка, то отправилась к морю. Море белое, неспокойное. Стоит на коленях бабка Тма-куньыра, кисти в воду окунула и шепчет ледяной матери: «матерь белая чтоб все зубы в землю парную да пали да поросль крепкую да дала земля чтоб ресницы все да осыпались да птицы в наши края да прилетели вестные чтоб ногти да окаменели да внуку моему Тма-куньыру ума-разума да прибавилось». Вода в море возмутилась, бабка руки вынула, ведро забросила — воды морской ледяной зачерпнула.

Тма-куньыр приходит из лесу. Ничего не поймал сегодня. Завидел бабку с ведром, в ведре у бабки не то вода морская, не то слёзы девичьи.

-Здравствуй, бабушка. Какое слово ты мне принесла? Чем порадуешь или огорчишь

-Да ничего не принесла я. Какое же у меня слово?

А в ведре вода кипит, наливается, да все будто стоном тихим стонет.

-Нет, вижу, что слово ты у себя держишь какое. Говори, как есть!

Тма-куньыру бабка отвечает:

-Ночью приходил ко мне белый медведь. Всё вздыхал он, да слёзы лил огненные. И загорелась изба наша от плача того медвежьего. Меня медведь унёс из горящей избы, а ты там остался, да углём пламенным обернулся. Понесло тебя деревню побережную жечь. Все спалил ты за ночь: и скот и лес и мох и небо обуглил. Тма-куньыр, сам знаешь.

Тма-куньыр знает. Наклонился в ведро заглянуть — дна нет у ведра. Да где-то в темени бездной ему рыба сизая померещилась. Нагнулся ещё — волоса в воде как растения морские заплавали — рыба далеко всё. Окунулся по пояс — ни зги не видать. Только как схватит его что-то за волоса, да потащит в ведренную темь. Бабка по ту сторону прощается с Тма-куньыром, да мать белую милыми слезами поминает.

Плывет день, плывет другой Тма-куньыр, в даль дальнюю падает, в тёмную, густую, беспросветную, и только всё ему та сизая рыба мнится. Делать нечего. Достал Тма-куньыр топор. Стал от себя кость рубить. Сделал свечу. Светит свеча бодро, только эту тьму одним светом не прорезать. Отрубил Тма-куньыр ногу. Хорошо горит факел, да такую тьму этим светом малым не прогнать. Тма-куньыр себе другую ногу отрезал. Лететь в темноте Тма-куньыру. Затосковал он по свету лунному, вспомнил старое лицо бабки, слёзы из глаз полились. Смотрит Тма-куньыр — вот и путь осветился. Глядит — плывет по костлявому коридору: по стенкам все дивные деревья, под ними мамонты с рогами-ветвями спят сном древним, неведомым.

Перестал Тма-куньыр слезы лить, да и свет потух. Как ни силился, как ни старался- ни одной слезы из глаз не йдет. Разозлился Тма-куньыр — прорубил себе вместо глаз два слепых окна. А глаза заговорил, чтоб слёзы в них от солёной воды не пересыхали до смерти. Тут и светло ему стало падать. Несёт Тма-куньыра дивь дивная тучей по царству светлому. Куда несёт — не ведаем. Взял топор Тма-куньыр — отрубил от себя тулово. Одна только голова отскочила в сторону и под деревом остановилась. Видит голова, что дерево перед ней все в чешуе стоит. Чешуя сизая. Кричит дерево Тма-куньыру:

-Не бойся!

Перестал Тма-куньыр страшиться, осмелился. Выросли у Тма-куньыра и ноги и тело.

Шагает Тма-куньыр по берегу еловому, мимо мамонтов слепых ветвисторогих. Слышит Тма-куньыр, как мамонты во сне песни поют. Видит, как от пара из ноздрей растёт вокруг мамонтов мох душистый. Из ушей у них льется свет невидимый, и всё чудится Тма-куньыру, что знакомы ему мамонтов песни дальние.

Вот бредет Тма-куньыр по берегу. Видит, что сидит на камне белом человек-нечеловек. То ли ловчий, то ли пойманный. И все ноги у него — в глазах.