Подступаться к вопросу о квир-письме в национальной культуре, в которой ещё и вопрос о женском письме толком не поставлен, а вопрос о гей-письме так и стоит там, где я сам его 20 лет назад поставил (в области специфической оптики субъекта или нарратора: неважно, кто написал текст, важно, кто говорит в нём), — занятие несколько проблематичное. С другой стороны, опыт американской мысли по этому поводу показывает оборотную сторону медали: в культурной среде, сформированной вокруг проблематики гражданских прав, квир-письмо нередко воспринимается инструментально, как средство групповой эмансипации и индивидуального освобождения, как манифестация сообщества — так что его конститутивным фактором провозглашается какая-то особая прагматика, практически же всё сводится к самоопределению автора, к его взаимодействию с политикой идентичности. Но квир-идентичность — это не ещё одна гендерная идентичность, которую можно приписать пятой буквой в аббревиатуру ЛГБТ (а там уже ждут своей очереди следующие буквы — и можно этих идентичностей и ориентаций навыгораживать столько, что алфавита не хватит): наоборот, квир возникает как жест отмены самой парадигмы, в рамках которой возможно классифицировать людей по объекту и структуре их желания. В этом смысле квир, как и постмодерн (изм), — это не характеристика личного или группового выбора, не одна из возможных (пусть даже самая «прогрессивная») стратегий, а эпоха, если угодно — эпистема, которая есть у всех и для всех, но желающего ведёт, а не желающего тащит.

С этой точки зрения интересно посмотреть на то, какие превращения претерпело русское гей-письмо конца XX века, превращаясь в квир-письмо начала XXI-го. Поэзия Валерия Леденёва, построенная на едва уловимых намёках, кажется, лучше всего помнит своё происхождение от заданной Евгением Харитоновым матрицы. Но это Харитонов, вывернутый наизнанку, — и вывернутый, в сущности, радикальнее, чем осуществляли ту же операцию выворачивания в 1990-е гг. Ярослав Могутин, Александр Ильянен и Александр Анашевич. У Харитонова непосредственный социальный прессинг парализует в приватной сфере любую возможность прямого действия и прямого высказывания, но в поэзии и отчасти в прозе эта возможность возвращается, прогоняя вопль социально индуцированного, но экзистенциально прожитого одиночества сквозь любой подвернушийся готовый формат, от заговора до анекдота. Субъект стихотворений Леденёва — отчасти благодаря ясно выраженной принадлежности к определённой социокультурной группе — предстаёт нам как совершенно свободный от этого прессинга, место которого, однако, тут же заступает прессинг дискурсивный: в присутствии Беньямина и Деррида всё сколько-нибудь существенное может быть выражено только фигурой умолчания. В книге стихов «Запах полиграфии» (2008) эту фигуру окружали бытовые и повседневные мелочи, другой человек там почти не появлялся, попадая в зону умолчания целиком. В теперешних стихах граница сдвинулась: другой человек в них всё время возникает, но в зоне умолчания оказывается эмоциональное, психологическое, физическое взаимодействие с ним (всё это есть, но не подлежит проговариванию, а то, что проговаривается, eo ipso позиционируется как неглавное). Потому что окружено это взаимодействие уже не мелкими предметами, а тотальностью дискурса, и средством спасти от неё романтическое увлечение или случайного парня из Хорнета оказывается неупоминание.

В стихах Фридриха Чернышёва мы, наоборот, в первую очередь отмечаем декларативную открытость субъекта, не только недвусмысленно заявляющего свою трансгендерность, но и отчётливо транслирующего феминистский комплекс идей: акцентируется агрессивность фаллического начала, традиционно прикровенные физиологические и гигиенические подробности обнажаются, поскольку стыд понимается как навязанная угнетённым стигма. И снова производимое Чернышёвым выворачивание оказывается на свой лад радикальнее, чем 20 лет назад. «Торжествующий пидор» Могутина механически замещал субмиссивность трансгрессией, кокетливый фланёр Ильянена разыгрывал субмиссивность как самоироничную стилизацию, и только у Чернышёва субмиссивность проявляет себя как активная и даже воинственная стратегия, подрывая саму оппозицию S/D и вообще гендерную бинарность (кто девочка, кто мальчик, — вопрос теряет актуальность, просто «разного диаметра трубы / составляют узорную стену»).

Если в мире Леденёва эротическое, сексуальное, гендерное находится в самой сердцевине и поэтому невидимо, а в мире Чернышёва представляет собой основной предмет рефлексии и переозначивания и в конечном счёте должно быть избыто, то у Ильи Данишевского оно буквально растворено в ткани текста и плоти мира. Желание освобождено от объекта и растекается по миру, совокупление с человеком ничем не отличается от совокупления с собакой (эффект удваивается тем, что в одном стихотворении это труп собаки, а в другом — созвездие собаки). Сперматорея материализуется как логорея: строки распухают, синтаксические цепи тянутся и тянутся, тропы наслаиваются друг на друга. То, что Леденёв пытается замолчать, Данишевский пытается заговорить. Как и Чернышёв, Данишевский эксплицитно политичен, но для Чернышёва эротическое и гендерное инструментальны в революционизировании момента, в подрыве готовых социальных конвенций, а для Данишевского эти конвенции уже сексуализированы до предела, но это их не подрывает, а упрочивает и гипостазирует: негативный квир Данишевского совершенно лишён освободительного, вообще претворяющего потенциала, это своего рода тепловая смерть (кажется, претекстом для Данишевского в русском гей-письме XX века может служить только Дмитрий Волчек).

Во всех трёх случаях отправной точкой для квир-письма выступает мужская идентич-ность, какой бы ревизии она далее ни подвергалась. Разумеется, имеет место и движение из противоположной точки. Поэзию Галины Рымбу, Лолиты Агамаловой, возможно — и Оксаны Васякиной тоже стоило бы рассмотреть в квир-перспективе, не только как развитие моделей женского, феминистского письма, заданных, также на исходе XX века, Мариной Тёмкиной или Полиной Андрукович, но и как их деконструкцию. Отдельный интерес представляют опыты по конструированию гендерно неопределённого, небинарного субъекта в стихах Елены Горшковой последних лет (публикация готовится в журнале «Дискурс») — причём не только там, где непосредственным предметом высказывания является ретроспективный анализ гендерной неконформности говорящего, но, прежде всего, там, где неконвенциональность субъекта, находя грамматическое выражение в использовании среднего рода, становится ресурсом для неожиданных соположений и идентификаций.

Дмитрий Кузьмин

Валерий Леденёв

* * *

собеседников раскуривают как сигареты

цитируют Бодлера и Беньямина

об этом не подозревая

с ними обмениваются неотвеченными звонками

глаза закрыты

словами

не прислоняться

о выставке

в некогда выходившем журнале

о человеке как времени

которого не хватает

* * *

километры

ветвей

письмо

и различие

у двери вагона

резиновый край

и я 

за него

цепляюсь

узнаю себя в разговоре напротив

я в это вкладываю

ночные кошмары

комплименты

дедлайны

ожидающих в плеере

london grammar

* * *

в переписке

ты интереснее

настоящей встречи

не законченной вовремя

в голове из набросков

* * *

переписанные

черновики

белые

вспышки

усталости

вместо

интервью

отправляю

по почте

случайно

там были

неприветливый попутчик в лифте

температура кипения

твои комплименты

которые

ты говорил

не под запись

* * *

возник из прошлого

сморозил бестактность

шутил

вспоминал как все начиналось

посоветовал быть осторожнее

в душевой спортзала

по сути мы просто жевали сырую бумагу

но я

ощутил себя на своем месте

внезапно

как бывает

после вечернего разговора

случайно

там

где

еще накануне

совсем

не хотел

оказаться

* * *

многие вещи

я люблю понимать буквально

вас было трое

вдвоем

мы не сели в такси

не уехали вместе

допивали вино

возле ограды

обменивались словами

три точки основание плоскости

вечера в баре

на которых она держалась

через две проходила прямая

но ее перекапывали

расширяли

* * *

подруга-диджей ставила музыку

старые песни

генеалогия патриархата

вечером

напротив бара

мне хотелось

ощущать себя ближе

к твоему

не бегущему

по поверхности

взгляду

отрезвляющему

скольжению

мимо

руки

* * *

дирижабли

твоих

рассказов –

ряды

их ангаров

вывели нас

к набережной

твои холсты на полу

увеличенные фрагменты

чужих

не существующих в жизни

полотен

ощущение цвета

из детства

незнакомое

потому

что я 

не писал

тебе

раньше

ты говорил

что

больше

не ощущаешь

опасности

мы

зачеркивали

ненужное

нас

обдувало

ветром

с Даугавы

* * *

фотографии из телеграма

растекаются

кровотоком желания

в жизни выглядишь старше

непохоже иначе

несводимое множество

в каждом движении

я забыл что умею так же –

собираться обратно

если распался на части

сомневаться в метро

оставаться

касаясь руки

пальцев

* * *

выставка в Таллине

не поеду

останусь

рядом

если вечером выйти на воздух

пахнет горелым

(в аромате пино нуара)

недочитанной краусс

невозможностью промахнуться

опьянением

в кончиках пальцев

нежеланием

растворяться

* * *

два часа

зона времени

всю неделю

ты ложился

раньше

не дожидаясь

(дэнни койман

портрет из одежды

забытой друзьями)

в день

отлёта

я притворюсь спящим

а точнее

останусь

ожидание

осадком

тепла –

забытое

что-то

ранее

не висевшее

в ванной

Фридрих Чернышёв

Что не нравится

что делать с твоим оргазмом

не доведённым до конца

у меня теперь аллергия

и воспаление слёзного мясца

я ложусь на край чтобы

завершить процесс

за бочок стыдливо кусает

заглоточный абсцесс

что делать с нашей смертью

недостаточной синергией

ципралексом флуоксетином

и опять чёрт возьми аллергией

* * *

женщины в возрасте от 15 до 45

подвергаются большему риску насилия дома

в семье или на улице

чем риску рака или автомобильной аварии

от секса женщин умирает больше чем от войны

от того что называют сексом

хуй выстреливает чаще ружья

хуй опасней пьяного за рулём

или сломанного светофора

его нельзя заменить игрушечным

как автомат мальчику из деревни

(заменить его игрушечным стыдно или дорого

или и то и то одновременно)

тем двум явно не хватало оружия

поэтому они пошли грабить сексшоп

чтобы не портить статистику соревнований с войной

и когда мы держимся за руки

и не убиваем друг друга

нас убивают за то

что мы их разоружаем

* * *

у парня напротив

косуха две цепи на штанах

шапка Деда мороза

цепи на штанах мне напомнили

между этих цепей выглядывает карман

есть джинсы-инженеры, скинни и трубы

а это — менструальные штаны

м.ш. — особый вид джинс

на каждой коленке сбоку — карман

они предназначены только для одного:

если ты пойдёшь работать в обувной

магазин

и прекратишь колоть тестостерон

ненадолго

то в правом кармане м.ш. у тебя будут

тампоны

а в левом пластиковые пакетики для

использованных

каждое средство гигиены мигрирует

справа налево

и живёт в мусорном карманчике

до станции метро оболонь

всё своё на себе над коленками

м.ш. особый вид камуфляжа

чтобы никто из уборщиц мужского туалета

не разгадал твой секрет

* * *

что у нас общего/осталось

когда встречаю фотографию третьего рейха

шлю её тебе

когда про Братиславу или бдсм то женьке

когда про тебя то вспоминаю как вы трахались с машей

когда гадаю маше думаю что это о тебе

порой захожу на страницу лёшки

всё хочется написать ему гомофобу

с кем он спал получается

иногда к другому лёшке

но ничего не пишу

хотя мы все его знаем

в нашем городе было (есть?) место

где разного диаметра трубы

составляют узорную стену

мы все знаем где это находится

* * *

нам солгали про возраст в школе

за десять лет

эти цифры живут на иных временных

этажах

передвинь диван так чтоб увидеть

рассвет

и займись тем что начал в одиннадцать

и до тринадцати

лет

а потом ложись спать — тебе пледом дневной

свет

и когда вновь откроешь глаза

будет только семнадцать

часов

твои тени машин ещё не ползут на 

потолок

ну и ты то есть я повторю эти восемь

слогов

говорю себе я начну всё писать

с нуля

ну, а старое выброшу мне только двадцать

семь

если б раньше я бы побольше читал

вавилон

если б встретил тебя на весеннем перроне

метро

но моя поппи брайт уже поменяла

пол

но моя нелинейность уже настучала

в висок

* * *

мама я так никого не найду

они все носят кепки boy и obey

подворачивают джинсы

ходят в этих уёбищных кроссовках new balance

с уёбищными сумками через плечо

слушают тыц-тыц и называют это

электронная музыка

я тоже слушал электронную музыку

эмбиент дарк вейв дарк электро

а это просто тыц-тыц мама

мама я искал в интернете

как называется стиль

стритвир хипстота хайп я не знаю

оно всё и без названия

я не знаю названия даже не знаю

как назвать всех тех кто мне

не подходит мама

мама в Англии живёт мальчик Бенджамин

у него дреды гриндр и рваные штаны

он их никогда не стирал

у него не айфон мама представь

и он любит красить ногти как я

мы гуляли вместе по амстердаму

мама я готов отдаться ему и завязать его дреды

вокруг своей шеи

и больше никогда не видеть

этих уёбков из киевского метро

* * *

приют 300 метров направо

в холле камин стенгазеты о ненасилии

сперматозоиды шприцов и бутылок

атакуют яйцеклетку ребёнка

на лбу написано данилов дима

бутылки тоже подписаны именами детей

одноглазый коричневый заяц —

эрзац плюшевого медведя

что-то среднее между психушкой

аэропортом и рентгеном —

нельзя останавливаться

они угощают нас чаем

смотрят на меня и хихикают

от слов секс

(его можно произнести только если разрешит воспитатель)

и лгбт

потом она открывает рот

такая типичная тётка с серыми волосами

координаторка бесплатной правовой помощи

и выплёвывает что-то о виктимном поведении

короткой юбке и желании быть изнасилованной

о муже и сыне на которых нельзя положиться

если они не идут воевать

мысленно посылаю её на хуй

мальчик в красной шапке

необыкновенно красивый

такой что не знаешь — быть старшим

или отдаться

рисующий в блокноте лица

(кажется можно отдаться, будучи старшим)

посылает её на хуй

вместе со мной

* * *

что написать в своём объявлении что

если притянешь меня за ремень к себе и расстегнешь то можешь сильно удивиться

над моей головой киты пробили потолок

ночью хлынула вода

и наполнила комнату

я могу плавать в ней

я могу плавать уже три года

и до этого мог, но раньше

за это небольшая плата

я просто ничего не чувствую

ни боли ни холода после скальпеля

я ничего не чувствую

раз два три по стенам стекает вода

раз два три притяни меня за ремень

выеби в трёх скоростных поездах

и никогда не

Илья Данишевский

* * *

только разглядывая тебя — даже если не вижу —

вспоминаю чёткость своей некрасоты и размытость ландшафта —

строение переносицы отражение света от внедрённого под кожу металла —

неловкость моего строения и деликатность отстранённого наслаждения —

как громоотвод — снова напоминающий о шерстяных клубах изъянов

которые можно прятать даже от отражения или на фото

или в воспоминаниях

врожденная слабость кости склеенной по устаревшему образцу в случайном загибе матки хаотичного сокращения

не избегая зеркал и холодной поверхности стараясь не смотреться в твои очертания

чтобы не только не усугублять, но даже не сталкиваться с телесной памятью

глупости моего шага старой раны на краю локомоции

банальностью которой любой некрасивый смотрит на слишком дотошную красоту

отказ от хромающего спутника как вояджер который двигается вдоль другой орбиты

пытаясь не задыхаться и держать в руках сломанных вестибулярный аппарат

словно упираясь в твою порядочность или в простое упоминание о более дорогостоя-щих прототипах тел способных раздувать волокна и парусину удовольствия над твоей голо-вой

как туз кубков должен превращаться в двойку затем солнце затем

ободранные ладони о сдвиги тех кто глубоко слушал ветвистый рог духа битцевского парка постмортем сообщающего погибшим в чем их ошибки и как нужно было себя вести чтобы всё закончилось иначе тех товарищей которые узнавали о тебе и зачем-то пытались давать советы пока города растут вокруг их тел они только разглядывают это элементом ин-формации пост в фейсбуке любовь из эклоги нравоучительная притча свинцовых отягощений стеклянные стенки и бездействие

пока они смотрят тени большой истории изменение орбиты на четыре градуса и две минуты чтобы меньше смотреть на тебя меньше тебя не видеть

слышать стрекот механического бездействия слышать как ничего не вышло

пытаясь сомкнуть пенящийся зазор

чёткость некрасоты социальной несложенности и слабого шага

шанкры уплотнения знаний плотная советская застройка

* * *

в (или на) zauberberg богачи читающие шантарам лесбиянки gold star

zaubererbruder не выдерживающий липкого воздуха пьяцца данте

не любящие путешествий и моих объятий строчных букв стримеров

вертикальных прямых и военных мальчиков ебущих лезвия

и hermes перетягивает ночные раны глубиной в два проёба

впервые открывающий собственную кость и кончающий в свою рану

сантиметры ветра могли бы не приближать детства могли бы черной материей спря-танные слова как если бы война закончилась сегодня или закончилась завтра они могли бы закончить ее для себя вслед за полетом ядра

чтобы опять к богачам с шантарамом и застольным беседам медиум велл

снова разговаривать словами с мечтающими об астрах кампо деи фьори

прятать запястья от гладко выбритых поэтов с влажным краем

от поэтов которые сражаются словами с капитализмом или показать им

золотое сечение своих капилляров остывший край похожий на черную материю

матерчатого ожидания сочувствия заграничного паспорта и советов дышать

через нос воздухом австрии фландрии марокко и читать делёза

если бы эта внутренняя война могла заканчиваться с наступлением сочувствия

или прояснения вины или снятия побоев или от долгой любви

трахаясь только так чтобы всегда наблюдать затылок ожидая сопротивления

ищущие будду среди бугров плоти подражающие целану в северном бутово

взывая к духу энн секстон не зная английского сострадание липкое как чувство вины или как обязательство сочувствовать или писать стихи как горенко чтобы героиновый извар утолял поэтов грядущего

и чтобы они съели солнце

и чтобы оно вытекло сквозь перевязанные hermes’ом рёбра

* * *

первое [июль] желание как идиосинкратическое открытых и реоткрытых дверей настежь бу-мажных тромбов

невиральность этих сигналов окольцованного ожидания и конечно неровности твоего имени

неприлежность обещания и невовремя всегда с пояснениями уважительных причин и с избыточным

ощущением интервалов между словами

и похожие на воронку бежевых волокон сцеживания и лохмотья

в нарратив оттачивающий как бы стесняющийся называть собственные имена

неразборчивость тематического накала и отсутствующие поводыри 

в попытках проговорить маленькое а

и маленькое, а нет и так далее и потом и потом и нет

твое существование небрежная нерешительность в зоне имён которые проговариваются за упокой

там где спрятанный пеплом ты веришь в детей совершающих революцию

в густозаселённый поток ничем не склеенных друг с другом слов

зарешёченные высотки в густых проводах выкорчёвывающие из себя детей

которые [не] могли совершить революцию

конечно не [не] могли

возвращения из небытия карманных лимфом и простатита как наказания за привилегии

того различия которое смыкается в речевом повороте к желанию сжигать флаги

в той сложности двойных сплошных что глушат твои согласные и объясняют картавость детской травмой

конечно нет

необременительный обмен жидкостями под мдма в земле окровавленного острова

где по твоим словам начнется водораздел и бедные вскроют живодёрское горло

в Жеводане т.е. конечно нет

твоя речь как бы не заготовлена или распадается от нашего напряженного старания говорить подлинно

воспаляя маленькую, а усилием и нехваткой временного потока и попыткой вернуть назад

обещания которые и которые нет

точнее — которые, конечно, нет

или даже не точнее, а приблизительно суженные до мутного стекла твоих представлений

без увеличения резкости когда ты снимаешь очки чтобы смотреть на свет

или не различать меня

никакой спонтанности в круговом движении от места встречи к точке равноудалённой от всех других

когда я говорю тебе что чуда не будет и ты точно такой же как все

равноудалённый от всех других и нет, а теперь серьезно да и вот так никакие блядь дети не сделают революцию

и планируешь ли ты иметь детей в равноудалённом будущем

чтобы им было нечем дышать от спекулятивного реализма

разглядывая раны на твоих щиколотках причинённые невнимательным следованием траектории

я думаю о падающем зрении непрактичности даже непричёсанности твоего имени

и главное о картавом потоке твоих всегда удаленных от поиска слов

конечно, нет, ты никогда не сможешь проговорить

привет-привет, Сирия

протокольные слова прости-прости (даже с ощущением вины)

протяжённость удаленного от центра прибежища представлений

инакомыслия как заточения

четырнадцать *в периоде* мыслей вместо ясности

и вместо снов

* * *

то есть ты должен писать про положение мира и себя в нём

про рыбачащих которых мертвые тащат на дно неуплаченные кредиты обязательства

про созвездие большой собаки млечным путем укладывая историю ей под хвост без смазки паслёновое мутное сияние наркотического приступа лирики

пытаться угадать имена отправляющих снаряд в поисках боинга и тех кто отдает при-казы путаться в своих раскладах таких сильных чувств что легче высекать искры сквозь вы-бритые виски чем откладывать выстрел в оправдании за смежные темы дома прирастающие к бульвару баррикадной и баррикадам отсоединяющим человечество то есть придумывать истории чтобы цементировать нацию

паслёновые млечный рассвет над Багдад наш над Багдад ваш кем бы он ни был вдали от меня

роняющий серебряное благословение королю в алюминиевой диадеме печали цинко-вая мать пеленающая жидким железом новорожденного в обломках соприкосновений сибир-ской трансмагистрали биомолекулярная кухня и сырая оленина вызывающая твою тошноту от обезображенной покровки в сторону темных околоплодных вод митохондриальной евы которая должна будет восстановить справедливость когда-нибудь для чего-нибудь

одно из нарушенных (в благих целях) обещаний

то есть рассказывать об отмерших тканях на локтевом сгибе сироты и могучем муж-чине сгибающемся от энуреза посреди алеппо

в таком завихрении нелепого серого песка, в такой дали от дома, что тебе ничего не останется, кроме как кутаться в пушистые предающие кошачьи тела, пытаться спрятаться от нищеты в противоречивой фантазии о волнообразном взрыве, смывающем твою материю с широкой бедренной кости, скручивающем твой пепел с пеплом спящих рядом животных, и радиоактивный привет от друзей что спешат на помощь

рассказывать свою историю с такой серьезностью, как про изнасилованную дочь французского мясника раздувая дешевую короткометражку в полный метр засовывая камеру в ее резиновое влагалище и записывая как в нее вводят войска, — может быть их зыбкие не-безразличные очертания могли бы ввести войска в твою квартиру, чтобы пообещать иное развитие этой истории — или всё же не менее зыбкий взрыв —--- может быть кто-то из них отыскал бы твои зыбкие очертания в пушистом перистом пепле

энурез излеченный волшебным серебром

или о паслёновой поросли фурункулов вдоль позвоночника о которой не принято го-ворить и стеснении за не слишком респектабельные размеры или обручальное кольцо из вос-ка с застывшими внутри лобковыми вшами великих возлюбленных — чьи слова никогда не долетали россии, не достигали твоего окна и не спешили к тебе на помощь — такие же дале-кие от тебя как багдад очертания друзей и даже возможность взрыва

* * *

аперитив патрициев жидкокристаллических ножниц

круги на крови make кириллица great again and make моногамия broken

и ты отсосал у него дважды и сказал что тебе понравилось и жеоды над водонапорной башней были окружены синеватым заревом облаков

и вода собирающаяся у ног ласковый подводный пес растворяющий астму в блендере вздыбленных легких перистая шерсть промежности разверзающей покатый край обглоданного члена к голым мускулам узла

вылизанного прибрежной временной водой кажется гладкой поверхностью внутренностей смартфона или костью отполированной движением на высокотехнологичном конвейере — этический труд — сперма стекающая по воронке в поисках места для публикации

белый глиняный череп из искусственного воспоминания вырезанные лимфоузлы со-чатся оптоволокном и вечерний сон как олень выкалывает себе глаза собственными рогами

утреннее недержание информации ключевого оповещения «если ты не сосешь пипи-сяндры в гей-клубах, а если ты сосешь по вечерам пиписяндры, то ты», лежащее синим фла-гом националиста вдоль костлявого соцветия ребер свернутых в солнцеворот свернутых против течения свернутых сильной рукой мужчины в поисках насилия свернутых в сторону проникновения информационного шума в подкожный карман и 

черный бутон вышитый на лацкане принадлежности к мертвому дому семейство ожи-дающее зиму и готовящее ножи для снега и влажный собачий драп вытирающий слюни па-ломника идущего от одного собачьего трупа к другому в поисках дома скользя от люминес-цирующей ткани убитого к — другой — не менее убитой — к другому — не менее убитому — двигаясь вдоль сияния бензолового умирания в последнем выдохе крупного друга которому не менее крупный мужчина сворачивает шею

чтобы избавиться от злости

как поллюция жидкое серебро может свиваться по утрам в ключ от чужой сердечной камеры в лезвие наказание для большой шеи с тугой жилой и вражеским дыханием за грани-цей гомотопической плоти

разрезающий от правого берега к горизонту то есть от копчика к просящему виселицы загривку и снимая пласты нейронных образований и пропущенных сообщений в сцеживании липкого сочувствия

в поисках неотмываемой взаимности

такой прочной

как рейнское золото

тихое движение инфекции снизу доверху

если вскрыть двигатель в поисках антитела в задней правой ноге то вирус ликантро-пии может подняться из глубины бутылки и заполнить твое горло войлочным вкусом про-шлогоднего влажного «товарищества»

неистово мастурбируя на красоту собственных убеждений

возлюбив в себе протест против войны над горловкой

думая о собственном горле как источнике двух последних войн

и локации коннекта с его членом который не удовлетворяет тебя, но большее кажется тебе непосильным

предпочитающий мертвую собаку всему что способно вытекать сквозь пальцы

* * *

променад под бирюзовым приближением рагнарёка в исполнении духа вагнера

нашего движения в исполнении мысли вальзера о подростках смотрящих на свиваю-щих гнездо в мертвом пористом нарыве плотины

тихо сообщая дыхание твоего друга тихо развинчивая это дыхание тихая мертвая на-хтигаль в лоукостерах и размывающих внимание лонгридах и еще нахтигаль и потом когда дыхание превращается в сплетни и последние колыбельные песни становятся повествовани-ем кто кому сколько раз сантиметры в растекающиеся щели и сперма в замочной скважине

под ветхозаветным туманом — в отточии/очерчивании — в ноу-боди-лендс отсчитывая фрикции как терции отсчитывая границы и гадая на будущее потроха птиц быстро расте-кающиеся под солнцем и текущие по волнам корабли

чьи имена бесконечно прочитаны наизусть наводнением

на четках слюной тутового червя сандала с осколками бирюзового глаза

дисплея с пиздежом не звон колокола, а репетиция

гелибтен аршлёхер

унд варум зельбстцерштёрунг швестер

=

детская синева наблюдения

новорожденные сирены из черной маслянистой икры