Страсть к афоризмам выдает в человеке интеллектуальную праздность. Толпа с удовольствием растаскивает мыслителя на кусочки, которые долго цитирует друг другу, передавая из поколения в поколение. Фрагмент мысли превращается в афоризм, как только его удается выцарапать из контекста, лишить конкретности, превратив в абстрактный фантик.

Афоризм не только эстетически развлекает обывателя, вдобавок он позволяет подтвердить любую чепуху, что вертится в голове среднего человека.

Политизированные массы любят повторять за Отто фон Бисмарком: «Если вы не занимаетесь политикой, то рано или поздно политика займется вами». Невероятно, но этот усеченный трюизм в самом деле завораживает обывателя, который пытается оправдать им свое бессмысленное копошение у экрана телевизора и избирательной урны.

Среднему человеку неплохо бы усвоить, что политика занимается им, не взирая ни на что, в особенности на то, «занимается» ли он ею или нет. Пора уже объяснить филистеру, что его возня никакого отношения к политике не имеет.

Политика подобна гравитации: мы вынуждены существовать в поле силы тяжести, но лишь немногим удается ее преодолеть. Обыватель может легко в этом удостовериться, попробовав взобраться по стене многоэтажного дома. Также нелепо выглядят его притязания на занятие политикой.

Единственное, на что стоит рассчитывать политизированному филистеру, так это на нескончаемое приобщение к мутно-горькой информации. Негативные новости разлетаются лучше, чем позитивные. Поэтому, «собирая факты», средний человек добровольно погружается в непроглядную тьму, отобранную для него средствами массовой информации. Прибавьте к этому отсутствие анализа, селекции, проектного измерения и получите портрет беспомощности, портрет «занимающегося» политикой.

В мире, пропущенном сквозь постмодерн, информация обесценена. Ее так много, как только вы пожелаете. Причем вы никогда не сможете овладеть сколько-нибудь значимой ее частью. Но этого и не нужно, так как информация без ключа интерпретации не несет никакого смысла. В ней можно только утонуть, но не утолить ею жажду.

Даже фильм на киноэкране можно смотреть по-разному. Младенец видит сменяющие друг друга свет и тени, не в силах достроить их хотя бы до привычных форм. Обычный зритель следит за сюжетом и сопереживает героям, скользя по самой поверхности произведения. Знаток анализирует фильм в широком контексте, пытаясь отыскать внутренние и внешние связи, смакуя реминисценции, аллюзии, тропы и гротески.

Без ключа обыватель обречен беспрестанно наблюдать за светом и тенями, конструируя на них свои плоские рассуждения. Чем глубже он погружается в этот минимализм, тем настойчивее уверяет окружающих в своем преимуществе: совсем скоро светотени займутся ими, так как окружающие пребывали к ним безучастными (по Бисмарку).

Одна моя приятельница так влюбилась в Париж, что ей пришлось возненавидеть Россию и эмигрировать. Она осела в столице Франции и стремительно довела себя до безумия, постоянно теребя в сознании то обстоятельство, что она теперь в Париже. Однако этого приятельнице оказалось недостаточно, и она ввела в свой обиход Владимира Путина, которого, дабы уравновесить Париж, возненавидела. Теперь любая фраза, произносимая эмигранткой, обязательно включает упоминание Путина и Парижа, о чем бы она ни пыталась рассказать.

Париж и Путин это и есть те свет и тень, которые видит младенец, глядя на кинопроекцию. Безостановочное слежение за ними он называет политикой. А всех, кто не разделяет его представлений на этот счет, считает обреченными. Свет и тени, или Путин и Париж, рано или поздно обязательно доберутся до них. Обыватель в это отчаянно верит.