Из журнала Опустошитель #22. Хронос. Перевод М. Абрамовой и Н. Малиновской.

«…поэзия фактов сильнее.
Предметы, которые что-либо значат
и талантливо, со вкусом скомпонованы,
становятся поэтическим фактом».

Ле Корбюзье-Сонье

Мы уже имели случай сказать: умение видеть — это совершенно новая система измерения духовного пространства. Ле Корбюзье в работе «Глаза невидящие» неоднократно пытался, следуя гибкой, первозданной логике L’esprit Nouveau, раскрыть нам глаза на простую и волнующую красоту волшебного индустриального мира, красоту техники. На красоту этого новорожденного мира, совершенного и девственного, как цветок. Подавляющее большинство, а в особенности художники и обладатели пресловутого художественного вкуса — люди с беспорядочным внутренним миром, противящимся всякой логике, — до сих пор шарахаются от веселой и четкой ясности уникальных предметов эпохи бесспорной гармонии и совершенства.

Тончайшие механизмы и телефонные проводки таятся под уродливым платьем мадам Помпадур. Робкая нежность черных и красных цифрочек электрического счетчика, чья жизнь, пульсируя, трепещет в кровеносном проводочке, тоже упрятана в безобразный вычурный резной шкаф. Если только вообще счетчик не загнали в затхлый угол под паутину!

Телефон, унитаз с педалью, белый эмалированный холодильник, биде, граммофон — вот предметы, полные истинной и первозданной поэзии!

Асептическая, антихудожественная и ликующая точность — вот дистиллят чудесной технической эпохи, когда впервые в истории человечества само количество стандартных изделий (а это — результат экономной и строго практической логики) стало залогом их совершенства. А так называемый художественный вкус в порыве унылого идиотизма подменяет их предметами, лишенными всякой поэзии, смысла и формы, не годными ни на что! Вместо стандарта нам подсовывают кладбищенскую гниль и рухлядь — след эпох, растраченных впустую. Доколе же рыться в похоронном хламе антикварных лавок? Это, наконец, негигиенично.

О волшебный мир техники! Металлические приборы, в чьем лоне ночь неспешно переливается в плоть, стебель, море, звезду…

Если поэзия — любовное сплетение возвышенно дальнего с абсолютно ему чуждым, то никогда прежде луна не сочеталась так интимно с водой, как сочетается теперь с никелированной физиологией механизма и с сомнамбулой-пластинкой, вертящейся на граммофоне.

О антихудожественный мир торговой рекламы!

Как чудно зовет он нас погрузиться в океан неведомых вещей: серебряная резина шин, гладь ветрового стекла, сладостный вкус дурманящих сигарет в пачках цвета губной помады, чехол для биты, россыпь мармелада всех расцветок, пакетики с чаем высших сортов. А еще — новейший агрегат с фотоснимками, поясняющими тайну его устройства, и целая вереница вещиц самых разных размеров; игра света в извивах громадной окаменелости на спине махонькой улитки — такой огромной на фотографии. Туфли размером в целую страницу — высшее качество, игра ритма кривых и касательных, калейдоскоп материалов и поверхностей — гладких, замшевых, лакированных, пестрых. Ясные, холодные, исполненные смысла блики — символы выразительных объемов, точные метафоры физиологии ступни. Чудесны фотографии туфель — они поэтичны, как самые волнующие творения Пикассо.

Типографская ипостась торговой рекламы диктует строгую последовательность существенных и логичных ракурсов — таков гибкий союз фотографии и полиграфического искусства: ритм передан в шрифтах и красках, музыка видима, калиграмма рождается подсознательно, инстинкт рискованно сливается со всеобщим здравым смыслом. О антихудожественное типографское искусство промышленной рекламы, окрыленное и пластичное! Неиссякаема даруемая им радость!

Что в сравнении с ним жалкая художественная реклама! Невнятная, путаная, она не способна пробудить какие-либо чувства, восхваляя вещь, не имеющую отношения к реальности. Грубый символизм, уродливая пластика.

А ведь и такая реклама подделывается под современное искусство! Но тем не менее остается поверхностной, убогой карикатурой на кубизм. Кубизм — дитя эпохи, он слит со своей эпохой. Но не имеет касательства к тому смехотворному влиянию, которое оказывает его живописная форма на мелкие снобистские умишки.

Современность — это не картины Сони Делоне и не Metropolis Фрица Ланга. Это спортивный костюм анонимной английской фабрики. Это кинокомедия, тоже анонимная, из разряда пресловутых дешевок.

Сегодняшнее декоративное искусство — это не керамика, не мебель, не кубистические аппликации. Это — английская курительная трубка, это прибор, определяющий качество стали. А также прибор из алюминия и красной резины, откуда, не торопясь, выбухает пластинчатая слюда гениталий и пробивается, чтобы цвести, дрожащее медузообразное растение.

Стакан сделан из стекла.

Пленка «Кодака» запеленута тщательно, как египетская мумия, и запрятана в сумрак чувствительных рамок.

Новую — высшую — ценность получают любые вещества, впервые познав в совершенных механизмах безупречную завершенность. Сияя полировкой, едва сойдя с конвейера, неведомый механизм самолюбиво и робко шевелит суставами — образцами совершенной конструкции — и дарит нам свою поэзию.

Можно ли быть до такой степени слепым, чтобы не замечать одухотворенности и благородства предмета, прекрасного самого по себе, прекрасного своей уникальной, утилитарной и гармоничной структурой, свободной от украшательства, всегда потакавшего наиболее диким и отсталым инстинктам?

Как чудовищен путь украшательства, оскверняющего стеклянный стакан или белую тарелку!

Как отвратителен декоративизм! В смехотворных витринах — приютах пыли — красуются убогие плоды мертвого труда: разукрашенные, ни на что не годные вещи.

Мерзкие поделки из эмали, кованого железа, тисненой кожи, печатки, камеи, инталии. Рукоделие! Жалкие усилия возродить мертвые приемы и мертвую технику. Усилия обреченные, суетные, неуместные и бессмысленные.

1928