Кутаясь в сердитость, можно долго упиваться памфлетом, обличающим кайфы и аберрации восприятия, которые сподвигли многих отозваться на последний фильм Алексея Германа «Трудно быть богом» потоком оскорбленных истерик. Истерики были единодушны и близки образно-метафорическими напевами, будто бы одновременно спровоцированные армией массового сознания. Единая «изнеженная» душа этой армии, по всей видимости, ожидавшая от Германа антониониевских нег, возопила: «Грязь, сортиры, гавно!» — обнаруживая тем самым собственную охваченность социально-политическими войнами, которые так хотелось разглядеть и здесь, чтобы приладить, присвоить безответного уже гения.

Памфлета не будет. Автор лишь раздосадовано предложит пересмотреть еще и еще, чтобы разглядеть, чтобы не упустить скорбно-просветленный реквием.

Алексей Герман «выращивал» «Трудно быть богом» 10 лет. «Выращивал» кино, складывая многотрудную среду, где мир не воссоздается, а именно создается, рождается по пути съемочного процесса, в котором режиссер, опираясь лишь на законы собственной художественной воли и демиургическое вето, отправляется в «миротворчество». Германовский Арканар поражает своей монументальной достоверностью, открывающей все сферы похожего, но другого мира, обостряя эффект присутствия. С самого начала плетешься к каменным стенам запредельного города по белому идиллическому снегу за голосом режиссера-автора, неспешной страшноватой сказкой сказывающего про цивилизацию, не стремящуюся к возрождению. Проходишь в ворота, и вот уже под ногами грязь, многолюдно, вокруг роится странная непривлекательная жизнь, но ты неотрывно наблюдаешь ее, а она наблюдает тебя, поскольку проходящие мимо типы обращаются, таращатся, что-то бормочут, не разобрать, лезут в глаза… Будто глядишь сквозь другого — не то Румату, смотрителя за культурной эволюцией на чужой и грубой планете, не то автора-режиссера. Камера как человеческий глаз «видит» многослойными пейзажами, то сосредоточившись на чьем-то лице, то выхватывая детали ландшафта-интерьера, углубляясь внутрь многоликой симультанной сцены. Веришь всему.

В длинных панорамных кадрах иноземная цивилизация открывается в параллелях с земным историческим средневековьем — все вторит канонам и сюжетным решениям живописи на рубеже позднего Средневековья и раннего Возрождения. Германовский Арканар как огромная инсталляция, собранная из всех известных полотен Питеров Брейгелей (отца и сына), где отражается парадоксальная космогония иномирья: суетное движение бытия простого люда, площадь, рынок, господский дом, дворец, скотный двор, плаха, храм и нужник за забором — все рядом, все одновременно — рай и ад. В «Трудно быть богом» аллегорическое средневековье как знак несвершившегося перехода, срединность в развитии инопланетного индивида, который уже и не животное, но еще и не человек. Ненавистно завораживающие образы низовой культуры — изнанка человечности, оборотная ее сторона, и ей противопоставлен Румата, один из немногих, до поры сострадающий черноте мира того, собирающий артефакты светлых человеческих порывов в скотской цивилизации.

Живая, дышащая атмосфера фильма обеспечена еще и этой особой актерской игрой «по Герману», свойства которой тоже связаны с категорией срединности, но уже в универсальном понимании. Игра на измоте, как доведенный до совершенства эскиз, в котором зафиксировано только главное, а все «второстепенное» сказано дотошной разработкой сцены, в которой участвует масса типов-типажей, с лицами удивительной выразительности. Во всем какая-то специальная гармония беспорядка, непринужденности, выкованной тоталитарным контролем, — перышко из стали.

У Алексея Германа актер не присваивает себе ни образ, ни смысл, ни костюм, он как будто за секунду до этого — между индивидуальностью и персонажем. В этом смысле, Леонид Ярмольник, играющий мудрого, но звереющего Румату, очевидно совершил на съемках «Трудно быть богом» профессиональный подвиг. Он здесь ничем не уступает универсальному в своем инструментарии Юрию Цурило (мушкетерствующий барон Пампа), с ним Герман уже работал в изматывающем катастрофами сознание «Хрусталев, машину!».

Арканар — символ стадности и невежества, войны и разрушения, которые время от времени воцаряются и управляют человечеством, которым вечно будет противостоять одна в меру светлая душа. Итак, что страшнее для такого героя как Румата — смерть или скоморошеское безумие? На той (или этой) планете нонконформизм юродивого эффективнее — на этой стадии развития человеческого сознания шут ближе богу, чем ученый воин. В финале счастливый в своем сумасшествии Румата, ответивший на резню резней, удаляется от нас в телеге по белому идиллическому снегу, по которому вначале мы входили в Арканар, повинуясь неспешному сказу автора-демиурга. Мы-то остаемся!…

Да, грязь, сортиры, гавно, и кишки, но в ч/б, в монохромной германовской аскезе, каждой его кинокартине обеспечивавшей дистанцию между физиологией восприятия и точностью аллегории. Потому что «человека надо принимать как он есть: вместе со всем его дерьмом, вместе со смертью». Потому что иногда надо пробраться сквозь самый низ, чтобы добраться до самого верха.