История советской культуры во многом может быть представлена как история разложения мобилизационного проекта — история, идущая от духовной мобилизации к демобилизации.

Среди многих возможных моделей этой трансформации возможна и такая, которая представит историю советского проекта как рассказ об изменении способов проработки своего предыдущего травматического — «боевого» — опыта.

История ответов на вопрос: стоит ли отдыхать после боя?

Стоит ли сторониться новых боев?

Метафора необходимости (или недопустимости) отдыха после боя, вообще выводов из опыта «боев» — чрезвычайна важна для характеристики культурной эволюции советского времени.

Вот вам 4 эпизода — 4 этапа.

Первый: пьеса Маяковского «Клоп» (1928). Рабочий хочет жениться на дочке нэпманов и говорит: «Кто воевал, имеет право у тихой речки отдохнуть»

Пролетарии отвечают на это сатирическим куплетом:

Шел я верхом,

шел я низом,

строил мост в социализм,

не достроил

и устал

и уселся у моста́.

Травка выросла у мо̀ста.

По мосту́ идут овечки.

Мы желаем

очень просто

отдохнуть у этой речки…

Отдохнуть может хотеть только отрицательный герой.

Близко к этому. Роман Леонида Леонова «Скутаревский», 1931. Положительный герой Черимов возмущен, что у его бывшего товарища — благоустроенный быт, «его одолели вещи, хватательный инстинкт развился, а ведь как дрался-то в Октябре». На возражение «всякий имеет право на свою радость» следует ответ: «Не имеет… он обязан классу». Отрицательный герой (впоследствии, как оказалось, шпион и вредитель) говорит: «А если усталость?… Мы босыми ногами шагаем по истории, а ты думаешь — не больно. И разве стыдно говорить об этом? Была молодость, романтика, теперь — государство, закон. И потом, ведь социализм-то — ведь это для человека.» Но на это даже отвечать не надо. «Черимов опустил глаза; было ему стыдно перед Кунаевым за эту словесную размазню».

Перелом наступил где-то в 1950-е годы и тут для меня значим маленький эпизод (уверен — на него никто никогда не обращал внимание) из романа Гранина «Искатели» (1954). Парторга лаборатории прорабатывают в парткоме за то что, у него ухудшилась дисциплина — стало больше выговоров за опоздания; парторг объясняет, что дисциплина как раз улучшилась, а выговоров больше, потому что борются с нарушителями. Но в парткоме говорят: в отчете это не объяснить. Партком образца 1954 года уже не хочет бороться с опоздавшими, не хочет их карать, ему хочется просто хороший отчет — он согласен, чтобы все там внизу отдохнули.

И, наконец, завершение процесса — фильм «Иванцов, Петров, Сидоров» (реж. К.Худяков, 1978). Завлаб Сидоров (М.Глузский), представитель фронтового поколения, настаивает на проведении опасного эксперимента, при этом апеллирует к опыту комсомольцев довоенных лет, которым сказали — и они пошли. В итоге он проводит эксперимент и гибнет (добро сам). Петров (Л.Филатов), у которого дрожат руки, потливость, сердцебиение и обмороки, говорит, что такие эксперимент надо проводит в бункере с дистанционным пультом — на одном таком опыте он уже стал калекой. Предыдущие травмирующие эксперименты делают тебя осторожнее и снижают аппетит к риску. Хочется жить. И это — как метафора обожженностью всей предыдущей историей. И может быть — ключ ко всей эволюции советской культуры. А молодой персонаж фильма Иванцов — поддался риторике Сидорова, потому что он-то молод, а значит еще ни на чем не обожжен.

Тут важно то, что для Петрова из фильма 1978 года травматический опыт — значим и поучителен, в то время как Черимов из романа 1931 года специально идет на обесценивание фронтового опыта: «В отряде ты был всего три месяца, в двух-трех перестрелках… Ты рано начал воспоминаниями жить, товарищ. Вчерашняя романтика всегда хуже сегодняшней… Уезжай куда-нибудь на стройку, где каждая строка стоит иной твоей фронтовой страницы.»

Может быть одна из риторических причин послевоенного «омещанивания» заключалась в том что фронтовой опыт Второй мировой войны невозможно было обесценить?

Во всяком случае, по мере накопления опыта «боев» обесценивать все это становилось все труднее.