Роман Эрнста Юнгера «Эвменсвиль» несомненно надо читать, потому что он написан обладателем мощного и оригинального интеллекта, каждое следующее суждение которого оказывается неожиданным — уже одно это является достаточной причиной для выбора этой книги.

Как самодостаточное произведение искусства, как тонкое интеллектуальное чтиво он несомненно может доставить удовольствие. Однако «Эвменсвиль» написан не холодным эстетом и не книжником-затворником, этот роман — прежде всего политическое высказывание, и относиться к нему нужно именно как к таковому.

Сюжета у романа практически нет, повествования сводится почти исключительно к рефлексиям героя-рассказчика, историка Мартина Венатора по поводу властей его родного города. Герой же — в этом нет никакого сомнения, достаточно прочесть другие сочинения Юнгера — представляет собой явное альтер-эго автора, а мировоззрение автора для нас не вполне привычно.

В том круге представлений, который сложился в нашем сознании в связи со Второй мировой войной, представления о Нацизме — с Гитлером, свастиками, коричневыми рубахами, факельными шествиями и черными гестаповцами — смешалось с представлениями о немецкой военной машине и прусских офицерах с их стеками, моноклями, педантизмом и традициями, идущими от Фридриха Великого. Это «смешение» двух образных рядов — отнюдь не только наше достояние. Черчиль в речи, произнесенной 22 июня 1941 года сказал, что он видит как на простых русских крестьян «надвигается гнусная нацистская военная машина с ее щеголеватыми, бряцающими шпорами прусскими офицерами».

Юнгер, сам офицер еще Первой мировой войны, был тот, кто более других очень четко ощущал различие двух этих миров и, по-видимому, очень не просто переживал тот факт, что его мир — мир «щеголеватых прусских офицеров» — был порабощен и использован куда менее щеголеватыми нацистами. Если Юнгера можно назвать фашистом (а его можно так назвать) — то гитлеризм для него был «фашизмом второго сорта», «фашизмом для народа». В довоенной публицистике Юнгера гитлеровская НСДАП как-то даже называются «националистическими профсоюзами», что характерно именно для самодентификации самого Юнгера: нацизм для него — хотя и нечто идейно родственное, но народное, рабочее, а значит чужое, которому противостоит национализм аристократический, милитаризованный, воинский. Это четкое представление о двух ипостасях национализма было зафиксировано Юнгером в его написанном почти сразу после войны фантастическом романе «Гелиополь», где власть в неком граде победившего фашизма разрывается между двумя центрами — возглавляемой Князем (он же «Проконсул») армией и возглавляемой Ландфогтом полицией и карательными органами, причем по своему облику Ландфогт изображен явным двойником Геринга, и при этом подчеркивается, что он чрезвычайно популярный демократический политик. Популярность, успехи на выборах являются в глазах Юнгера скорее дискредитирующим обстоятельством. В «Эвменсвиле» он в который раз называет Гитлера «демагогом», то есть демократическим политиком — и это обстоятельство бросает тень не столько на демократию, сколько на Гитлера — Юнгер предпочел бы обычный военный переворот.

В «Гелиополе» — романе, написанном в конце 1940-х годов — Юнгер честно выражает свое мировоззрение, мировоззрение офицера-националиста, сторонника «консервативной революции», для которого нацизм является течением хотя и дружественным, но слишком вульгарным.

В «Эвменсвиле», написанном почти на два десятилетия позже, это же мировоззрение предстает уже в изрядно замаскированном, и искаженном разочарованиями виде. Формально, и автор и его лирический герой начисто отказывается от любой политической ангажированности, выбирает нейтралитет. Главный герой «Эвменсвиля», историк, параллельно работающий барменом во дворце местного военного диктатора Кондора, называет себя Анархом, то есть человеком, абсолютно внутренне свободным от общества, отказывающимся играть в предлагаемые обществом игры, и не прикипающий душой ни к какому учению или институту. Для анарха и диктаторы-автократы, и демократические политики-демагоги абсолютно равны, мазаны одним миром, и, в общем, особой разницы между результатами их правления нет.

Таким образом, если в первой половине своей столетней жизни Юнгер не скрывал своей неприязни к любым левым, либеральным, демократическим движениям, то в «Эвменсвиле» Юнгер прибегает к стратегии, которая в книге Альберта Хиршмана «Риторика реакции» именуется «аргументом “Тщетность”: какую бы реформу вы не пытались реализовать, в результате все останется, как было или еще хуже. По мнению Хиршмана, это самый оскорбительный аргумент, который только могут реакционеры выдвинуть в адрес прогрессистов. Но и эту «оскорбительную» стратегию Юнгер не может выдержать достаточно последовательно, поскольку он не может все–таки скрыть своей симпатии по отношению к автократам, особенно если это военные.

Диктатор таинственного города-государства Эвменсвиль Кондор, совершивший когда-то военный переворот — несомненно мудрый человек, окруживший себя не менее мудрыми, а главное оригинальными сподвижниками, и высшим проявлением его высокого человеческого качества становится тот факт, что в конце романа Кондор отказывается от власти и вместе с приближенными уходит в далекую и опасную экспедицию в неведомые земли — а судьба путешественника по опасным лесам является лучшим из возможных жизненных путей для мужчины, здесь мнение Юнгера входит в неведомый самому Юнгеру резонанс с поэзией Гумилева, а также с творчеством близких к итальянскому фашизму поэтов — таких как Маринетти и Д'Ануцио.

Что же касается либералов, будущих создателей эвменсвильской демократии (среди которых — отец и брат главного героя), то о них в романе говорится лишь то, что, находясь в «кухонной» оппозиции к диктатуре и критикуя ее, они только и думают, как бы получше выслужиться и получить побольше денег от проклинаемого ими режима. Поистине, более чем знакомая в России коллизия.

Очень любопытны критические замечания героя «Эвменсвиля» в адрес уже существовавших на территории города-государства демократических режимов. Несмотря на декларируемую героем романа «равноудаленность» от любой системы правления, у демократии все–таки подмечаются недостатки.

Во-первых, демократические режимы без толку учреждали университеты, что приводило к избытку интеллектуалов и нехватке работников, занимающихся ручным трудом.

Во-вторых, демократические режимы запрещали жителем побережья добывать природную соль, заставляя покупать соль в три дорога и платить за нее акцизы.

Эти обвинения очень интересны. Строго говоря, европейские монархические или диктаторские режимы (а немецкие критики отмечают, что идеалы Юнгера остались в кайзеровских временах) нельзя упрекнуть ни в том, что они пренебрегали вопросами распространения образования, ни тем, что они воздерживались от регулирования экономики. С этой точки зрения действительно можно декларативно заявить, что между диктатурой и демократией нет большой разницы. Однако важен исторический аспект. Для Юнгера все автократии — и кайзеровская, и гитлеровская — остались в прошлом. А демократия в ФРГ была его настоящем, она была той средой, в которой писался роман. И если так, то в монархии действительно можно увидеть по сравнению с демократией меньшее просветительство, и меньшее регулирование — просто потому, что автократия была более ранней фазой формирования европейского просветительского и регулирующего государства.

Немецкие критики говорили, что в «Эвменсвиле» объектом сатиры стало современное автору романа ФРГ, а это значит, что речь идет о социальном, бюрократическом, кейнсианском государстве, контролирующем и хозяйство и своих граждан. В некотором смысле, это был ренессанс надзорных технологий, более изощренных и научно выверенных, чем раньше, по сравнению с которыми полицейский надзор кайзеровско-нацистских автократий выглядел бы архаичным. На рубеже 50-х и 60-х годов Макс Фриш пишет пьесу «Граф Эдерланд», в которой уже в сатирическом гиперболизированном виде выразил все эти тенденции послевоенной социальной европейской государственности: «…у нас действует тайная служба безопасности, наши граждане живут под надзором от колыбели до могилы, за каждым подозреваемым ведется слежка, у нас надежные анкеты, новые удостоверения личности с отпечатками пальцев, мы сделали все для того, чтобы оградить население от врагов свободы. Напомню хотя бы о последнем правовом законе, позволившем нам наконец-то взять под надзор и внутреннюю переписку. Мы предприняли множество других мер предосторожности, никто не упрекнет нас в том, что мы утратили бдительность. Мы ввели ежемесячную регистрацию населения, начиная с шестнадцатилетнего возраста; ввели так называемый рабочий штемпель, который обеспечивает управлению контроль над каждым рабочим; у нас тщательно следят за отоплением, за пособиями по старости; у нас достигнуто материальное благосостояние, что способствует укреплению власти; у нас налажена деятельность католической и протестантской церкви; у нас принят закон о печати и книгоиздательстве, ведется распределение бумаги по учреждениям, работает коротковолновая радиостанция, единственная задача которой: каждый день опровергать каждодневные слухи — это стоит нам миллионов!». Технологии государственного управления развивались и в ностальгической перспективе и старые монархии могут восприниматься как свободные.

И все же, пристрастие Юнгера, который делает диктаторов безупречными, а демократов жадными и лицемерными слишком очевидно, чтобы видеть в характеристиках форм правления сильную сторону и романа и его автора.

В завершении хочется отметить, что в «Эвменсвиле» предсказаны мобильные телефоны, однако возможность пользования ими зависит от социального ранга: отвечать на звонок могут лишь придворные, а простые граждане могут лишь слушать, что им говорят по телефону, а отвечать не могут.