Перед погружением в новый номер психоаналитического журнала Лаканалия «Тело без органов» предлагаем ознакомиться с вводным текстом Олелуш.

1

Можно ли задаться вопросом: что такое тело без органов? То есть понятно, что вопрос этот с необходимостью возникает при чтении «Анти-Эдипа», но по ходу чтения складывается впечатление, что ответ на этот вопрос ускользает сразу в двух направлениях. Во-первых, когда всё вступает в отношение со всем и всё функционирует в соответствии с актуальным синтезом, осуществляемым желающими машинами в процессе, в котором недействительны никакие предварительные концептуализации, никакие упорядочивающие системы отношений, — можно ли о чем угодно спрашивать «что это?» Остается ли нечто чем-то определенным в логике шизопотоков? Дело не только в том, что любое значение оказалось бы слишком мимолетным для того, чтобы закрепиться за соответствующим ему объектом, скорее, проблема определения заключается в том, что желающие машины в своем движении не руководствуются никакими значениями и не предполагают вообще никакой репрезентации [1]. Во-вторых, тело без органов возникает тут и там в неком апофатическом ключе. Как будто оно воплощает не нечто, что можно было бы назвать сущностью, а саму логику ускользания от о-существления. Как бы то ни было, по словам Гваттари и Делеза «нельзя, да и не следовало бы даже и думать о том, чтобы описать шизофренический объект без его привязки к процессу производства» [2]. В шизологике тело без органов можно попытаться описать только в связи с теми процессами, в которые оно тем или иным образом вступает.

Желающие машины, взаимодействуя (машины машин), делают нас организмом, но этот организм не ограничен в своем функционировании одной-единственной логикой: частичные объекты подключены к различным потокам производства, и эти потоки, пересекаясь, каждый в своей логике включают общие для них объекты, присваивая им разное значение [3]. Бесконечное взаимодействие желающих машин, бесконечный процесс производства и потребления — таково функционирование бессознательного, по Гваттари-Делезу, делающее нас организмом. Всё работает, всё вступает в отношения, что подразумевает не только множественность машин, но и множественность возможных точек зрения: нет доминирующей машины, которой бы подчинялось производство; нет точки зрения, которая позволяла бы описывать объекты, задействованные в производстве. В этом бесконечном движении возникает «огромный недифференцированный объект» [4], сама абсурдность процесса. Тело без органов появляется в тексте как остановка в процессе производства («непонятная и совершенно неожиданная остановка»), возможно, как логическое дополнение к процессу (движение/остановка), нечто вроде

Высший дар — нерожденным быть;
Если ж свет ты увидел дня –
О, обратной стезей скорей
В лоно вернись небытья родное! [5]

Мы начинаем чтение книги с того, что «Оно функционирует повсюду, иногда без остановок, иногда с перерывами» [6]. В этой фразе уже появляется первый подход к телу без органов — в слове перерыв: перерыв в функционировании Оно — место тела без органов:

«Желающие машины делают нас организмом; но в лоне этого производства, в самом его производстве тело страдает от того, что оно так организовано, что у него нет другой организации, что у него вообще есть какая-то организация» [7]. Машины застывают, органы утрачивают свою связность друг с другом, ничто не работает: застывшая неорганизованная масса. «Полное тело без органов — это само непроизводительное, стерильное, непорожденное, непотребляемое» [8]. Это не некое качественное отличие от производительных машин, не возникновение новой сущности: это разница лишь во времени, остановка, после которой все заработает снова. Имя для тела без органов: влечение смерти. Желание не исключает тело без органов, оно желает как жизни, так и смерти, как производства, так и антипроизводства; влечение смерти, тело без органов, остановка — часть процесса [9].

Мы не можем сказать, что тело без органов — это точка рефлексии или саморефлексии процесса, оно не производит собственной точки зрения, не производит вообще ничего; «Тело без органов — это не свидетель изначального небытия, как и не остаток потерянной цельности. Главное, оно — не проекция; ничего общего с собственным телом или образом тела. Это тело без образа» [10].

Тело без органов не желает быть организмом. Разделенность, взаимодействие, организованность ему невыносимы и отвратительны: «Машинам-органам тело без органов противопоставляет свою скользящую, матовую, напряженную поверхность. Связанным, соединенным или же срезаемым потокам оно противопоставляет свой аморфный недифференцированный ток. Фонетическим словам оно противопоставляет вздохи и крики, которые оказываются множеством неартикулированных единиц» [11]. Желающие машины преследуют его, пытаясь вовлечь в производство, организовать. Тело без органов отталкивает их. «Между желающими машинами и телом без органов разгорается явный конфликт» [12].

Поскольку желающие машины не исключают тело без органов из процесса производства, его сопротивление этому вовлечению делает его объектом, преобразующим весь процесс. Оно оказывается не просто частью среди других частей, но неким целым среди частей. Не частью процесса, но поверхностью, на которой все происходит; не смыслом происходящего, а поверхностью записи. Некое разрастание, утратившее значение элемента и приобретшее значение константы, определяющей траектории движения по его поверхности желающих машин.

Это дает начало процессу, отличному от производства и потребления — процессу регистрации, записи, в ходе которой процессы производства и потребления наделяются значением, ими не предполагаемым. Логика записи не соответствует логике этих процессов, но придает им «мнимо объективное» значение; их движение, на ней не основанное, находит в этой логике мнимое основание. В чем отличие логики регистрации от логики производства-потребления? Производство-потребление соединяет элементы друг с другом, срезает потоки и стыкует срезы; регистрация выражает распределение срезов и соединений в отношении непроизводящей поверхности, отмечает места, направления: «…какой поток срезать, где срезать, как и в каком модусе? Какое место оставить другим производствам или антипроизводствам <…>? Нужно или не нужно задыхаться от того, что ешь, глотать воздух, испражняться ртом?» [13].

Тело без органов, на поверхности которого осуществляют свои процессы органы-машины, не становится организмом; отталкивание, сопротивление продолжает действовать в их общем процессе, и это то, что дает начало шизоанализу: нет единой схемы действий, вписанной в тело без органов, нет того, что делало бы его организмом; любая запись на поверхности тела остается произвольной, нет смысла пытаться увековечить единую модель действий, дать единое, устойчивое объяснение того, «как это работает», «каков принцип организации этого тела».

Регистрация — это третья логическая ступень после (1) чистого производства-потребления и (2) отталкивания производящих машин телом без органов. Машины производства первой ступени и параноические машины, преследующие тело без органов на второй ступени, дополняются «безбрачными машинами», конструируемыми и регистрируемыми на поверхности тела без органов. Здесь появляется еще одно его «определение»: «Тело без органов — это яйцо, через него проходят оси и рубежи, линии долготы и широты, геодезические линии, ­градиенты, которые отмечают становления и переходы, направления того, кто развивается в них» [14]. Субъект появляется во взаимодействии тела без органов с производящими машинами не как сущность, а как производная процесса регистрации процессов на теле без органов, остаток, производимый этой регистрацией, испытывающий аутоэротическое наслаждение от того, как это работает, от различия интенсивностей на поверхности тела.

Шизо-субъект проживает все состояния («Ничего, кроме лент интенсивности, потенциалов, рубежей и градиентов» [15]), выстраивая бредовые конструкции в их произвольности, изменчивости, избыточности, и эти множественности не сводимы к эдипальной логике, и об этом речь пойдет дальше.

2

Три заблуждения относительно бессознательного называются нехваткой, законом и означающим.

Делез Ж., Гваттари Ф. «Анти-Эдип»

Когда речь заходит о шизоанализе, довольно распространенный подход — попытаться прийти к консенсусу, найти то, что объединяет шизоанализ с психоанализом, попытаться их примирить. Это можно делать, исходя из двух соображений. Первое: шизоанализ в своей критике психоанализа понимает психоанализ несколько упрощенно; психоаналитики вовсе не пытаются все свести к папе-маме, наоборот, задача психоанализа — выстраивание самим субъектом собственной, уникальной истории; шизоанализ совсем не так далек от психоанализа, как может показаться. Второе: шизоанализ, безусловно, вырос из психоанализа как попытка очистить его от догматической шелухи; он высвечивает революционный потенциал самого психоанализа, не дает превратить его в застывшую теоретическую конструкцию.

Я не хочу здесь занимать ни ту, ни другую позицию. Я не считаю, во-первых, что Делез или Гваттари упрощают психоанализ, во-вторых, я не считаю, что их сопротивление психоанализу не стоит принимать всерьез. Мне кажется, «примиряющий» подход ставит перед шизоанализом ту же проблему, с которой в свое время столкнулся Фрейд и которая для психоанализа была не меньшей, чем простое неприятие или яростное отвержение: «Революцию Фрейда легко можно и не заметить. Для этого много не нужно, достаточно не желать ее замечать. В “Токийской речи” Лакан напоминает, что можно читать нечто совершенно новое, но при этом облекать текст в привычные для себя очертания:

“Я просто полагаю, что Фрейда поначалу читали так, как читают всякого, кто говорит что-то новое, то есть воспринимая сказанное им как общее место. На самом деле речь шла о радикальном перевороте. Необходимо было любой ценой выстроить защитные интеллектуальные схемы, которые позволили бы, в конечном счете, не двигаться с места, остаться верными прежним представлениям о человеке и о том, что значит быть человеком. Необходимо было во что бы то ни стало остаться при своем. В результате, читая Фрейда, вычитывали в нем то, что хотели увидеть, не замечая при этом того, что у него прочитывалось черным по белому”» [16].

Такой подход в отношении шизоанализа, мне кажется, не только сводит на нет его революционность, но и приводит к абсурду понимание самого психоанализа: если книга Делеза и Гваттари называется «Анти-Эдип», то считать ее попыткой «очистить» психоанализ от излишнего догматизма значило бы согласиться с тем, что Эдип для психоанализа — конструкция второстепенная и необязательная.

Мне кажется, стоит вместо этого попытаться максимально прояснить различие между психоанализом и шизоанализом. Я не думаю, что шизоанализ — это разновидность психоанализа, но он стал возможен только после появления психоанализа, в силу максимально серьезного отношения авторов к открытию Фрейдом бессознательного.

Прежде чем говорить конкретно об Анти-Эдипе, хочется сказать, что для меня вопрос о шизоанализе видится не в перспективе противопоставления психоанализ/шизоанализ, а в выстраивании трех логик, или трех различных языков, соответствующих трем структурам в психо­анализе: невротической, психотической и перверсивной. Ставка Делеза, как мне видится, заключается в том, чтобы не пытаться подходить к этим трем структурам с одной точки зрения. Если психоанализ рисует картину невротической структуры, а потом пытается описать перверсию или психоз исходя из сложившихся у него категорий, то в итоге он сталкивается с проблемой того, что сам язык оказывается по отношению к этим структурам дискриминирующим, поскольку логика перверсии или психоза описывается как отклонение или неудачное прохождение какой-либо стадии и т. п. Это все равно, как если бы мы пытались понять и описать траекторию движения планет Солнечной системы, но за точку отсчета брали не Солнце, а Сириус. Поэтому мне кажется, что стоило бы принимать во внимание еще одну книгу — «Логику смысла» Делеза, посвященную чувству юмора перверта.

Возвращаясь к «Анти-Эдипу», можно сказать, что то, что Гваттари и Делез безусловно принимают из психоанализа, — это бессознательное и происходящие в нем процессы, машинерию бессознательного. Можно сказать, этим они заворожены. Что же они не принимают? Не пытаясь составить исчерпывающий и логичный перечень «претензий» к психоанализу, попробую выделить некоторые пункты, которые мне кажутся важными.

1. Эдип

Говоря об Эдипе, можно начать не с треугольника мама-папа-я, а с того, что Эдип — фигура представления, разыгрываемого на сцене. Как раз эта представленность, репрезентативность и оказывается в первую очередь поставленной под вопрос в «Анти-Эдипе». Если Лакан меняет «другую сцену» Фрейда на просто «Другого», то Гваттари с Делезом настаивают на том, что в бессознательном нет никакой театральности, никакой сцены и никакой связанности с означающими: бессознательное не репрезентирует, а производит; это не сцена, а завод. (Здесь в скобках можно было бы сказать, что аналогичный шаг делает Арто, реформируя сам театр, уводя и его от репрезентативности.) Эдип выстраивает перспективу, из которой то, что ему предшествует, рассматривается как до-эдипово, как то, что должно суметь войти в его русло, и тем самым собственная логика того, что в Эдипа не вписано, производящая сила бессознательного, оказывается чем-то второстепенным. В перспективе же шизоанализа можно говорить о желающем производстве бессознательного, напрямую вступающем в отношения с общественным производством, причем в этих отношениях общественное производство подавляет желающее производство, которое в свою очередь оказывает сопротивление этому подавлению. И третьей силой в этих отношениях оказывается Эдип, «деспотическое означающее», связывающее множественные потоки желания единой логикой отношений. Но проблема с Эдипом далеко не только в этом: дело еще и в том, что экономическое, политическое и культурное пространство действует и развивается в логике капитала, для которой семейные отношения не представляют реальной действующей силы, оказывающей влияние на общественное поле. Семья, вместо того, чтобы формировать общественное производство, оказывается той формой, посредством которой, напротив, осуществляется приложение реальных общественных сил к частным лицам. Человек — не действующее лицо на общественной сцене, наоборот, Эдип — это та форма, в которой он каждый раз находит себя, та симуляция, в которой социальное оказывается представленным для него, направляя его желание в нужное русло; Эдип «рождается в капиталистической системе приложения общественных образов первого порядка к семейным частным образам второго порядка. Он является конечной системой, которая соответствует общественно определенной отправной системе. Он — наша интимная колониальная формация, которая соответствует форме общественной суверенности. Все мы — маленькие колонии, а колонизирует нас Эдип» [17].

2. Фантазм/нехватка

Другое отличие шизоанализа от психоанализа — понимание желания как желающего производства, не основанного на нехватке. В психоанализе желание производит объект, но этот объект помещен в психическую реальность, это фантазматический или галлюцинаторный объект, соотносящийся с предполагаемой нехваткой объекта в реальности. Если мы понимаем желание как производство фантазма, то это равноценно производству нехватки. И даже если мы будем далее рассматривать фантазм как механизм, как проводник желания в реальность, то мы окажемся перед необходимостью удвоения нехватки: театральность фантазма (нехватка как движущая сила желания) подкрепляется потребностью (то есть нехваткой объекта в реальности).

Фантазм, по мысли Делеза-Гваттари, всегда вторичен, также как и нехватка. Нехватка производится в социальном поле, выстраивается в нем в соответствии с предшествующей ей организацией производства. Производство нехватки, производство фантазма — это всегда вопрос власти, политический вопрос. Фантазм — это та форма, в которой производственные отношения представляются субъекту, чтобы канализировать его желание в нужные русла, согласно господствующим отношениям производства: «Вот в чем заключается искусство господствующего класса, эта практика пустоты в виде рыночной экономики — организовывать нехватку в изобилии производства, подталкивать все желание к тому, чтобы оно скатилось к сильнейшему страху нехватки, делать так, чтобы объект зависел от реального производства, которое предполагается внешним желанию (требования рациональности), тогда как производство желания переходит в фантазм (и только в фантазм)» [18].

3. Закон и ускользание

Желающие машины не нуждаются в законе для того, чтобы желать, желание не выстраивается вокруг запрета. Закон не порождает желание, он создает символические объекты, которым назначает те или иные стратегии отношений, подменяя тем самым желающее производство, имеющее дело с частичными объектами, воспроизводством семейных отношений, имеющим дело с лицами. Теперь частичные объекты кажутся производными от этих лиц, принадлежат им, и в дело вступают отношения собственности и мораль. Закон отравляет желание, вписывая в него вину («Закон говорит нам: ты не женишься на своей матери и ты не убьешь своего отца. А мы, верные слуги, отвечаем ему: значит, вот чего я хотел! Не возникнет ли у нас подозрения, что закон бесчестит, что ему нужно обесчестить и исказить того, кого он считает виновным, того, кого он хочет сделать виновным, того, кто — как хочет этот закон — сам должен чувствовать себя виновным?» [19]).

В своей книге о Кафке [20] Гваттари и Делез показывают, как эта спаянность закона и вины в «Процессе» демонтируется: закон функционирует бюрократически, он не предполагает никакой внутренней вовлеченности субъекта в процесс («Никакой вины нет. И весь этот процесс — это просто большое дело»). Аффект вины, вызываемый законом, способен переходить в аффект страха; тот, в свою очередь, может уступать место вовлеченности «жертвы» закона в процесс наказания и извращение им этого процесса для извлечения собственных выгод. Машина наказания из «Исправительной колонии» работает безотносительно к закону. Лучше всего она функционирует как раз тогда, когда ее связь с функцией наказания виновного обрывается. Везде, где ставится запрет, существуют линии ускользания, состоящие не в нарушении закона, не в попытке скрыться от его, а в исследовании других логик существования и становления («…закон — это лишь произвольный факт…»). Можно было бы сказать, что ставкой Делеза и Гваттари в «Анти-Эдипе» становится демонтаж слишком плотного сцепления между категориями реальности и реального в психоанализе, поскольку именно закон и господское означающее, репрезентируя реальность в единой логике, купируют эти линии ускользания и становления, для которых закон, утверждающий комплементарность я, мира и означающего, — это не более чем одна из возможных конструкций, репрессивная конструкция, но ни в коем случае не единственная из возможных.

Примечания

[1] «Или пусть перед вами завершенная машина, образованная из шести камней в правом кармане моего пальто (карман, который отпускает камни), пяти в правом кармане моих брюк, пяти в левом кармане моих брюк (передаточные карманы), последнего кармана пальто, принимающего использованные камни по мере того, как они поступают из других карманов, — каков результат этой схемы перераспределения, в которую рот сам вклинивается как машина для сосания камней?» (Делез Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения. Екатеринбург: У-Фактория, 2007. С. 15).

[2] Там же. С. 19.

[3] «Несомненно, каждая машина-орган интерпретирует весь мир согласно своему собственному потоку, согласно энергии, которая истекает из нее: глаз интерпретирует все в терминах видения — говорение, слушание, испражнение, целование… Но всегда устанавливается связь с другой машиной, через трансверсаль, в которой первая срезает поток другой или “видит”, как ее поток срезается другой машиной» (Там же. С. 19).

[4] Там же. С. 21. «…Он не был приспособлен для какого бы то ни было использования, он не подходил ни к чему, чего стоило бы ожидать от стола. Тяжелый, громоздкий, — его вряд ли вообще можно было куда-то перенести. Никто не знал, как за него взяться (ни руками, ни умом). Столешница, полезная часть стола, постоянно уменьшавшаяся, исчезала, поддерживая столь ничтожную связь с громоздким строением, что уже невозможно было думать о целом как о столе, разве что как об отдельном предмете мебели, неизвестном инструменте, применения которому не сыщешь. Обесчеловеченный стол, который не производил никакого уюта, который не был буржуазным, деревенским, дачным, кухонным или рабочим. Стол, который ни к чему не приспосабливался, который защищал себя, который отказывался от службы и общения. В нем было что-то ошеломительное, окаменевшее. Он мог бы навести на мысль об остановившемся двигателе» (Там же. С. 20).

[5] Софокл. Эдип в Колоне. Пер. Ф.Ф. Зелинского.

[6] Там же. С. 13.

[7] Там же. С. 22.

[8] Там же.

[9] «Тело без органов — это непроизводящее; но оно производится на своем месте и в свое время в коннективном синтезе как тождество производства и произведенного (шизофренический стол — это тело без органов)» (Там же).

[10] Там же.

[11] Там же. С. 24.

[12] Там же.

[13] Там же. С. 65.

[14] Там же. С. 38.

[15] Там же. С. 39.

[16] Мазин В. Зигмунд Фрейд: Психоаналитическая революция. СПб.: Скифия-принт, 2017. С. 57.

[17] Делез Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения. Екатеринбург: У-Фактория, 2007. С. 418.

[18] Там же. С. 52.

[19] Там же. С. 182.

[20] Делез Ж., Гваттари Ф. Кафка: за малую литературу. М.: Институт общегуманитарных исследований, 2015.