Саше

Случилось это уже после того, как всё началось. Что началось — никто не мог сказать точно. Кто-то называл войной, кто-то операцией, кто-то болезнью, кто-то никак не называл, но каждый знал, что всё уже не как прежде. Случилось это посередине города, в реке. В реке родился мальчик. 

Сейчас уже не решались сказать, в какой из рек это произошло — в Мойке, Фонтанке или даже Неве. Те, кто хотели видеть преемственность и поскольку мальчик был кудрявый, утверждали, что в Мойке. Люди со вкусом кивали на Фонтанку. Кто-то вообще уверял, что дело было на Карповке.  

Так или иначе, мальчик родился и рос неспешно, не задыхаясь от воды, время от времени выплывая наружу, поглядеть, как мы жили. Иногда он подолгу не выходил, и тогда люди из окружавших реку домов, уже успевшие привыкнуть к детенышу, собирались на набережной и долго глядели на воду, как бы пытаясь вызвать его. Некоторые рыбаки запускали удочки, кто-то светил в воду лазером, но их били по рукам, другие пели. Бывало, что мальчик откликался и выплывал. Выплывая, он неизменно улыбался. Это не была улыбка блаженного или дурачка, улыбался он загадочно, как на старой картине. Зимой, когда река замерзала, для него проделывали дырку, и по утрам можно было видеть его светлую веселую головку, торчавшую из проруби, — даже в ледяной январской воде мальчику не было холодно. Это был крепкий мальчик. Кто его там под водой воспитывал — оставалось загадкой, но кто бы это ни делал, делал он это хорошо.

Так длилось три года, а на четвертый мальчик вышел из воды. Сначала его увидели в местной церкви, он стоял у аналоя и тихо галагулил. На каком языке это было, никто понять не мог. Близко к нему не подходили — боялись спугнуть. Потом заметили его в кондитерской, ближе к Литейному. Так догадались, что он любит сладкое, и стали оставлять ему пирожные. Чая он выпивал полстакана, а пирожное съедал целиком. Больше всего любил «Птичье молоко». Потом — даром не далеко — стал приходить в наш книжный. Непонятно было, кто научил его читать, но книги он стал проглатывать, как пирожные. Входя, он брал книгу, садился у окна — большие наши окна выходили на проспект — и через час уже нес обратно, брал следующую. Читал всё и на всех языках, переходя от художественных к философии, от философии к кулинарии, от кулинарии к социологии, — шкаф за шкафом к концу года он прочитал все книги и приходил уже только за новыми, хотя новых тогда уже привозили немного.

Никогда он ни с кем не заговорил, но если к нему подходили и приносили — чай или сладкое — он поднимал голову и улыбался. В народе его прозвали Улыбкой. Говорили,  Улыбка послан как спасение. Стали думать, как войти с ним в контакт. 

Обратились к мэру. Мэром в то время был неплохой человек, пошедший на компромиссы, но сохранивший в сердце некоторые представления о том, как могло бы быть. О нем говорили: хотя бы не делает хуже. Мэру доложили о мальчике, он заинтересовался и вызвал его к себе. Объяснили, что силой мальчика не привести, а говорить с ним не умеют. Тогда мэр сказал, что пойдет к нему сам. Так мэр пришел в наш книжный, и они долго сидели у окна. Мэр утирал платком лоб, угощал мальчика чаем. Мальчик не двигался и смотрел своими небесно-речными глазами на мэра. Просидели до вечера, пока не стемнело.

Мэр потом рассказывал жене, что никогда не испытывал ничего подобного. Что мальчик этот явно святой или инопланетянин, и что он не знает, что с ним делать. Не определять же его в институт. 

Казалось, вот-вот мальчик что-то расскажет, что-то объяснит. Начнет водить людей по воде или выведет куда-то туда. Но ничего не происходило. Мальчик жил себе и жил. Читал книжки, ел пирожные и улыбался. Прошло какое-то время и к нему привыкли, перестали замечать. 

А когда началось и город пришлось покинуть, о мальчике вспомнили. Принялись искать, но его нигде не было. Были собраны поисковые отряды. Осматривали даже речное дно. Оставалось два дня, чтобы покинуть город, многие плакали. Уходили частями, и последний отряд — с мэром во главе — искал до последнего. Мэр лично лазил на крыши уже горевших зданий, проверял чердаки, но всё было напрасно. 

А когда в город вернулись — и омывали слезами его остов, его обломки и мраморную пыль — то на дне реки, иссохшей от огня, нашли его маленькое тело. Оно было абсолютно нетронутым и улыбалось