Места жительства
Предисловие переводчика
Второй интернет-проект шведской писательницы Лотте Лутасс: после Redwood (2008), посвященного национальному парку Редвуд, в 2009 в сети появляется проект «Места жительства» (Hemvist — очевидный канцелярит, отсылающий к безличной классификации жителей приютов для душевнобольных, психушек, азилумов). Построенный по той, что и Redwood, схеме, Hemvist расширяет жанровый спектр (эссе-образное размышление о безумии, сопровождающееся обращением к полемике между Деррида и Фуко; стилизация под больничные записи; беспримесные голоса душевнобольных; отсылки к проектам, посвященным приютам и их обитателям — в частности, книге Майкла Леси; вырезки из газет), оставаясь попыткой предоставить право голоса тем, на кого наложили заклятие безмолвия.
Возвращайся в свой угол, говорит он. Пепел — вот и всё, что он видит. Он — единственный, кого пощадили, забыли. Он единственный. Он — единственный, кого пощадили, забыли. Из окна виднеется пепел, равнины пожарищ, поля шлака и пыли. Он — единственный, кого пощадили, позабыли. Он застыл в единственном углу в комнате, куда не долетает пыль, куда не долетает пепел. Одинокий, он стоит в углу комнаты, свесив руки вдоль стены. Сводчатый купол неба покрыт маслянистой, черно-серой пленкой сажи. Он — единственный, кого пощадили. Единственный.
1:1, текст на открытке: Больница для душевнобольных Саус Истерн, Мэдисон, штат Индиана. The Norwood Souvenir Co., Cincinnati, O.
Говорящая тишина.
Молчать о том, о чем нельзя говорить.
Что бы там ни брело, оно бредет в одиночестве.
Мы, что бредем там, бредем в одиночестве.
Все прочее — тишина.
1:2, текст на открытке: приют для душевнобольных Хеллингли.
Ходить — лишь повдоль прямых, белых лент каменных плит. Цветы, кустарники, деревья — там, где им назначено быть, и не задают вопросов. Трава растет на земле, там, где ей назначено расти, и не спорит, и не засыпает, и не клонится к земле. И вода удерживает себя внутри плоских, обитых кафелем краев, и не строптивится, не буянит, не упирается. Поставь ногу на ровную белую линию. Не смотри на густой лес. Не смотри на светлое небо. Дом командует, дом отдает приказы и управляет, симметричный от края до края.
2:4, текст на открытке: приют для душевнобольных, Ричленд Центр, Висконин. B1719В2. Опубликовано: H.G. Zimmerman & Co. Chicago.
Перед одним из многочисленных окон стоит мужчина и смотрит на порхающих в небе серых птиц. Их мелькающие, блестящие, острые крылья порежут редкие облачка на кружевные, тонкие, чиркающие полоски. Над разукрашенным в синий цвет задним фоном раскинулась бескрайняя, глубокая, огромная, невыразимая бесконечность, которая засверкает от
3:5, текст на открытке: Wood County Insane Asylum, Marshfield, Wis. E.C. Kropp Co., Milwaukee. No. 550.
Поступил 17 мая. 38 лет. Вдовец. Четверо детей, младшему из которых четыре года. Род деятельности: крестьянин, зарабатывал физическим трудом, жил в бедности. Зимой начал испытывать чувство отчаяния, утрату сил и настроения. Утверджает, что уверен в том, что всё и вся против него. Говорит, что знает, что его родственники и соседи бьют его детей. Подразумевает, что ощущает, как весь мир медленно, но верно опустошается и гибнет. Его родственники говорят, что он бывал капризным и на протяжении многих лет вёл себя странно. (…) Приступы угрюмости и уныния в сочетании с навящевой идеей собственной вины. Во время беседы отвечает на вопросы четко, если не сказать кратко и односложно. Очевидно, что говорить стоит ему большого труда и напряжения. Спрашивает, можно ли ему будет остаться здесь еще, поскольку «здесь так красиво».
Поступил [нрзб.]. Прекрасно известен в округе и вообще в этой местности. Говорит, что у него репутация бродяги и бездельника. Стал известен также благодаря своим заблуждениям, которые сам же и распространял, — будто бы он один из самых выдающихся земледельцев, выращивающих картофель, а также что ему удалось культивировать множество сортов. Повторяет, что пришел из, как он это называет, чистой тьмы. Лежа в длительной ванне [1], утверждает, что вода полна сверкающих серебром рыбок и не поддается убеждению, что это всего лишь обман чувств. Кажется, будто вся горечь положения совсем его не тревожит. Сердечные тоны чистые, мышцы крепкие. Часто смеется и временами оживленно разговаривает сам с собой. Истоки его поведения в беспокойном рвении, и ежедневно в голову ему приходят многочисленные планы и проекты.
Принят первого декабря. Вдовец. После смерти единственного сына все больше впадал в отчаяние, поведение становилось непредсказуемым и в разы более агрессивным. Настаивает на том, что сын вовсе не умер, а стал бессмертным, а потому он сконструировал бесчисленное множество фантастических машин, инструментов и аппаратов, долженствущих в самом скором времени облагодетельствовать человечество. Беспокойный в некоторые дни, в прочие он вновь тих и умиротворен. Непрестанно спрашивает, не пришел ли сын. Временами нерешительно бродит, словно бы в поисках чего-то. В такие моменты непрерывно застегивает одежду и обнажается наполовину. Помимо прочего, читает молитвы. Легкая аритмия и призвуки при первом тоне.
Принят 13 декабря. Беспокоен. На протяжении последних четырнадцати лет непрерывно работал над созданием перпетуум мобиле — вечного двигателя. Согласно единодушным показаниям очевидцев, на эту работу уходило все его время, и скорее правилом, чем исключением, было то, что он работал все ночи напролет. Утверждают, что он потратил внушительную денежную сумму на свои попытки решить эту задачу. Спустя некоторое время он подал ходатайство о вспомоществовании, посредством которого можно было бы завершить начатое и наконец запатентовать свою машину. Что же до всего прочего, то имел навящевую манию спекулирования. Говорит, что чувствует, как его мысли сталкиваются друг с другом и замирают неподвижно. Говорит, что его мысли сцепляются с окружающими его людьми, прикрепляются к стенам и мебели, что он не в состоянии высвободить их, кроме как принудить к полной неподвижности, покуда это сцепление не пройдет само.
Поступила 11 января. Молодая женщина. 23 года. Утверждает, будто ей известно все, что должно случиться в ее родной деревушке. Утверждает, что была мертва, оказалась на небесах, где пребывала в высокой, светлой башне, в которой чувствовала себя несказанно и благословенно счастливой. Утверждает, что разговарила там со своими умершими родственниками, видела ангелов, после чего вернулась на землю. Во всем прочем, кажется, отличается пониманием и одаренностью. Лицо демонстрирует некоторую асимметрию, кожа бледно-серая и нездоровая. Губы покрыты коростой и в ранках. Взгляд ясный и незамутненный. На обращение к ней реагирует непредсказуемо, временами напевает — монотонно и тихо. Иногда вскидывает руки, словно чтобы себя защитить. Периодами отсутствует, уходит в себя. Реагирует на уколы, но не кричит.
Поступил 5 июня. 31 год. Речь ясная, отчетливая, осмысленная, но говорит, что все это кажется ему ошибкой. То, что раньше ему казалось правильным, отныне, говорит он, представляется ошибкой. Повторяет это непрестанно, но уточнить не в состоянии. Пытался повеситься с помощью носового платка. (…) Во время беседы непрестанно жалуется на трудности, мешающие тому, чтобы все было правильно. Говорит, что не может с этим справиться, что не в состоянии понять, каково это, но не может более подробно разъяснить, что именно он подразумевает. Страдает феноменом принуждения, к примеру, вынужден входить в дверь определенным образом, в случае, если не получается, ему приходится вернуться и повторять это действие раз за разом.
Поступил [нрзб.]. Характер радостный и беспечный. Собирает гладкие камни, шнурки, канцелярские кнопки и прочую мелочевку, которая, как он сам утверждает, «прекрасно подходит». Во всем — бескорыстен, добр, мягок и услужлив. Говорит, что Христос заповедовал нам помогать и прощать. Может часами стоять у окна, разглядывая горизонт. Говорит, что великое скоро случится, но что такое это «великое», не знает, кроме того, что оно приближается все быстрее, слепящее, огромное, незамутненное и свободное.
4:7, текст на открытке: Августа, Мериленд. Государственная больница для душевнобольных.
4:8, текст на открытке: Августа, Мэн. Больница для душевнобольных. The Hugh C. Leighton Co., Manufacturers, Portland, Me. U. S. A. L-1812.
5:9, текст на открытке: Больница для душевнобольных штата Мэн, Августа. Опубликовано: Джордж В. Куимби, Августа, Мэн. Сделано в США.
5:10, текст на открытке: Больница для душевнобольных. Главный взод. Августа, Мэн.
6:11, текст на открытке: 5350 — Больница для душевнобольных, Августа, Мэн.
6:12, текст на открытке: 5191 Августа, Мэн. Больница для душевнобольных штата Мэн. Мануфактура The Hugh C. Leighton Co., Manufacturers. Портленд, Мериленд, США. Отпечатано во Франкфурте, Германия.
7:13, текст на открытке: Августа, Мэн. Больница для душевнобольных. Главный вход.
Книжный разворот, первый том, держится с помощью резинки и тесьмы. Одно слово подчеркнуто. Аэробат (греч. Aér, воздух, bainein, идти) — канатоходец, идущий по воздуху: пренебрежительное наименование человека, предающегося бесплодным размышлениям (фантаст).
9:16, текст на открытке: No. 890. Северная больница для слабоумных, Редфилд, Южная Дакота. Все права принадлежат Ф.Х. Пакарду.
На первый взгляд, между ними нем ни малейшего различия. Одна совершенно похожа на другую. Один и тот же ландшафт. Одна и та же дорога. Одно и то же небо. Одинаковые столбы и деревья. Одинаковые постройки. Одинаковые ряды окон. Все похоже, и одно совпадает с другим. Нет ни малейшего отличия. На первый взгляд, ничто не кажется иным, непохожим, другого сорта. Взгляд, полный горечи, добросовестное, вдумчивое разглядывание найдет отличие, иное и непохожее. Терпеливый взгляд, долготерпящий, медлительный, кроткий взгляд обнаружит то, что их различает, странное и необычайное несходство форм.
10:18, текст на открытке: Больница для душевнобольных, Дубук, Айова. 18039.
10:19, текст на открытке: Больница для душевнобольных, Дубук, Айова. 18039.
Шкала относительных размеров различных предметов, которые мы рассматриваем или измеряем. Изготовить ее как полку, крепящуюся к стене. Обработать при помощи столярных инструментов согласно предназначению, как самую большую полку, после чего вокруг нее построить комнату или зал. На этих полках, сделанных из, скажем, березы или сосны, расположить образцы предметов, начиная с самых больших и заканчивая самыми маленькими. Поставить самые маленькие предметы внизу, а самые большие — на самом верху, у потолка. Пометить серединную полку нулем и положить туда писчее перо и сантиметр, по возможности выпиленный из обычной линейки. На полке сверху — шириной в ладонь, десять сантиметров. На полке над этой — небольшой по размеру предмет мебели, сто сантиметров. На полке сверху — ширину улицы, тысяча сантиметров. На полке выше — высоту высокой башни, скажем, в десять тысяч сантиметров. И далее как раньше. Под полкой, которая есть середина, положить кусочек картона, миллиметр, выпиленный из школьной линейки. На следующей полке — волосок, и далее по нисходящей. У самого пола — атомное ядро. На несколько полок выше — атомы. Над ними — молекулы. Над ними — бактерии. Над ними — почти ничего, толщина волоска. Толщина тонкого картона. Толщина пера. Ширина ладони. Стул. Улица. Башня. Длинное полотно железной дороги. Далекая перспектива. Диаметр земли. Расстояние до луны. Расстояние до солнца. Звезды самые близкие и звезды самые далекие.
11:20, текст на открытке: Harmless Insane Asylum. Waterville. Kings Co. N. S.
Рядом со мной стоит он.
Вслед за мной идет он.
Бок о бок со мной идет он.
Позади меня стоит он, прижавшись своей спиной к моей.
Рядом совсем стоит он.
Около меня стоит он.
На расстоянии нескольких шагов от меня он.
Словно бы они были моими, преследует меня своими движениями он.
11:21,текст на открытке: Государственная больница для душевнобольных, Осаватоми, Канзас. 1086A Mfgd. by M.L. Zercher Book and Sta. Co., Topeka, Kan.
Освободившись от всего, что он полагал истиной и начав с самых основ, Декарт в своих «Размышлениях» (1641) ищет, обосновывает прочную, устойчивую и неизменную структуру знания. Отправной точкой поисков становится предположение, что всё знание он приобрел посредством собственных органов чувств, что всё, что он полагал истинным, по сути своей есть мошенничество. Чувства обманывали его время от времени, а следовательно, нет ничего, доказывающего, что они не обманывали его всё время. Чтобы отыскать ядро истины, он должен, стало быть, подвергать сомнению всё, не верить ничему и скептически относиться ко всему, чтобы, таким образом, достичь истины.
Первая мысль утверждает, что тело есть истина, в которой никто не может сомневаться. Туловище, руки — они должны быть его и ничьими больше, должны существовать во внешнем мире. Декарт пишет:
«Да и каким образом можно было бы отрицать, что руки эти и все это тело — мои? Разве только я мог бы сравнить себя с Бог ведает какими безумцами, чей мозг настолько помрачен тяжелыми парами черной желчи, что упорно твердит им, будто они — короли, тогда как они нищие, или будто они облачены в пурпур, когда они попросту голы, наконец, что голова у них глиняная либо они вообще не что иное, как тыквы или стеклянные шары; но ведь это помешанные, и я сам показался бы не меньшим безумцем, если бы перенял хоть какую-то их повадку» [2].
В состоянии помрачения, стало быть, истинность телесности утрачивает свою ясность, но подобное состояние — бессознательно, а следовательно, это не что иное, как безразмерный, экстравагантный пример.
средневековая лат. extravagans, pres. part. от extravagari, бродить за пределами
Декарт оставляет безумие другому состоянию, в котором тело и его положение подвергается сомнению: сну. Для него, как для человека, состояние сна привычно, и тогда, в снах, случается то, что он представляет себе и переживает как события невероятные, и даже более невероятные, чем события, происходящие в сознании безумца. Это также доказывает, что во сне он многажды оказывался в ситуации, в которой находится сейчас и которую именует действительностью. Таким образом, не существует какого-нибудь самоочевидного критерия различения сна и действительности.
Предполагать, что мы спим, означает, таким образом, поставить под вопрос весь пережитой опыт. Но даже если мы спим, должна существовать рукопись действительности для наших снов. Даже для создания форм и образов, никогда не виданных, должны существовать цвета и размеры. Те науки — геометрия, арифметика и прочие — что имеют дело с основополагающими свойствами: формой, количеством и тому подобным — должны всегда быть общими и истинными. Два плюс три всегда равно пяти, а у квадрата всегда четыре стороны, будь то во сне или нет. Чтобы достичь ядра, Декарту приходится сделать шаг вперед, в тотальную неуверенность, подвергая сомнению даже эту истину. Если Бог — мошенник и трюкач, то даже математические истины могут быть обманчивыми и предательскими. Определенно, Господь должен быть всеблагим и всемогущим, но он дозволяет все же, чтобы чувства не единожды предавали человека.
Однако, делает отступление Декарт, мошенник не может быть Богом, ибо мошенничество не свойственно природе Бога. Чтобы обрести способность подвергать сомнению всё, Декарт предполагает, что могущественный и коварный злой дух обманывает его, что на самом деле какой бы то ни было внешней действительности не существует. Дух водит его за нос, чтобы он поверил, будто у него есть тело и органы чувств. Гипотеза о злом духе есть необходимость, когда Декарт намеревается все, относительно чего имеется малейшее сомнение, отставить в сторону, чтобы достичь прочного и определенного пункта, если этот пункт окажется уверенностью в том, что все подвергается сомнению. Таким образом, Декарт строит предположение о том, что все, что он видит, есть фальшивка, все, что он помнит, никогда не случалось и не существовало, что у него отсутствуют органы чувств, все, что, как он полагал, ему известно о телах, размерах, движениях, местах, есть заблуждения и плод воображения. Таким образом он достигает того, что станет ядром Cogito, и только в этом предположении, в предположении, что он способен что-то предполагать, чудится, что он есть нечто, что он существует. Даже если все его представления ложны, остается способность строить предположения. Злой дух не сможет обмануть его, если не останется никого, кого можно было обмануть. А стало быть, ничем он быть не может. И это что-то, не являющееся ничем, есть мышление, способность мыслить, присущая мыслящей вещи, являющейся я.
В своих археологических исследованиях безумия — «Истории безумия в классическую эпоху» (1961) — Мишель Фуко описывает, как двери Сальпетриера закрылись за спинами пяти-шести тысяч человек, согнанных сюда согласно приказу, отданному в Париже 14 мая 1657 года [3]. Изолирующий жест (по причине безумия) этих событий становится для него сродным изолирующему жесту мышления, который он встречает у Декарта. Фуко видит, как тот на пути к точке уверенности спотыкается о безумие — сторону сна, и как реальность, не целиком исключенная из того, что касается снов, никак не влияет не безумие. Рукопись реальности, полагает Декарт, является основой даже снов, но что касается безумия — тут все иначе. Неправда сна — неправдива в силу того, что представления ложны, но неправда, коренящаяся в безумии, в основе своей имеет то, что сам помысливший ее — безумен. Тем самым обнаруживается, в экономике сомнения, дисбаланс между безумием и сном.
Можно предположить, что спишь, и идентифицировать себя со спящим субъектом, чтобы найти основание для сомнения. Результатом станет уверенность в том, что истина и действительность существуют как предпосылки и основа для сна. Однако для мыслящего субъекта становится невозможным предположить, что он безумен, поскольку безумие само по себе делает невозможным мышление и сомнение или мышление как сомнение. Сон и безумие имеют, стало быть, радикально различные отношения к истине. Сон включен в структуру истины, в то время как безумие исключено из нее (…). Декарт: «Но ведь это помешанные, и я сам показался бы не меньшим безумцем, если бы перенял хоть какую-то их повадку». Посредством этого заключения — не перенимать повадки помешанных — безумие иссекается острым скальпелем; этим скальпелем становится, по мнению Фуко, то, с помощью чего возможно идентифицировать и организовать наши представления о безумии. Безумие становится болезнью, абсолютным заблуждением, а стало быть, его возможно полностью отделить. Безумие остается за пределами мышления — и, таким образом, за пределами языка.
«Впрочем, вернее было бы сказать, что психоанализ совместил абсолютный взгляд надзирателя с бесконечно монологичной речью надзираемого — сохраняя тем самым прежнюю структуру не-взаимного взгляда, характерную для лечебницы, но уравновешивая ее новой структурой не обоюдной взаимности — структурой речи, не ведающей ответа» [4].
Язык разума отделяет безумие и оставляет его психологии, которая также отделяет его, превращая в объект исследования. Безумию теперь не дозволяется принимать наималейшую форму общепризнанного знания; знание это обходится теперь стороной или находится под запретом. Эта форма становится умолчанием, а единственной ее возможностью обрести голос или сущность становится, пишет Фуко, «манифестировать саму себя посредством отделения себя от себя самой, посредством предположения наличия разумного порядка и, таким образом, противопоставления самой себе». Во всем остальном безумие безгласно, и именно об этом немотствии хочет написать Фуко в «археологии безмолвия», — в истории безумия.
В своей критике проекта Фуко Жак Деррида ставит — в книге «Cogito и история безумия» (Письмо и различие, 1967) — вопрос о том, является ли «археология» закрепившейся грамматикой. Письмо, «археология» есть логика, организованный язык, порядок, работа, а следовательно, язык этот уже лишился или израсходовал свою возможность выражать безумие. Язык (язык западного разума) никогда не сможет избыть историческую вину исключения (…). Деррида:
«Беда безумцев, нескончаемая беда их безмолвия заключается в том, что их лучшими глашатаями становятся те, кто им лучше всего и изменяет; дело в том, что, захотев высказать само их безмолвие, сразу переходишь на сторону врага, на сторону порядка, даже если в рамках порядка борешься против порядка и ставишь под вопрос его исток» [5].
Уникальность разумного порядка, его диктаторская сила лежит в основе невозможности говорить против, не будучи за. Проговаривать безумие, выражать безумие невозможно, посколько это проговаривание или наименование неизбежно приведет к капитуляции безумия, к его отделению, если только оно не поименует себя само, чего оно сделать не может, поскольку оно — отсутствие порядка, разума, работы. Язык есть носитель нормальности — в своей структуре, значении, синтаксисе. Логос есть разум, исторически выраженный разум, работа смыслов, и если безумие есть отсутствие работы, оно должно быть безмолвием или замолчанной речью. Деррида, в отличие от Фуко, не хочет рассматривать это безмолвие как результат «решения» об исключении безумия, приуроченного к XVII столетию. Безмолвие это, полагает Деррида, есть результат запрета, открывающего историю и век. То, что для Фуко есть решение / надрез [decision/incision], для Деррида является «междоусобицей [dissension], чтобы подчеркнуть, что речь идет о саморазделе, внутреннем разделении и мучении смысла вообще, логоса вообще, о разделении в самом aкте sentire. Междоусобица происходит как всегда внутри» [5], [6]. Никакой первоначальной целостности не существует, как не существует и симметрии между разумом и его противоположностью. Противопоставление существует внутри логоса, и действие исключения становится, таким образом, невозможным.
Тот факт, что Декарт оставил гипотезу безумия, зависит в первую очередь, полагает Деррида, от того, что она не объясняла исчерпывающим образом заблуждения чувств: «Безумец не всегда ошибается во всем; он даже не ошибается слишком часто, он всегда достаточно безумен». Безумие для Декарта, говорит Деррида, есть лишь одна из форм заблуждения чувств, которая лишь на
Таким образом, когда Декарт строит предположение о том, что все есть иллюзия и мошенничество, инициированные злым духом, в это предположение он заключает, по мысли Деррида, что безумие есть сущностное ядро мышления. Безумие нельзя исключить, им невозможно пренебречь. То факт, что Cogito избегает безумия, объясняется тем, что его существование истинно, даже в том случае, если мыслящий субъект безумен. Даже если мысли запутались, все равно они мыслят о
Трещина логоса виднеется, таким образом, даже у Декарта. Проект понимания тотальности — проект, ставший основой Cogito — безумен, не-разумен и по своей сути признает безумие своей свободой и возможностью. Сомнение и картезианское Cogito подрываются уже здесь. Проект не может быть редуцирован или включен в детерминированную историческую структуру, не беря во внимание его сущностное ядро, бес-смысленность. Эксцесс, гиперболический проект, превосходит детерминированную, историческую тотальность; и система убеждений, в данном случае декартовских, может лишь тщетно пытаться преодолеть его путем определения его как звена в цепи разума. Посредством, внутри Cogito, отличения гиперболы, которую невозможно включить в фактическую, детерминированню историческую структуру, когда суть этого проекта в том, чтобы преодолеть любой предел и детерминированную тотальность и отпределить ее, в пределах Декартовой философии, которая, напротив, принадлежит фактической исторической структуре, Деррида хочет определить историчность философии. Деррида полагает, что историчность по сути своей невозможна без истории философии, а эта история невозможна в том случае, если единственное, что существует, — это гиперболы или определенные исторические структуры, законченные Weltanschauungen [8].
Историчность философии коренится и конструируется в диалоге между гиперболой и структурой завершенной, между тем, что превосходит тотальность, и замкнутой тотальностью. Гипербола есть невыгодная растрата, которая, достигая своей высшей точки, включается и удерживается экономикой мнимого спокойствия, которая в случае другой катастрофы или кризиса найдет выражение в другом избытке — в исключенном безумии. Подобное выражение переизбытка, полагает Деррида, и есть суть философии:
«Определяя философию как
Отвечая на критику Деррида — «Мое тело, эта бумага, этот огонь» в Oxford Literary Review, vol. 4, nr 1, 1979 — Фуко возражает против того, чтобы рассматривать безумие как не исключенное, а всего лишь отставленное в сторону в пользу лучшего и более радикального примера (сна). Фуко полагает, что в размышлениях Декарта существует четкое противопоставление сна и безумия, суть которого в возможности или невозможности идентификации, а не в гиперболе или переизбытке. Идентифицировать безумного невозможно, не потому что им пренебрегают в связи с лучшим обоснованием для сомнения, но потому, что это, по определению, невозможно. Безумец — другой, совершенно чуждый, иной по отношению к мыслящему субъекту, в то время как спящий (скрытый в состоянии бодрствования) находится внутри мыслящего субъекта, его можно пробудить и вызвать воспоминания о сне, а кроме того, есть уверенность, что сны вернутся. Сравнение, таким образом, является вовсе не сравнением, но воспоминанием, идентификацией. Это становится особенно ясно, утверждает Фуко, когда образец безумия подается посредством отсылки к
Фуко подчеркивает также упущенный из виду аспект размышлений Декарта — а именно текстовую игру с юридическими и медицинскими терминами описания безумия. Люди без разума (insani) есть безумцы (amentes), и мыслящий субъект уподобится им в безумии (demens), ежели последует их примеру. Insani по сути, подчеркивает Фуко, медицинский термин, в то время как amentes и demens скорее термины юридические, дисквалифицирующие, охватывающие людей, не способных к или исключенных из определенных религиозных или юридических связей — примером служат отъем права говорить, общаться, заключать договоры, искать правовой помощи и т.д. Insani, таким образом, представляет собой определяющий термин, в то время как amentes и dementes — термины дисквалифицирующие. Первый осуществляет указание, характеристику, второй — именует способность. Для Декарта это означает, что мыслящий субъект, в подражание или по следам безумцев, должен быть таким же demens, как и они, то есть столь же дисквалифицированным в юридическом отношении, а размышление уже перестает быть действительным. Таким образом, произвести идентификацию с безумным становится невозможно, даже в мыслях, поскольку эта операция немедленно дисквалифицирует субъекта как просто мыслящего. Фуко:
«Сопротивление актуальности упражнению сомнения снимается слишком сильным примером: вместе с ним исчезает возможность мыслить надлежащим образом; два качества — “субъект сомневающийся» и «субъект мыслящий” — в данном случае не могут существовать одновременно. Именно здесь решающий пункт, где Декарт отделяет себя от всех тех, для кого безумие тем или иным образом играет роль носителя или провозвестника истины» [10].
Посредством исключения дисквалифицированного безумца — исключения, конструирующего рациональный субъект — и исключения того, кого по случайности идентифицировали как спящего — исключения, которое конструирует спящий субъект — субъект становится мыслящим и разумным.
В своем исключении исключений Деррида продолжает по сути, говорит Фуко, картезианское исключение. Ибо Деррида, чтобы укрепить философский дискурс как проект, который выходит за пределы всей завершенной и детерминированной тотальности, должен сделать этот жест исключения. Под этим Фуко подразумевает, что внутри этого разумного мышления не существует никакого безумия, никакого гиперболического проекта, происходящего из переизбытка. Перед безумцем не возникает гипотезы о злом духе как гиперболе — равно как и вообще какой-либо гипотезы. Гипотеза работает лишь в том случае, если безумие уже исключено. Безумец не способен представить себя обманутым или преданным, он способен лишь принимать без-мыслие как существующую истину. (…)
Без-мыслие и безмолвие стали врагом, который был побежден языком разума, который, таким образом, никогда не может быть языком без грамматики или безмолвием. Этот «другой язык», настаивает Фуко, исключен, иссечен скальпелем. Деррида полагает, что он скорее оставлен, заброшен в момент высказывания, после чего возвращается в крушении смыслов, кризисе мышения (…) Строгий порядок разума, для обоих, есть язык западного разума, и единственной возможностью безумия выразить себя становится (перманентная или от случая к случаю) гибель, поскольку того то, что тогда то, что высказывается посредством чужого языка или принимает вид здравого смысла, должно отречь самое себя.
Говорящий разумно уже не безумен. Безумцы разумно не говорят. (…)
12:22, текст на открытке: Государственный госпиталь для душевнобольных №3, Невада, Миссури. A–6001.
12:23, текст на открытке: Государственный госпиталь для душевнобольных №3, Невада, Миссури. 110935.
13:24, текст на открытке: Государственный госпиталь для душевнобольных №3, Невада, Миссури. E.C. Kropp Co., Milwaukee.
13:25, текст на открытке: Государственный госпиталь для душевнобольных №3, Невада, Миссури. 5 & 10c Wonder Store, 5 & 10c, Nevada, Mo.
14:26, текст на открытке: Государственный госпиталь для душевнобольных №3, Невада, Миссури. Опубл. Central Post Card Co., Fort Scott, Kas.
14:27, текст на открытке: Государственный госпиталь для душевнобольных №3, Невада, Миссури. 11669 — Опубл. W.T. Ballagh.
15:28, текст на открытке: Государственный госпиталь для душевнобольных №3, Невада, Миссури. Valentine & Sons Publishing Co., Ltd. Нью-Йорк. Отпечатано в Великобритании.
Голоса, что идут из средостения и иногда остаются в левом ухе.
Голоса снаружи как шепоты.
Голоса в теле повсюду, в сердце, в животе, в ногах.
Голоса за окном.
Голоса, что возникают
Голоса, что кричат внутри стен.
Голоса, что слышатся сначала где-то вдалеке, а потом — совсем близко.
Голоса, что возникают под потолком и кружатся в комнате.
Голоса, что перемещаются из одного уха в другое.
Голоса, что наполняют голову, и глотку, и рвутся прочь из закрытого рта.
Голоса, что возникают повсюду, что силятся перекричать друг друга.
16:29, текст на открытке: Второй госпиталь для душевнобольных, Спенсер, штат Западная Виргиния.
Дни, когда небо заволакивается тучами того же цвета, что и морской лед, что и белые здания, настали. Я называю их днями небесного льда. Я думаю о том, насколько невообразимо огромно то, что скрывается за этим небесным льдом. Камни, ежели их получится забросить прямо туда, исчезнут, чтобы никогда больше не упасть обратно. Существуют стволы шахт столь глубокие, что, бросив в них камень, стоишь, внимательно вслушиваясь, чтобы так никогда и не услышать, как камень ударяется о самое дно. Глубина неба похожа на эти шахты, пусть и направлена в обратную сторону. И любой, ступивший в эту глубину, исчезает навеки.
[---] Нити крепятся к зданиям, к столбам, разбегаясь рядами в направлении окаема небес. Но они не таят ни малейшего слова, ни малейшей мысли. Им не дано уловить то, что способны поймать ветви деревьев. Древесные корни ведут в самую глубь земли и удерживают ее широкими залами, полными породы, где вдоль стен и сводчатых потолков посверкивает руда.
[---]
16:30, текст на открытке: Государственный госпиталь для душевнобольных, Ферюс Фоллз, Минн. [нрзб. инициалы] К. Кропп Ко., Милуоки.
Настоящим сообщается, что я посредством фотографии намереваюсь запечатлеть этот столь долгожданный вечный двигатель, отныне работающий в непрестанном и быстром ритме, без посредничества человека или животного, пружин, а равно и противовесов, пара, ветра или воды, а равно и иных видимых источников энергии, работающего отныне без
18:33, текст на открытке: фрагмент вида Айовского госпиталя для душевнобольных, Кларинда, Айова. 39935
18:34, текст на открытке: фрагмент, Айовский госпиталь для душевнобольных, Кларинда, Айова. 33362-С
В книге Майкла Леси «Смертельная поездка по Висконсину» (1973) собраны сотни текстовых фрагментов и пара сотен фотографий. В центре внимания книги — крохотный городок Блэк Ривер Фоллз в Висконсине и еще жители, по больше части немецкие и скандинавские иммигранты. Время — с 1885 по 1900. Тема — граница между цивилизацией и дикой природой, а равно исследование истоков мифов американских поселенцев как антитезы ширящейся индустриализации. Но в фокусе Леси нечто совершенно иное, чем в традиционных академических исследованиях, и книга буквально взрывается множеством крохотных фрагментов. Черно-белые фотографии, оставленные без комментариев, сделанные как в фотоателье, так и на открытом воздухе, объединяются с огромным числом текстовых фрагментов, также никак не откоментированных. Фотографический материал Леси позаимствовал в Блэк Ривер Фоллз из архива деятельного фотографа Чарлза фон Шайкса. Текстовые фрагменты — из местной газеты «The Badger State Banner», книг висконскинских писателей Гленвэй Уэскотт и Хэмлин Гарланд, сплетен и местных легенд, а также из журнальных записей многочисленных государственных больниц для душевнобольных. Эти заметки, фрагменты и цитаты были собраны в хронологическом порядке, повествующем о самоубийствах, бездомности, бедности и отчаянии. Некоторые судьбы можно было проследить на протяжении нескольких лет. Среди прочих — Мэри Суини, которая через равные промежутки времени, «когда ею завладевала мания», выходила из себя и била окна. Поджоги волнами проносились по штату. Изобретатель терял разум в попытке обрести манящий вечный двигатель. Текст, пишет Леси в своем предисловии, сконструирован по тем же законам, что и музыка. Он следует своим собственным законам в том, что касаемо тона, голоса, ритма и повторов. Взяв за образец Джона Кейджа и Уильяма Берроуза, Майкл Леси монтирует произведение, в котором создание связи и выявление случайностей становится в значительной степени опирается на сотрудничество читателя. Отойдя от недостаточно традиционной формы исследования, Леси создал поэтическую и впечатляющую картину американского кошмара. По книге режиссером Джеймсом Маршем был снят фильм — Wisconsin Death Trip (1999) [11].
20:37, текст на открытке: Приют для душевнобольных графства Рок, Джейнсвилль, Висконсин. 3. Опубликовано K-win & Co. Чикаго, США.
20:38, текст на открытке: Приют для душевнобольных графства Рок, Джейнсвилль, Висконсин. E.C. Kropp & Co, Pub, Milwaukee, No, 3955.
21:39, текст на открытке: Приют для душевнобольных графства Рок, Джейнсвилль, Висконсин. Опубл. Acmegraph Co., Чикаго, Иллинойс. 3721.
В июле 1849 года American Journal of Insanity опубликовал чертежи запланированной больницы для душевнобольных в Трентоне, Нью Джерси. Архитектор Джон Нотман получил награду за свои инновации — здание больницы планировалось в соответствии с теориями врача Томаса Киркбрайда, согласно которым невысокие, геометрически четкие здания наиболее пригодны для заботы о состоянии душевнобольных. Трентон был первой больницей, построенной в соответствии с этой теорией, и стал впоследствии образцом для американских больниц для душевнобольных с их характерными плоскими, V-образными конструкциями, c флигелями, выдающимися с большего по размерам центрального здания; конструкция, которая позволяла с легкостью возвести новые флигели без значительных изменений в уже существующем здании. Трентоновская больница для душевнобольных расположилась на лоне природы, на огороженной территории. (…) Здание расположено высоко на холме; подобное расположение считается выгодным, ибо предлагает пациентам прекрасный вид на окрестности. При возведении здания руководствовались рекомендацией доктора В.А.Ф. Брауна: «Если здание расположено на возвышенности или на склоне, преимущества такого расположения не поддаются подсчету. Для многих из тех, кому понятные пути к радости заказаны навсегда, самый окружающий пейзаж становится источником удовольствия». Плоская V-образная конструкция предлагает большому числу пациентов самый лучший, по сравнению с более традиционными Н-образными или квадратными строениями, вид. Буттольф пишет: «В здании подобной формы пациенты могут наблюдать пейзажные виды из любой точки строения, в отличие от зданий всех указанных форм». Уже спустя два года после того, как больница открыла свои двери, все ее отделения оказались переполненными, и были пристроены новые флигели.
В период с 1907 по 1930 годы Трентонской больницей для душевнобольных управлял врач Генри Коттон, чья уверенность в том, что душевные заболевания вызываются скрытыми телесными инфекциями, привела к тому, что вырывание зубов у пациентов превратилось в самую обычную рутину. Если это не помогало, им удаляли тестикулы, яичники, желчные пузыри, селезенки, матки, прямую кишку и так далее в неизбывной попытке найти источник инфекции — все это сопровождалось высокой смертностью. После того, как его жестко раскритиковали, он пережил сильное нервное потрясение и вырвал себе зубы, объявив себя, таким образом, полностью здоровым.
Количество содержащихся в больнице достигло пика в середине 1950-х годов, когда свыше четырех тысяч человек числились как постоянно находящиеся в ее стенах. Отдельные части здания и по сей день используется как больница для душевнобольных — там содержатся четыреста пациентов, в то время как остальные отделения преданы забвению.
30:55, текст на открытке: Государственный госпиталь для душевнобольных, Трентон, Нью Джерси. — F.G. Tomme Co., Orange N.J. Сделано в Германии. 370.
Краеугольный камень Нортхемптонского госпиталя для душевнобольных был заложен 4 июля 1856 года. Два года спустя больница распахнула свои двери для 228 пациентов. Совсем скоро отделения больницы оказались переполнены, и к основныму зданию пристроили новые флигели. Год за годом число содержащихся в больнице пациентов росло и достигло пика в 1964 году, когда госпиталь вмещал 2657 пациентов; и больше, чем просто крышу над головой, он предложить был не в состоянии. В 1993 году последние одиннадцать пациентов покинули здание, которое тотчас же было закрыто. В ноябре 2000 года художник Анна Шулейт организовала звуковую инсталляцию «Habeas Corpus» в заброженном здании больницы. Сто два громкоговорителя были установлены в залах и коридорах, и «Магнификат» Баха наполнил более чем столетнее пространство — в память о тех безымянных и забытых, кто содержался в стенах этого и многих прочих лечебных заведений. Спустя семь лет здание было окончательно снесено. На территории больницы, по различным подсчетам, находится более двенадцати тысяч безымянных могил.
Иллюстрации Шона О'Бойла, на которых изображено здание до того, как оно было снесено.
Страница Анны Шулейт, посвященная инсталляции.
31:57, текст на открытке: Нортхэмптонский госпиталь для душевнобольных. Нортхэмптон, Массачусетс. Стр. 455. Дж. У. Хеффернан. Нортхэмптон, Массачусетс.
42:77, 42:78, 43:79, 43:80, 44:81, 44:82, 45:83, 45:84, 46:85
Вблизи открытого огня. Пожар в больнице для душевнобольных в Иллинойсе унес жизни семнадцати человек.
Канкаки, Иллинойс, 19 января. — Вчера утром примерно в четыре часа в южном, а также отдельном восточном крыле иллинойской больницы для душевнобольных возник пожар. Еще до того, как пациентов успели предупредить, все здание оказалось охваченным огнем и клубами удушающего дыма.
Ночной сторож, заметивший огонь, немедленно включил сигнал тревоги, однако пламя, источник коего находился в котельной, прорвалось по трубам отопления через коридоры и лестницы в каждый уголок обреченного на гибель здания. Утро выдалось холодным, и пронизывающий ветер задувал с севера, пробирая до самых костей несчастные существа, которые, не успев одеться, были вынуждены противостоять стихии. Притихшие от отчаяния смотрители разыскивали безумцев, что с криками выбегали из полыхающих коридоров, и некоторые мужчины, которым нельзя отказать в мужестве, рискуя жизнью, бросились спасать от ужасной смерти своих подопечных. Почти все пациенты сопротивлялись малейшим попыткам спасти их, которые состояли в том, чтобы вытащить их из языков пламени и препятствовать их возвращению обратно. Один мужчина, будучи спасен, трижды бросался назад и в конце концов погиб. Лежачих пациентов переместили и расположили в отделении, не примыкающем к объятой пожаром больнице. Все спасенные пациенты — в возрасте и беспомощны, ожидалось, что двое из них не смогут пережить чудовищное испытание, которое им довелось перенести. Большинство санитаров лишились всей своей одежды, однако мужественно продолжали борьбу за спасение пациентов, одетых лишь в свои пижамы. Уильям Рейд, старший из санитаров, ранее работавший в английском госпитале, спас тридцать четыре пациента, а Джеймс Койн, содержащийся в больнице, четырех. Сам он был ранен. Список жертв: Генри Браун, Рок Айленд. Г.В. Белден, Гейлсбург. Джордж Беннет, Моррис. Джозеф Кольберт, Чикаго. Орландо Эллис, Понтиак. Дж. У. Гэллоуэй, Макупин. Томас Хикки, Спрингфилд. Мэтью Хейгью, Шибэнс. Т. Хачнер, графство Стивенсон. Томас Хирли, Чикаго. А. Раниярд, графство Виннебаго. К. Строц, Чикаго. Дж. У. Тайлер, Чикаго. Ф. Веймаут, графство Патнэм. Обнаружено семнадцать тел. Останков, за одним исключением, так мало, что они не заполнят даже шляпу. Останки десяти мужчин лежат на крохотном столе, размером в два квадратным фута. — The Weekly Wisconsin Milwaukee, 28 января 1885 года.
Беглец обнаружен под землей. Канкаки, Иллинойс, 29 сентября. — Пациент, который на протяжении года считался сбежавшим из больницы для душевнобольных, что в Канкаки, был обнаружен в неизвестном помещении, располагающемся под зданием больницы. Предположительно, комната была построена по ошибке во время возведения этого внушительного здания, и была закрыта после инспекции, проведенной архитектором Г.В.С. Кливландом незадолго перед открытием больницы в сентябре 1879 года. Сбежавший пациент, который, по словам докторов, отличался кротостью нрава и был совершенно безвреден, обустроился, вполне вероятно, не без помощи других пациентов и, возможно, даже некоторых работников больницы, в тайной комнате, обставив ее полным комплектом мебели, некоторым количеством книжных полок, картинами, которые он развесил по стенам, а также железным радиатором, труба которого была подведена к больничной системе центрального отопления. Сам он утверждал, что живет в здоровье и благополучии и ни в чем не нуждается. Комнату собираются закрыть, а ее хозяина поместить обратно в отделение, где он ранее и пребывал. — Kankakee Sentinel, 2 октября 1885.
Подожгла саму себя. Канкаки, Иллинойс, 6 августа. — В то время как санитары из больницы для душевнобольных, что в Канкаки, занимались подготовкой пациентов к развлекательным представлением, что состоится сегодня вечером, миссис М.Л. Купер, поступившая в больницу из графства Уилл четыре месяца назад, включила газовою конфорку и подожгла письмо, которое вынула из кармана; огонь перекинулся на ее одежду, и она сгорела заживо, несмотря на все попытки спасти ей жизнь. — The New York Times, 7 августа 1886.
Раздавлен насмерть часовым механизмом. Канкаки, Иллинойс, 15 апреля. — Джон Беннет, тридцати восьми лет, несколько лет находящийся в больнице для душевнобольных в Канкаки, вчера был раздавлен насмерть механизмом, приводящим в движение часы, расположенные на всем известной больничной башне. Беннет ранее добывал себе пропитание, занимаясь починкой часовых механизмов, и даже во время своего пребывания в больнице приобрел известность как человек, умеющий починить любые механизмы, приводимые в движение шестеренками. Говорят, что болезнь Беннета была вызвана его профессией, что делает его смерть еще более трагичной. Стрелки больничных курантов несколько часов оставались неподвижны, являя точное время его смерти, однако в настоящий момент механизм работает исправно. — Kankakee Sentinel, 16 апреля 1889.
Пожилой акробат утонул. Чикаго, 27 августа. — Сэмюэль Хайнс, шестидесяти пяти лет, содержащийся в больнице для душевнобольных в Канкаки, вчера вошел в реку и утонул. Хайнс известен широкой публике как «Синайя», артист трапеции. Он выступал на летающей трапеции, впервые продемонстрировав свои номера в старом здании оперы в Кросби. После травмы, полученной в результате неудачного падения, он работал в типографии, а также пытался освоить иные виды деятельности, неизменно терпя поражение. Примерно два года назад он обнаружил первые признаки душевного заболевания и был отправлен в больницу для душевнобольных в Канкаки. — The New York Times, 28 августа 1900.
42:77, текст на открытке: С приветом из Канкаки, Иллинойс. Илл. главн. здан. Илл. Восточный госпиталь для душевнобольных [нрзб. инициал] C. Kropp, Изд., Милуоки, № 1.
42:78, текст на открытке: Иллинойский восточный госпиталь для душевнобольных, Канкаки, Иллинойс. Отпечатано в Германии. Опубликовано Koelling & Klappenbach, Чикаго. № 349 для Roy & Rondy, Канкаки, Иллинойс.
43:79, текст на открытке: С приветом из Канкаки, Иллинойс. Главное здание восточного госпиталя для душевнобольных в Иллинойсе. Опубликовано Уолтером К. Шнайдером, Канкаки, Иллинойс. Сделано в Германии.
43:80, текст на открытке: Госпиталь для душевнобольных, Восточный Иллинойс. Сделано в Германии. A.C. Боссельман & Co., Нью Йорк.
44:81, текст на открытке: С приветом из Канкаки, Иллинойс. Госпиталь, главный вход. Опубликовано Уолтером К. Шнайдером. Сделано в Германии.
44:82, текст на открытке: Вид на парк и главное здание госпиталя для душевнобольных (Канкаки, Восточный Иллинойс). Илл. 792. Фотоателье К.Л. Уильямса, Блумингтон, Иллинойс.
45:83, текст на открытке: Северное крыло главного здан. Восточный госпиталь для душевнобольных. Канкаки, Иллинойс. 6312.
45:84, текст на открытке: Главное здан., Иллинойс. Восточный госпиталь для душевнобольных, Канкаки, Иллинойс.
46:85, текст на открытке: Восточный госпиталь для душевнобольных в лунном свете, Канкаки, Иллинойс. 2249. Опубл. Roy & Rondy, Канкаки.
Это правдивая история.
Когда герр Б., образованный литератор, оставив канцелярскую службу, которую он, по словам своих коллег, на протяжении многих лет исполнял самым безупречным образом, став, таким образом, господином над своим временем и своей личностью, своим главным интересом он сделал создание коллекции книг самых лучших и редких. Значительную часть своего дня он проводил в книжных магазинах и у букинистов, где пролистывал, высматривал и скупал редкие и ценные экземпляры. Некоторые владельцы книжных магазинов поговаривали, что он ни разу не ушел от них, не купив хотя бы несколько книжных томов, расплачиваясь при том всегда наличными. В скором времени книжные полки, занимавшие место в его скромном жилище, оказались забиты книгами, которые ко всему стопками высились на полу, в креслах и на столах, так что в конце концов ему пришлось уступить половину своей кровати некотором особенно ценным шедеврам. Соседи герра Б. и его колеги в то время подметили, что он стал более молчаливым, застенчивым и загадочным. По утрам он выходил все раньше, когда книжные магазины еще даже не открылись, а домой возвращался все позднее, иногда глубокой ночью, чтобы не появляться на белый свет несколько дней кряду. Он похудел, а его кожа приобрела бледность. Когда у него вошло в привычку едва здороваться со своими старыми коллегами, стоило им случайно встречались на улице, один из них решил как-то утром дождаться, когда герр Б. выйдет из дому, чтобы выяснить, как тот проводит свои дни. Оказалось, что он купил старенький склад на самом краю города и заполнил его книгами. Окруженный тысячи и тысячами книг, он сидел там в своем простом кресле, по свидетельству этого коллеги, с довольной улыбкой на губах и пролистывал то один, то другой том. Вскоре выяснилось, что он просрочил платежи по своим счетам. А поскольку его пару раз находили перед домом без сознания, необходимость обратиться к доктору стала очевидной. Тот вынудил герра Б. пообещать, что он не купит больше ни единого тома без его, докторова, на то разрешения. Верный своему обещанию, герр Б. по-прежнему часто выходил из дома, но теперь уж единственно для того, чтобы навестить свою старую коллекцию, но никак не затем, чтобы приобрести новую книгу. Спустя несколько месяцев после этого здоровье его начало ухудшаться. Он утратил энергию, потерял быстро в весе, стал мрачным, снулым и меланхоличным. В конце концов состояние его стало настолько серьезным, что его положили в госпиталь, где он проводил дни, тихо и неподвижно лежа на своей койке, немногословно отвечая на обращения в его адрес.
Доктор, который наблюдал его, заподозрил, что герр Б. страдает некоего рода ностальгией, исток коей проистекает из того горя, что он пережил, не имея возможности более покупать книги. Врач принял решение прибегнуть к следующей схеме: один из санитаров заполнил тележку стопками антикварных книг и поставил ее в гостиной, сделав объявление, гласившее, что у всех желающих есть возможность приобрести себе книгу по низким ценам. Герр Б., едва прослышал об этом, глубоко вздохнул и сказал: «Если бы я только мог хоть одним глазком взглянуть на них». На что доктор ответил: «Сегодня я разрешаю купить вам любые книги, какие захотите». Стоило ему только произнести эти слова, как герр Б. вскочил с постели и поспешил в гостиную, где, с глазами, влажными от радости, зарылся в книги, открывая и закрывая их, открывая снова, чтобы подольше подержать в руках.
Многие из них были вовсе не плохи, а некоторые и довольно ценными; какие же ему купить? Так или иначе, маясь и мучаясь, он скупил их все. На следующее утро ему было заметно лучше. Ночью он спал хорошо, а глаза его лучились радостью. А вскоре его и вовсе признали совершенно здоровым. Даже когда ему стукнуло восемьдесят, его частенько замечали, спешащим вдоль по улицам, обернувшимся в не по его размеру огромный черный плащ, нижние карманы которого оттягивались двумя томами ин кварто, а верхние — дюжиной томов меньшего формата. Герр Б. с легкостью нес свое бремя. Спустя несколько лет он познал тоску расставанию с жизнью, равно как и с невозможностью забрать с собой ни одну из книг, составляющих его шестисоттысячную коллекцию, которая два месяца спустя была пущена с молотка по цене, вполовину меньшую, чем ее изначальная стоимость.
50:91, текст на открытке: Бангор, Мэн. Госпиталь для душевнобольных, Восточный Мэн.
50:92, текст на открытке: Госпиталь для душевнобольных в Восточном Мэне, Бангор, Мэн. Опубликовано Джеймсом Ф. Сноу, Брунсвик, Мэн. Сделано в США.
51:93, текст на открытке: Бангор, Мэн, приют для душевнобольных. Мануфактуры Hugh C. Leighton Co., Портленд, Мэн, США. Сделано в Германии. 3152.
В эссе «Останки души» в книге «Библиотека праха» (Кроникл Букс, 2008) Терри Тодтемейер рассказывает о том, как в 1913 году Орегонский государственный госпиталь начал кремировать умерших пациентов, чьи останки не были востребованы родственниками. Помимо этого, были эксгумированы и кремированы останки всех пациентов, похороненных на больничном кладбище, начиная с 1883 года. Прах хранился в урнах, происхождение которых не установлено (…). Считается, что большинство из этих сосудов было запечатано составом, на 90 процентов состоящего из свинца и на 10 — из олова. На протяжении многих лет они хранились в больничном подвале. Нумерация сосудов начиналась с 01 и заканчивалась числом 5121. В 1976 году они размещались на сосновых полках в подвале, который, предположительно по причине подъема уровня грунтовых вод, затапливался несколько раз. В 2000 году сосуды подняли из подвала и разместили в хранилище неподалеку от больничного крематория.
Книга «Библиотека праха» — это изображения изъеденных ржавчиной сосудов, сделанные фотографом Дэвидом Майзелсом. На переднем плане поверхности кажутся изображениями какой-то далекой планеты, сделанные космическими зондами. Гористые формации, острова, континенты в далеком, поблескивающем, металлическом океане. Цветовой спектр кажется безграничным. Золотисто-красная медь покрыта купритом, малахитом, азуритом — медные цветы, которые отныне покрывают цилиндрической форму урны с прахом давно умерших.
В Орегонском государственном госпитале также проходили съемки фильм «Пролетая над гнездом кукушки». Некоторые из тогдашних пациентов больницы были задействованы в качестве статистов.
В начале апреля 2009 года начался снос здания. Территорию пронизывала система туннелей, по которым были проложены рельсы для узкоколейки. Снаружи эти туннели обозначались сиреневыми стеклянными призмами, врытыми в землю, сквозь которые проходил солнечный свет.
65:117, текст на открытке: Государственный госпиталь для душевнобольных, Салем, Орегон. М. Райдер, Лос-Анджелес, Калифорния, и Дрезден. №6904.
65:118, текст на открытке: Южное крыло Орегонского государственного госпиталя для душевнобольных, Салем, Орегон. 10901. — Опубл. Patton Post Card Co., Салем, Орегон.
Нас много.
Нас больше, чем один.
Мы устраиваем перекличку.
Мы считаемся.
И один из нас всегда лишний.
У нас много голосов.
Я.
И я.
И я.
И я.
Мы говорим одновременно разными, сливающимися друг с другом голосами.
Никто из нас не пребывает по отдельности, отделенным.
Мы все суть я.
А я суть мы все.
(…)
Все мы суть мы все.
По голосам нашим узнаете нас.
Одиноким и сломленным.
Стул, на котором мы сидим.
И наши ржавые кандалы.
Сила, что давит на наши ноги.
Пояса, что пеленают нашу грудь.
Все наши голоса.
Мы пребываем в пустых комнатах.
(…)
Все мы суть я.
Измученные и замерзшие.
Грудь наша суть хор немых голосов.
72:131, текст на открытке: Данверс, Массачусетс. Госпиталь для душевнобольных. The Hugh C. Leighton Co. Manufacturers, Портленд, Мериленд, США. 25572 Отпечатано в Германии.
Примечания
Перевод осуществлен по интернет-версии, с сокращениями.
[1] Так называемые «длительные ванны» были в конце XIX века и вплоть до 1950-х годов одной из форм лечения больных с психическими расстройствами — прежде всего невротиков. Ванны, в которые пациентов погружали на срок от одного часа до целого дня, имели целью успокоить наиболее тревожных душевнобольных. — Прим. пер.
[2] Декарт Р. Размышления о первой философии. Первое размышление. О том, что может быть подвергнуто сомнению. — Прим. пер.
[3] См.: Фуко М. История безумия в классическую эпоху:
«Между безработным и обществом имплицитно складывается система взаимных обязательств: получая право на пропитание, человек должен согласиться на физическое и нравственное принуждение, на изоляцию. Именно к этой довольно пестрой толпе и обращен эдикт 1656 г. — к массам, не имеющим средств к существованию и прочного места в обществе, к классу, оказавшемуся беспризорным или на некоторое время приведенному в движение вследствие нового направления в экономическом развитии. Через две недели после подписания эдикта его зачитывали и оглашали на улицах. Вот его 9-й параграф: “Решительнейшим образом воспрещаем и возбраняем всем лицам обоего пола, всякого возраста и происхождения, любого звания и состояния, каковы бы они ни были, здоровые либо увечные, больные либо выздоравливающие, излечимые либо неизлечимые, просить милостыню в городе Париже и в предместьях оного, в церквах, на паперти, у дверей домов и на улицах и в любом ином месте, явно и тайно, днем и ночью… те же, кто нарушит сие воспрещение, для первого раза биты будут кнутом, для второго же, буде окажутся это мужчины и мальчики, то сосланы на галеры, буде женщины и девушки, то изгнаны из города”. В следующее воскресенье, т. е. 13 мая 1657 г., в церкви св. Людовика в Сострадании служат торжественную мессу Святого духа, а в понедельник, 14 мая, городская милиция, которую мифология народных страхов вскоре превратит в “стрелков Госпиталя”, начинает охотиться за нищими и препровождать их в дома, входящие в состав Госпиталя. Через четыре года в Сальпетриере обитало 1460 женщин и маленьких детей; в Сострадании — 98 мальчиков, 897 девочек в возрасте от 7 до 17 лет и 95 женщин; в Бисетре — 1615 взрослых; в Мыловарне — 305 мальчиков 8-13-летнего возраста; наконец, в доме Сципиона разместили беременных женщин, кормящих матерей и малолеток: всего их насчитывалось 530. Поначалу люди женатые в Госпиталь не принимались, даже если терпели нужду; администрации вменялось в обязанность кормить их на дому; однако вскоре, благодаря одному из даров Мазарини, появилась возможность помещать их в Сальпетриер. Всего в Госпитале находилось 5–6 тысяч человек».
[4] Там же.
[5] Деррида Ж. Cogito и история безумия.// Деррида Ж. Письмо и различие. СПб: Академический проект, 2000. — С. 43 — 82. Перевод Сергея Фокина
[6] Там же, с. 51:
«Коль скоро безмолвие, археологию которого требуется написать, является не немотой или прирожденной бессловесностью, а внезапно наступившим безмолвием, речью, прерванной в порядке приказа, дело касается того, чтобы внутри предшествующего разрыву разума с
[7] По поводу dissension см. комментарий переводчика:
«Междоусобица — фр. dissension происходит от латинского глагола sentire: чувствовать, думать, выражать свое мнение. Ср. также фр. sens, смысл, но также и чувство,сознание, мнение». — Деррида Ж. Cogito и история безумия, с. 405.
[8] См.: Деррида Ж. Cogito и история безумия:
«Речь идет о том, чтобы учитывать саму историчность философии. Полагаю, что историчность вообще была бы невозможна без истории философии, а также, что последняя оказалась бы в свою очередь не-возможна, если бы, с одной стороны, имелась только гипербола или, с другой, имелись бы только определенные исторические структуры, законченные Weltanschauungen. Собственная историчность философии обладает своим местом и складывается в этом переходе, в этом диало-ге между гиперболой и законченной структурой, между избытком к целому и замкнутой целостностью, в различии между историей и
[9] Там же, с. 80.
[10] Полный текст указанной в тексте статьи М. Фуко см. в: Голобородько Д.Б. Концепции разума в современной французской философии. М.Фуко и Ж.Деррида — М.: ИФ РАН, 2011. — С. 148 — 176.
[11] Ср. с размышлениями Сюзан Сонтаг об этой же книге: Сонтаг С. О фотографии. — М.: Ad Marginem, 2012. — С. 100 — 102.
