Текст впервые опубликован в журнале Лаканалия № 14 «Кожа».

Психоанализ проникает глубоко под кожу. Но и сама кожа в психоанализе — не просто кожа. Она неразрывно связана с внутренним миром человека. Однако в современном мире эта неразрывная связь, похоже, становится все менее очевидной и все более преодолимой. О коже заботятся как никогда раньше. Она — несомненный фетиш. Она смотрит на нас с экранов, глянцевых страниц и рекламных плакатов. Чистая, гладкая, свежая. Человек же, ее носитель, освежеван и выкинут за ненадобностью. Такая кожа лишена своих специфических функций: она более не является хранилищем «молока, заботы и моря ласковых слов» [1] (к чему эти «телячьи нежности»?…), то есть психологического содержимого; не служит она и средством коммуникации с Другим, ибо единственное послание, которое она несет, неизбежно отсылает лишь к ней самой (ну, и к идее красивой, счастливой и успешной жизни, конечно); подтянутая и «отфотошопленная», она не оставляет на себе следов прошлого, какой-либо индивидуальности. Она — просто кожа. В мире как вариации на тему знаменитого сна гоголевского Шпоньки [2]…

Однако по-прежнему есть те, кто способен противостоять этой повальной слепой идеализации, несмотря на, или, скорее, благодаря своей ущербности, неприглядности, безобразности. Те, кто пытается показать нам, что кожа человека — это всегда не просто кожа. Ведь увидеть в безобразном, жутком, непристойном нечто человеческое, нечто значимое — разве не этому учил нас Фрейд?

1. Кожа Люсьена Фрейда [3]

На первый взгляд кажется (и, разумеется, небезосновательно), что на полотне Люсьена Фрейда, знаменитого внука Зигмунда Фрейда, «Спящая у ковра со львами» слишком много телесного, слишком много плоти, слишком много кожи. Вряд ли способная вызвать у многих истинное эстетическое наслаждение, эта плоть буквально наваливается на смотрящего, бросается в глаза, побуждая его либо отвести взгляд, либо выйти за пределы непосредственно видимого.

Тело этой большой спящей женщины подобно бурному потоку, оно «неспокойно», несмотря на то, что покоится в кресле. Эта женщина, не вписывающаяся в стандарты современной красоты, тем не менее, имеет свою собственную сексуальность, свои фантазии, мечты, желания (что недвусмысленно подчеркивается расположенными позади нее львами), так же как и полное право на их реализацию, вопреки воле массовой культуры, наделяющей таким правом исключительно молодых, красивых и стройных. Такая установка напоминает поведение подростка, столкнувшегося с проблемой пробуждения собственной сексуальности, который пытается обесценить сексуальность своих родителей, называя их «стариками», высмеивая, отказывая им в праве на личную жизнь, собственные желания. Идеализируется гладкая, глянцевая, лишенная индивидуальности поверхность. Чтобы защититься от непредсказуемости, неконтролируемости, инцестуозности внутреннего содержания.

Для Люсьена Фрейда «кожа является главным средством выражения индивидуальности, даже более важным, чем лицо» [4]. В его работах сексуальность и индивидуальность составляют одно целое, как и в работах его деда, а «слишком телесное», при непредвзятом рассмотрении, оборачивается истинно личностным. Перед нами — обыденная сексуальность, нечто незыблемое, архаичное, всеобщее, в противоположность сексуальному акту как мгновенной разрядке, в противоположность идеализируемым «красоте, силе, статусу и деньгам» [5], в противоположность поверхностным, ни к чему не обязывающим отношениям. Сексуальность тяготит, влечения неиссякаемы, а настоящие отношения, и с собой, и с другими, слишком сложны.

2. Кожа Эда

В «Людях в черном» есть эпизод, в котором жена злополучного фермера, ставшего жертвой гигантского инопланетного таракана, описывает свои впечатления о «новом» Эде: «Словно кто-то надел кожу Эда». Пришельцу явно некомфортно в своем новом теле, кожа то и дело куда-то съезжает, ее постоянно приходится поправлять. Такая «неинтегрированность» внешнего и внутреннего напоминает описание состояния новорожденного младенца до того, как он начнет «представлять себя самое в качестве содержащего психические содержания» [6] , благодаря формированию так называемой Кожи-я, когда психическое и телесное, став единым целым символически, разделяются в плане действия, и появляется пространство для мысли и чувства.

Опыт, который получает маленький пришелец с поверхности и изнутри своего тела, имеет важнейшее значение для формирования его представления о себе как об отдельном существе. Психическое лепится из телесного. Психосоматическое единство существует независимо от того, осознает его субъект или нет. Чем меньше он его осознает, тем более стихийна связь психики и тела, тем большие тараканы захватывают наше тело, нашу кожу. Интернет и мобильные средства связи — ненужное тело, культ красоты — ненужная душа, окончательный разрыв «звездной» пары, бесконечные психосоматические заболевания, татуировки, пирсинг, шрамирование — искусственные средства, используемые субъектом для того, чтобы вновь «прикрепиться» к своему телу [7].

3. Кожа Генри Чинаски

Еще один мастер-дерматолог, на этот раз от литературы — Чарльз Буковски, и его «Хлеб с ветчиной». Главный герой разыгрывает на коже драму своего одиночества, уязвимости и вновь пробуждающейся сексуальности.

Где-то в конце восьмого класса, начале девятого у меня воспалились сальные железы. У многих парней моего возраста появлялись прыщи, но не столько и не такие, как у меня. Это было чудовищно. Самый тяжелый случай в городе. Прыщи и фурункулы кучно усыпали мое лицо, спину и частично грудь. А случилось это как раз в тот момент, когда меня стали принимать за крутого парня, и я даже претендовал на лидерство [8].

Он молод, крепок и готов к новой жизни. Но прошлое, сдавая свои позиции в реальности, воспроизводит себя в тысяче других, более уязвимых мест.

Я смотрел на него в упор. Я видел складки дряблой плоти под подбородком и вокруг шеи, морщины и щербины по всему лицу. Розовая пудра уже не могла скрыть подступающей старости. Майка топорщилась на его свисающем животе. В глазах уж больше не было свирепости. Отец не выдержал моего взгляда и потупился. Да, что-то произошло. И все вещи, окружающие нас, знали об этом: и полотенца, и душевая занавеска, и зеркало, и ванна, и унитаз. Отец повернулся и вышел. Знал и он. Больше Генри-старший не порол меня [9].

Теперь лирический герой наказывает себя сам. Он сам стал для себя Генри-старшим. И его кожа, «возбуждающий и страдающий конверт-оболочка» [10], продолжает нести в себе (на себе) знакомые — до боли — послания.

За рулем сидели красивые парни и поджидали своих прекрасных девчонок, чтобы подвезти их домой. И парни и девчонки были нарядно одеты, в дорогих пуловерах, обязательно часы на руке и в туфлях по последней моде. Выглядели они вполне взрослыми, уравновешенными и недосягаемыми. А рядом был я — в рукодельной сорочке, поношенных брюках, стоптанных башмаках и покрытый фурункулами. Парней в автомобилях не беспокоили прыщи. Все они были симпатичные, стройные, с чистой кожей и ровными белыми зубами. Уж они-то не мыли свои волосы хозяйственным мылом. Казалось, им ведомо нечто такое, что недоступно мне [11].

Реальность, внутренняя и внешняя, болезненна, она оставляет следы на коже, она прогрессирует как страшная неизлечимая болезнь в мире, где Закон Отца превращается в беззаконие, где хочется вернуться назад, к диадным отношениям, к «общей», неповрежденной, коже.

Тем временем болезнь прогрессировала. Я продолжал ездить в лос-анджелесскую окружную больницу на трамвае № 7 и постепенно влюблялся в мисс Аккерман, процедурную сестру, которая давила мои прыщи. Несмотря на отвратительную смесь из крови и гноя, с которой ей приходилось иметь дело, она всегда была мила и добра ко мне. Ей было и невдомек, что с каждый приступом боли во мне укреплялись решимость и отвага. В моей любви к ней не было сексуального оттенка. Я просто хотел, чтобы она укутала меня в свою накрахмаленную чистоту, и мы исчезли бы из этого мира навсегда [12].

4. Новая кожа

Основополагающая, неизбывная сексуальность (инцестуозность), тайная, и отнюдь не беззаботная, жизнь младенца и ее второе — тяжелое — дыхание в пубертате — истинно психоаналитические мотивы и проблемные места человечества. Каким был бы этот мир, если бы всех этих проблем в нем попросту не существовало? Идеальный мир, в котором, если беды и приходят, то только лишь откуда-то извне, издалека, и врагов побеждать можно с легкой душой и минимальными потерями, ведь они — не части тебя самого. В век супергероев принято защищать (защищаться?). Мир же, как известно, спасет Красота. И теперь это все больше глухая, неприступная крепость, которую не хочется штурмовать, ею хочется любоваться, ее хочется «лайкать».

К чему вся эта старомодная лирика, эти, нагоняющие тоску, непривлекательные аутсайдеры со своей «проблемной» кожей? В самом деле, разве не естественна тяга к прекрасному и не патологична — к отвратительному? Однако, прекрасна, в первую очередь, именно гармония, баланс противоположностей. Если же красота служит лишь замазкой ужасному, разве это честно?

Какая же она, кожа нового человека? При поисковом запросе «человека» поисковик ясно дает понять, что в первую очередь это — Человек Железный. В последней части «Железного человека» главный герой уничтожает все свои железные костюмы, и, на долю секунды, кажется, что он наконец-то избавился от своего тяжкого супергеройства. Не тут-то было. На самом деле, все с точностью до наоборот. Просто Железному Человеку больше не нужен его железный костюм, как какой-то дополнительный, внешний девайс. Отныне он сам себе железо. Кожа-я стала я-железом, сверхпрочным и суперорганичным. Человек нового времени живет на границе себя самого, и граница эта должна быть прочна и удобна. И что же могут противопоставить этому новому супергерою наши герои-маргиналы — толстуха, таракан-не-от-мира-сего и прыщавый подросток? Ничего, пожалуй, кроме своей уязвимости. Другими словами, человечности. Что естественно, то… небезопасно.

Примечания

[1] Анзьё Д. Я-кожа. Ижевск: ERGO, 2011. С. 41.

[2] «То вдруг снилось ему, что жена вовсе не человек, а какая-то шерстяная материя. Что он в Могилеве приходит в лавку к купцу. «Какой прикажете материи? — говорит купец. — Вы возьмите жены, это самая модная материя! очень добротная! из нее все теперь шьют себе сюртуки». Купец меряет и режет жену» (Гоголь Н.В. Повести; Драматические произведения. М.: Художественная литература, 1984. С. 104).

[3] На основе текста Rotraut De Clerck. How deep is the skin? Surface and depth in Lucian Freud’s female nudes // The Female Body: Inside and Outside. Karnac Books, 2013. Pp. 43-64.

[4] Ibid. P. 43.

[5] Ibid. P. 49.

[6] Анзьё Д. Я-кожа. Ижевск: ERGO, 2011. С. 41.

[7] Жак-Ален Миллер. Ординарный психоз задним числом // Международный психоаналитический журнал, № 2 (2012). С. 94.

[8] Буковски Ч. Хлеб с ветчиной. СПб.: Домино; М.: Эксмо, 2013. С. 165.

[9] Там же. С. 164-165.

[10] Анзьё Д. Я-кожа. Ижевск: ERGO, 2011.

[11] Там же. С. 170-171.

[12] Там же. С. 195.