Эта подборка — переложения древнеиндийских гимнов, выполненные поэтом и прозаиком Сергеем Соловьевым. Соловьев исторически близок к кругу поэтов-метареалистов (Алексей Парщиков, Иван Жданов и другие). В последние годы он живет в Индии. Этой стране посвящен его роман «Адамов мост» и многие стихи, вошедшие в недавнюю книгу «Ее имена» («Новое литературное обозрение», 2016).

Три древнеиндийские записи о сотворении мира

Уже довольно давно, в свое первое путешествие в Индию, я взял с собой небольшую книжку упанишад в переводе Уильяма Батлера Йейтса, сделанном совместно с индийским монахом и поэтом Шри Пурохитом Свами. Поначалу я открывал эту книгу наугад, например, на строчке «Жизнь простерта от Творца, как тень от человека», и переводил взгляд в окно поезда, за которым медленно выкатывалось светило, и казалось, что текст забегает вперед, а дни творенья всё еще длятся. Так вот, потом, когда стал читать уже внимательно и последовательно, я помню, что особое впечатление на меня произвела Айтарейя-упанишада, описывающая сотворение мира. Вернее, одно из описаний, поскольку даже в основополагающих древнеиндийских текстах можно насчитать десятки, а то и более явно разнящихся между собой сценариев начала мира.

В том тексте первичным импульсом в еще недвижном «нигде» и «никогда» была мысль Самости (Self): «Не создать ли мне территории?» И создает стихии. И задумывается: «Позволь Мне сотворить для них правила». Далее идет подробное описание космогонического процесса, работа с формами и образами, начинающаяся с делегирования Им тепла и рождения губ, от которых возникает речь, порождающая огонь.

Примечательно, что процесс творения, близясь к завершению, входит там в новую фазу: возникает обратная связь с «произведением», вступающим с Ним в диалог: «И они обратились к Нему: дай нам место, где мы могли бы существовать». Но не с первой попытки Он находит адекватные решения. «Нет, это неубедительно», — говорят они Ему до тех пор, пока наконец сами, а не Он, не сказали: «Хорошо!». Но смогут ли они жить без меня, задумывается Создатель о балансе сил созидания и саморазрушения в сотворенном. И вскрывает темя, и входит в сотворенное через Воротца Радости, с удивлением замечая, что кроме него там никого нет. С тех пор Он известен под именем Идандра — Тот, который видит. То есть Индра.

Я вспомнил об этом балансе, когда недавно смотрел фильм о самовосстановлении клеток, о ДНК, о том, что, согласно нынешней науке, каждую долю секунды в нас (и во всем живом) происходит слом, подмена, клетка перестраивается в сторону небытия, и только изощренными усилиями клеточного же «спецназа» клетка чинится, возвращаясь к жизни. И в следующую долю секунды происходит следующий слом. То есть, выходит, естественное состояние органики — не быть. Если бы этот баланс не был бы уточнен через «Воротца Радости».

Любопытно, что в другом месте (Чхандогья-упанишада) Индра с поленом в руке (то есть в виде ученика) приходит к мудрецу Праджапати, рожденному из Золотого Яйца и породившему мир своим семенем, Праджапати, которого часто отождествляют с Брахманом, Брахмой, творцом. Приходит он к нему за ответом на главный вопрос: что есть атман и как его познать? И Праджапати школит его на дзенский манер, всякий раз провоцируя полуответом, с которым Индра уходит и с полдороги возвращается — вновь на 32 года ученичества. И так длится 101 год.

На эту историю можно взглянуть и в таком ракурсе: создав мир, Творец входит в творение, становясь в нем Индрой, который затем приходит к Творцу с вопросом о своей основе, по сути о том, кто он есть. В этом ракурсе есть некоторая натяжка, но в то же время и вся индийская космогония сродни такому бескрайнему баньяну, где уже непросто понять, где ветви, где ствол и что во что переходит, но дышит, где хочет. И в этом смысле различия сценариев сотворения мира не вступают у них в очевидные противоречия, скорее, речь идет о разыгрывании одного и того же на разных уровнях понимания и языка (обращенности).

И, чтобы замкнуть (разомкнуть) круг, добавим, что этот же Индра, как не раз упомянуто в Ведах, и есть создатель мира. И сотворил он его с голоса. Индра, создавший сам себя, отец всех богов, но одновременно и сын их, Музыка мироздания.

То есть в начале мира был Звук, спанда, звуковая вибрация. В другом месте Ригведы говорится, что в начале была Веревка и ее Натяжение. Что невольно наводит на ассоциацию с теорией струн. В третьем — что, возможно, и Господь не ведает, как всё это произошло.

Возвращаясь к Брахме, одному из Троицы, Несуществующему и Существующему, Творцу Вселенной, который она и есть. Не удивительно ли, что именно ему почти нет храмов, культ его, в сравнении с почитанием Шивы, Вишну и даже куда менее значимых фигур, крайне непопулярен. Вразумительных объяснений этому нет, есть байки, задним числом пытающиеся прикрыть этот дивный парадокс. Хотя это не мешает индусам давать имя своему ребенку — Брахма. Но чаще все же — Шива или Ганеш. Так, в одной какой-нибудь деревенской школе все они вместе и могут находиться — рядом с Лакшми и Сарасвати.

Но, кажется, пора перейти к тому, ради чего я начал. Вот два текста о сотворении мира. Первый — Вишну-пурана, вернее, нескольких фрагментов из нее. Второй — из Ригведы, десятая мандала, одна из основополагающих. И то и другое — в моем переводе, точнее — переложении, или можно назвать это своего рода опытом чтения, довольно свободным, но тем не менее по возможности близким к источнику. То есть перевод не буквальный. В этом смысле корпусу индуистских священных текстов с переводами на русский достаточно повезло, у нас немало прекрасных академических работ с обширными комментариями. Но читать их неспециалисту немалый труд. Не говоря о поэтическом измерении, которое в большинстве первоисточников определяющее, а в переводах дух его зачастую уступает букве. Но мир этих книг создан с голоса, музыки, в которой бог. Устный, не письменный. Не случайно письменный санскрит, доведенный до филигранного уровня (нормативная грамматика Панини, созданная в середине первого тысячелетия до н.э., во многом предвосхитила достижения современной лингвистики), на протяжении еще многих веков пребывал не у дел, — устная традиция покрывала всё поле жизни. Сложнейший и совершенный язык (48 звуков, 8 времен, 22 формы глагола и несколько сотен отглагольных производных), целиком подготовленный к письменности, был отложен в сторону. Это как если бы, изобретя электричество, не пользоваться им, а еще веками жить ясным днем и при свечах. Или космический корабль, прозябающий в амбаре на заднем дворе. А летать на звуке, на речи, в основе которой, как и жизни, — дыхание. Как сказано в упанишадах: «Дыхание, разлитое по телу, — это речь. Потому речь произносят, не вдыхая и не выдыхая».

И не будем забывать, что эти тексты не просто пелись (как правило, ансамблевое многоголосье), но составляли сложный религиозно-магический ритуал, основы которого были описаны еще в Самаведе, 2 тыс. до н.э. Исполнялись они под музыку, и чтобы представить себе меру сложности этой составляющей, достаточно сказать, что, в отличие от нашей 12-тоновой октавы, у них — 22 тона, с четвертьтонами и неравными промежутками между ними, что для нашего слуха звучит несколько «разбалансированно». Мелодическая тема интонационно развивалась по принципу джазовой импровизации.

И напоследок, перед чтением. «Если шудра будет намеренно прислушиваться к чтению вед, его уши следует залить расплавленным свинцом. Если же декламирует ведийские гимны, ему следует вырезать язык. Если он запоминает их, его тело следует рассечь надвое». (Утешимся, не всё так однозначно. Около половины причисленных к святым, в том числе повсеместно почитаемых поэтов в Индии по происхождению — шудры.)

Вишну-пурана

II. 5—18

Парашара сказал:

слава золотому зародышу,

началу мира и его концу.

И поклонился опоре Вселенной —

ничтожнейшему Пуруше,

который повсюду, куда ни глянь:

вот его игрище, этого разного мальчика,

но сам он не здесь,

а там — нет у него примет.

Невыразим, незапятнан

ни формой, ни содержаньем, —

таков уговор (стиль).

II. 23—65

Вначале были трое как одно:

Дух, Брахма и Ничто

сокрытое. Но стало явным,

Дух вышел,

обернулся Брахмой:

мир возник.

Развертка Брахмы

как Ничто —

в основе мира.

Триединство:

благость, страсть и косность.

Потом самосознанье

приходит в чувства.

Они,

поскольку помнят о творенье,

рождают звук,

пространство создающий.

Пространство,

помня о творенье,

рождает осязанье;

так возникает воздух.

Воздух

рождает образ.

Затем — вода и вкус.

Последним — запах,

он — вершина чувств.

Яйцо творенья,

растущее кругами по воде.

Внутри — гора, вокруг — огонь.

В нем — страсть, ведома Брахмой,

творит миры.

Создатель,

круг пройдя,

себя сжигает с миром.

И начинает с чистого листа.

IV. 3—36

Очнулся Брахма: мир во тьме и пуст,

Земля водой сокрыта. Поразмыслив,

решил ее извлечь. И, обернувшись вепрем,

вошел, раздвинул воды.

Земля склонилась

к ногам его:

«Возьми меня, мой бог,

как прежде брал…»

И он поднял ее из вод,

могучий вепрь,

и, просыхая,

шкура

на нем мерцала письменами Вед.

V. 3—17

В начале

(но где, когда?)

сосредоточился

и тьму создал кромешную.

И взгляд отвел.

И вновь сосредоточился

и сотворил животных —

«канал горизонтальный».

Высокомерны,

они ходили, не говоря друг с другом,

и в каждом было двадцать восемь

несовершенств.

Прикрыл глаза.

Сосредоточился —

и сотворил богов

счастливых, светлых, «внешний

канал». И улыбнулся,

взгляд отвел.

И вновь сосредоточился

и вертикальный создал канал.

Вот совершенство. Люди.

Страсть и косность.

Что хочешь ты еще услышать?

VII. 1—42

А еще сотворил он «познавших поле»,

это я уже говорил.

А еще — наделенных разумом,

но они —

небожители — не размножались;

ни страстей, ни зависти,

ни творческого порыва.

Сдвинул брови:

в гирлянде огня

Рудра возник.

И сказал ему Брахма:

«Раздвоись

на женщину и мужчину»,

и скрыл себя.

Раздвоил, как сказано,

и еще на одиннадцать разделил

мужчину,

а женщину — не сосчитать.

Существуют четыре гибели:

промежуточная,

преходящая,

абсолютная

и непрестанная.

VIII. 33, 17

Что говорить.

Во всем, что ни возьми на свете,

есть лишь она и он.

И, кроме них, ничто не ново.

Он — смысл слова,

а она — звучанье.

Ригведа

Мандала X, 129

Не бытия и не небытия.

Ни воздуха, ни неба за пределом.

Что двигалось туда-сюда? Под чьим покровом?

Что за вода была — бездонна, глубока?

Ни смерти не было, ни вечности.

Ни признака ни дня, ни ночи.

Одно дышало, воздух не колебля, — Нечто,

само себе закон. Одно, и ничего вокруг.

Вначале — мрак, и мраком был сокрыт.

Пучина, непроглядь — и всё.

То, что стремилось к жизни жаром

желания, рождалось в пустоте.

Желанье на Него нашло,

как первой мысли семя.

Происхождение сущего — в не-сущем,

сказал мудрец, увидев сердцем.

Струна была натянута в начале.

Но был ли низ там? Был ли верх?

Лишь Нечто. Натяжение. И семя.

Порыв внизу. Приятие вверху.

Кто знает истину, кто скажет?

Откуда мир возник и где исток творенья?

Мир сотворил богов — собой.

А сам возник откуда?

И как возникнуть мог —

был создан или нет?

И кто следит за ним? Кто знает —

Он? А может, и Ему ответ неведом.