Фреди Перлман — источник вдохновение для перспектив антицивилизации в современном анархизме, теоретик, рисующий траекторию развития западной цивилизации, яростно отказывающийся от любых идеологических идентичностей, кроме идентичности виолончелиста. '«Против его истории, против Левиафана.»' — magnum opus Перлмана, ставший главной книгой анархо-примитивизма. Автор сгущает краски и наполняет сцену светом, описывая многоуровневые линии сопротивления цивилизации со времен ее основание в Плодородном полумесяце, а также картографирует местность пустыни повседневной жизни, образовавшийся в результате технологического прогресса. Данный текст попытка сэмплирования предцивилизационного состояния до выделения Левиафана человеческими сообществами.

Мы здесь как на темнеющей равнине, Несемся со спутанными тревогами борьбы и бегства Где армии невежд гремят в ночи. (Мэтью Арнольд)

Здесь нельзя ни стоять, ни лгать, ни сидеть В горах нет даже тишины, Но сухой, чистый гром без дождя… (Т.Э. Элиот)

Темная равнина здесь. Это пустынная земля: Англия, Америка, Россия, Китай, Израиль, Франция…

И мы здесь, как жертвы, или как зрители, или как лица, виновные в пытках, массовых убийствах, отравлениях, манипуляциях, грабежах.

Hic Rhodus! (здесь Родос!) Это место, где можно прыгать, место для танцев! Это пустыня! Было ли оно когда-нибудь другим? Это дикость! Вы называете это свободой? Это варварство! Здесь борьба за выживание. Разве мы не всегда знали это? Разве это не секрет? Разве это не была большая публичная тайна?

Это остается тайной. Это общеизвестно, но не общепризнанно. Публичная пустыня, где-то в другом месте, варварство за границей, дикость на лице другого. Сухой, чистый гром без дождя, путаные тревоги борьбы и бегства, проецируются наружу, в великое неизвестное, через моря и над горами. Мы на стороне ангелов.

Фигура с львиным телом и головой мужчины, Взгляд пустой и безжалостный, как солнце, Двигает своими вялыми бедрами… (Уильям Батлер Йейтс)

… двигает своими вялыми бедрами против проецируемой дикой местности, против отраженного варварства, против дикого лица, которое смотрит из пруда. Его движение, опустошило пруд, уничтожило его берега, оставив засушливый кратер там, где была жизнь.

В чудесно проницательной книге под названием «За пределами географии», которая также выходит за рамки истории, технологии и цивилизации, Фредерик У. Тернер (не путать с Фридрихом Джексоном Тернером, переселенцем, адвокатом) рисует занавес и наводняет сцену светом.

Другие опустили занавес до Тернера; это те, кто сделал тайну публичной: Тойнби, Дриннон, Дженнингс, Каматт, Дебор, Зерзан в числе современников, чьи огни я позаимствовал; Мелвилл, Торо, Блейк, Руссо, Монтень, Лас-Касас в числе предшественников; Лао-цзы в давние времена, которые еще письменная память способна охватить.

Тернер заимствует огни человеческих сообществ за пределами цивилизации, чтобы видеть за пределами географии. Он смотрит глазами обездоленных этого когда-то прекрасного мира, который покоиться на спине черепахи, это двойной континент, пруды которого опустели, чьи берега были арендованы, леса которого стали засушливыми кратерами с того дня, когда его назвали Америкой.

… огромное изображение Spiritus Mundi (Мировой Души) смущает мой взгляд…

Сосредоточив внимание на изображении, Йейтс спросил:

И что за грубый зверь дождался часа,
И в Вифлеем ползет, чтобы родиться там?
Видение так же понятно для Тернера, как и для Йейтса:
Вновь тьма нисходит; но теперь я знаю,
Каким кошмарным скрипом колыбели
Разбужен мертвый сон тысячелетий.

Старые пророки возвратились, чтобы поделиться своими видениями со своими общинами, так же, как женщины делились своей кукурузой и мужчины своей охотничьей добычей.

Но сообщества нет. Сама память о сообществе — это туманный образ из Spiritus Mundi.

Провидец теперь изливает свое видение на листы бумаги, на берегах засушливых кратеров, где вооруженные хулиганы стоят на страже и требуют пароль, «Положительных доказательств». Никакое видение не может пройти мимо их ворот. Единственная песня, которая проходит, — это песня, сухая и трупная, как окаменелости в песках.

Тернер, сам стражник, профессор, имеет смелость Бартоломе де Лас Касаса. Он штурмует ворота, отказывается дать пароль, и он поет, он говорит, он почти танцует.

Доспехи снимаются. Даже если они носятся не просто, как одежда или маска, даже если они приклеены к лицу и телу, даже если кожа и плоть должны быть содраны вместе с ними, доспехи снимаются.

В последнее время многие штурмуют ворота. Только недавно воспели, что сеть заводов и шахт была архипелагом ГУЛАГ, и все рабочие были зэками (а именно, призывниками, заключенными, членами рабочей бригады). Другие воспели, что нацисты проиграли войну, но их новый порядок нет. Рантеры (протестантская секта, придерживалась пантеистических взглядов, действовала в 16-17 веке в Англии) теперь легион. Это дождь? Это сумерки нового рассвета? Или это сумерки, в которых, только сова Минервы может видеть, потому что днем все соответствует обычаю?

* * *

Тернер, Тойнби и другие сосредоточены на звере, который разрушает единственный известный дом живых существ.

Тернер подписывает свою книгу «Западный Дух против Дикой Местности». Под западным духом он подразумевает мироощущение или состояние, душу или дух западной цивилизации, известные в наши дни как цивилизация.

Тернер определяет дикую местность так же, как ее определяет западный дух, за исключением того, что термин является положительным для Тернера и отрицательным для Западного Духа: Дикая Местность охватывает всю природу и все человеческие сообщества за пределами цивилизации.

В «Постижении истории» Арнольд Тойнби выразил энтузиазм по поводу истории и цивилизации. Увидев подъем и падение Нацистского Третьего Рейха и все утонченности, которые он принес со своим существованием, Тойнби потерял энтузиазм. Он выразил эту потерю в книге под названием «Человечество и Мать-Земля». Видение в этой книге — родство с Тернером: Человечество разрывает Мать-Землю на куски.

Термин Тойнби «Человечество» охватывает дух Запада, а также человеческие сообщества за пределами цивилизации, а его Мать-Земля охватывает всю жизнь.

Я возьму термин Тойнби «Мать-Земля». Она первый герой. Она жива, она сама жизнь. Она оплодотворяет и рождает все, что растет. Многие называют ее Природой. Христиане называют ее дикой местностью. Другое имя Тойнби для нее — биосфера. Она — суша, вода и земля, окружающие нашу планету. Она единственная среда обитания живых существ. Тойнби описывает ее как тонкую, нежную кожу, не выше, чем самолеты могут летать и не ниже, чем могут быть выкопаны шахты. Известняк, уголь и нефть являются частью ее субстанции, это материя, которая когда-то жила. Она избирательно фильтрует излучение солнца, таким образом, чтобы жизнь не сгорела. Тойнби называет ее наростом, ореолом или ржавчиной на поверхности планеты, и он предполагает, что других биосфер не может быть.

Тойнби говорит, что человечество, человеческие существа, другими словами Мы, очень сильны, более могущественные, чем любые другие живые существа, и, наконец, более могущественны, чем Биосфера. Человечество имеет право разрушить тонкую кору и делает это.

Есть много способов говорить о ловушке. Ее можно описать с точки зрения саморегулируемой среды, охотника, пойманного животного. Ее можно даже описать с точки зрения самой ловушки, а именно с объективной, научной, технологической точки зрения.

Существует много точек зрения объяснения разрушения биосферы. С точки зрения одного главного героя, самой Земли, можно сказать, что она совершает самоубийство. Можно сказать, что с двумя главными героями, Человечеством и Матерью Землей, мы убиваем Ее. Те из нас, кто соглашаются с этой точкой зрения и извиваются от стыда, могли бы пожелать, чтобы мы были китами. Но те из нас, кто принимает точку зрения, пойманного в ловушку животного, будут искать третьего главного героя.

Главный герой Тойнби, человечество, слишком размыт. Он охватывает все цивилизации, а также все общины за пределами цивилизации. И все же общины, как показывает сам Тойнби, сосуществовали с другими существами в течение тысяч поколений, не причиняя вреда Биосфере. Они не охотники, а добыча.

Кто же является мародером биосферы? Тернер указывает на западный дух. Это герой, который изо всех сил старается противостоять дикой местности, призывающей к войне Духа против Природы, Души против Тела, Технологии против Биосферы, Цивилизации против Матери-Земли, Бога против всех.

Марксисты указывают на капиталистический способ производства, иногда только на капиталистический класс. Анархисты указывают на государство. Каматт указывает на «Капитал». Новые Рантеры указывают на технологию или цивилизацию, или на то, и другое.

Если главный герой Тойнби, человечество, слишком размыт, многие другие слишком ограничены.

Марксисты видят только пыль в глазах врага. Они заменяют своего злодея героем: антикапиталистическим способом производства, революционным учреждением. Они не видят, что их герой — это та же самая «фигура с львиным телом и головой человека, пустым и безжалостным взглядом, как солнце». Они не видят, что антикапиталистический способ производства хочет только опередить его брата в разрушении биосферы.

Анархисты столь же разнообразны, как и человечество. Есть правительственные и коммерческие анархисты, а также несколько наемных работников. Некоторые анархисты отличаются от марксистов только тем, что они менее информированы. Они вытеснили бы государство сетевыми компьютерными центрами, фабриками и шахтами, координируемыми «самими рабочими» или анархистским союзом. Они не назвали бы этот договор государством. Изменение имени изгнало бы зверя.

Каматт, Новые Рантеры и Тернер относятся к злодеям марксистов и анархистов как к атрибутам главного героя. Каматт дает монстру тело; он называет монстра «Капитал», заимствуя термин у Маркса, но придавая ему новый контент. Он обещает описать происхождение и траекторию движения монстра, но еще не сделал этого. Новые Рантеры заимствовали огни у Л. Мамфорда, Ж. Эллюля и других, но, насколько мне известно, не прошли дальше, чем Каматте.

Тернер идет дальше. Его цель — описать только дух монстра, но он знает, что тело монстра разрушает тела человеческих сообществ и тело Матери-Земли. Он много говорит о происхождении и траектории движения монстра, и он часто говорит о его доспехах. Назвать монстра или описать его тело — это уже выходит за рамки его цели.

Моя цель — говорить о теле зверя. Ибо у него есть тело, чудовищное тело, тело, которое стало более мощным, чем биосфера. Это может быть тело без признаков жизни. Это может быть мертвая вещь, огромный труп. Он может перемещать свои вялые бедра только тогда, когда в нем обитают живые существа. Тем не менее, его тело — это то, что разрушает.

Если Биосфера — это всплеск на поверхности планеты, зверь, разрушающий ее, также является разрастанием. Мародер Земли — это ржавчина или ореол на поверхности человеческого сообщества. Он не выделяется из организма каждой общиной, Человечеством. Тойнби обвиняет крошечное меньшинство, некоторых общин. Возможно, трупный зверь был выделен только одной общиной среди несчетного числа.

* * *

Трупный зверь, выделенный человеческим сообществом, не старше двух или трех сотен поколений. Прежде чем обратиться к нему, я взгляну на человеческие сообщества, потому что они намного старше — это тысячи поколений.

Нам говорят, что даже человеческие сообщества молоды, что существовал век, когда все было водой, пока ондатра не нырнула к морскому дну и не принесла землю на спину черепахи. Так нам сказали.

Предположительно, первые ходоки, которые воспользовались усилиями ондатры, были великанами или богами, которых в наши дни называют динозаврами.

Современные грабители могил выкапывают кости этого божества и показывают их в стеклянных контейнерах положительных доказательств. Грабители могил используют эти костные доводы, чтобы издеваться над всеми историями, кроме их собственных, в человеческой памяти. Но истории грабителей могил более скучны, чем множество других историй, и их доводы костей проливают свет только на самих грабителей могил.

Истории столь же разнообразны, как и их рассказчики. Во многих рассказах, память стремиться достичь того возраста, когда она была заложена в бабушке, которая знала пловцов, гусениц и ходоков, как своих родственников, потому что она ходила на задних ногах не чаще, чем они.

В одном древнем рассказе первая бабушка упала на землю из ямы в небе.

В современном отчете она была рыбой с мордой, которая, игриво практикуясь, упражнялась в дыхании, придерживая свою морду над водой, выживши благодаря этому трюку, когда ее пруд высох.

В другой древней истории биосфера проглотила нескольких бабушек до того, как появился ее общий прародитель, и, как ожидается, проглотила правнуков этого прародителя. Тойнби может ошибаться в отношении относительной силы двух главных героев.

Многие рассказы рассказывают о миниатюрных бабушках, карликах; современный отчет называет их тупайи.

Эти карлики обитали на земле, а великаны, динозавры, гуляли в свете дня. Благоразумные древесные землеройки ночью спускались вниз, чтобы пировать насекомыми, не потому, что гиганты были скупыми, но из–за расхождения в размерах. Многие из древесных землероек были удовлетворены этой договоренностью, и они остались древесными землеройками. Некоторые, несомненно, небольшое меньшинство, хотели ходить в свете дня.

К счастью для неугомонных, динозавры были среди бабушек, проглоченных Биосферой. Бывшие древесные землеройки могли греться на солнце, танцевать и играть средь бела дня, не опасаясь быть растоптанными. Меньшинства среди них становились неугомонными; некоторые хотели ползать, другие летать. Самодовольное, консервативное большинство, довольное своими способностями, осуществимыми средой обитания, оставалось тем, кем оно было.

* * *

Руководители островов ГУЛАГа говорят нам, что пловцы, ползунки, ходоки и птицы трудились, чтобы есть.

Эти менеджеры слишком быстро транслируют свои новости. Разнообразные существа еще не были уничтожены. Вы, читатель, должны лишь общаться с ними или просто смотреть на них издалека, чтобы увидеть, что их бодрствующие жизни наполнены танцами, играми и пирами. Охота, преследование, выдумывание и прыжки — это не то, что мы называем работой, а то, что мы называем «забава». Единственные существа, которые работают, являются обитателями островов ГУЛАГа, зэками.

Предки зэка трудились меньше, чем владелец корпорации. Они не знали, какой работа бывает. Они жили в состоянии, которое Жан-Жак Руссо назвал «состояние природы». Термин Руссо должен быть возвращен в общее пользование. Он раздражает нервы тех, кто, по словам Р. Ванейгема, носит в своих ртах трупы. Это делает доспехи видимыми. Скажите «состояние природы», и вы увидите, как трупы выходят.

Настаивайте на том, что «свобода» и «состояние природы» являются синонимами и трупы будут пытаться вас укусить. Прирученные, одомашненные, пытаются монополизировать свободу слова; они хотели бы применять ее в своем собственном состоянии. Они применяют слово «дикий» к свободе. Но это еще одна публичная тайна, что ручные, одомашненные, иногда становятся дикими, но никогда не свободными, пока они остаются в своих загонах.

Даже общий словарь держит эту тайну только наполовину скрытой. Он начинается со слов о свободном гражданине! Но потом он говорит: «Свобода: а), не определяемая ничем, кроме ее собственной природы или бытия; б) определяется выбором лица или его желаниями… »

Секрета больше нет. Птицы свободны, пока люди не сажают их в клетку. Сама Биосфера, сама Мать-Земля, свободна, когда она увлажняет себя, когда она растягивается на солнце и позволяет вспыхнуть своей коже с разноцветными волосами, изобилующими гусеницами и птицами. Она не определяется ничем, кроме ее собственной натуры или существа, пока в нее не врезается другая сфера деятельности равная по силе или пока трупный зверь не разрезает ее кожу и не разрывает ее внутренности.

Деревья, рыбы и насекомые свободны по мере их роста от семени до зрелости. Каждый из них реализует свой собственный потенциал, свои желания — пока свобода насекомого не будет ограничена птицей. Поедаемое насекомое сделало подарок своей свободы свободе птицы. Птица, в свою очередь, удобряет семена любимого растения насекомого, усиливая свободу наследников насекомых.

Состояние природы — это сообщество свобод.

Такова была среда первых человеческих сообществ, и такая она оставалась на протяжении тысяч поколений.

Современные антропологи, которые носят ГУЛАГ в своих мозгах, сводят такие человеческие сообщества к действиям, которые более всего похожи на работу, и дают имя «собиратели», людям, которые собирают и иногда хранят свою излюбленную еду. Банковский клерк назвал бы такие сообщества Сберегательными Банками!

Зэки на кофейной плантации в Гватемале являются собирателями, а антрополог — Сберегательным банком. У их свободных предков были более важные дела.

Люди Кунг (племя бушменов) чудесным образом выжили как сообщество свободных людей в наш век истребления. Р.Э. Лики открыл их на пышной африканской лесной родине. Они ничего не культивировали, кроме самих себя. Они сделали себе такими, какими желали быть. Они не определялись ничем, кроме своего собственного существа, ни будильниками, ни долгами и ни заказами начальства. Они пировали, праздновали и играли полный рабочий день, кроме тех случаев, когда спали. Они делились всем со своими сообществами: пищей, опытом, видениями, песнями. Великое личное удовлетворение, глубокая внутренняя радость, пришли из обмена.

(В сегодняшнем мире волки по-прежнему испытывают радости, которые приходят от обмена. Может быть, поэтому правительства платят вознаграждения убийцам волков.)

С. Даймонд открыл других свободных людей, которые выжили в наш век, тоже в Африке. Он мог видеть, что они не работали, но он не мог заставить себя сказать это по-английски. Вместо этого он сказал, что не проводит различия между работой и игрой. Подразумевает ли Даймонд, что деятельность свободных людей можно рассматривать как работу в один момент, как игру другой, в зависимости от того, как чувствует себя антрополог? Имеет ли он в виду, что они не знали, работают ли они или не работают? Имеет ли он в виду нас: вас и меня, бронированных современников Даймонда, не способных отличить свою работу от их игры?

Если бы Кунг посетил наши офисы и фабрики, они могли бы подумать, что мы играем. Зачем еще нам там быть?

Я думаю, что Даймонд хотел сказать что-то более основательное. Специалист хронометража рабочих движений с секундомером (анализ движений кисти рук рабочего при работе), наблюдающий за медведем возле ягодного участка, не знает, когда ударять его часы. Медведь начинает работать, когда он подходит к ягодному пласту, когда он выбирает ягоду или, когда он открывает челюсти? Если специалист имеет половину мозга, он может сказать, что медведь не делает различий между работой и игрой. Если у специалиста есть воображение, он может сказать, что медведь испытывает радость с момента, когда ягоды становятся темно-красными, и что ни одно действие медведя не является работой.

Лики и другие предполагают, что общие прародители людей, наши ранние бабушки, произошли из пышных африканских лесов, где-то рядом с родиной Кунг. Консервативное большинство, глубоко удовлетворенное неизменной щедростью природы, счастливое своими достижениями, в мире с самим собою и с миром, не имело причин покинуть свой дом. Они остались.

Беспокойное меньшинство блуждало. Возможно, они следовали за своими мечтами. Возможно, их любимый пруд высох. Возможно, их любимые животные блуждали. Эти люди очень любили животных; они знали животных как двоюродных братьев.

Говорят, что скитальцы шли к каждому лесу, равнине и берегу Евразии. Они гуляли или плавали почти на каждом острове. Они прошли через сухопутный мост у северной ледяной земли до самой южной оконечности двойного континента, который будет называться Америкой.

Странники шли в горячие земли и холодные, в земли с большим количеством осадков и в земли с засухой. Возможно, из–за чувственной ностальгии по теплу, которое они оставили. Если это так, присутствие их любимых животных, их кузенов, компенсировало их потерю. Мы все еще можем видеть дань уважения, которое некоторые из них оказали этим животным на пещерных стенах Альтамира, на горной породе в Абриго-дель-Соль в долине Амазонки.

Некоторые из женщин учились у птиц и ветров, чтобы сеять семена. Некоторые из мужчин учились у волков и орлов, чтобы охотиться.

Но никто из них никогда не работал. И все это знают. Бронированные христиане, которые позже «открыли» эти общины, знали, что эти люди не работали, и это знание раздражало христианские нервы, оно терзало, оно заставило трупов выглянуть. Христиане говорили о женщинах, которые исполняли «грязные танцы» на своих полях, а не занимались делами; они сказали, что охотники делали много дьявольских «фокусов», прежде чем отпустить тетиву.

Эти христиане, ранние специалисты хронометража рабочих движений, не могли сказать, когда игра заканчивалась, и началась работа. Давно привыкшие к домашнему труду зеки, христиане были отвергнуты зловещим и дьявольским язычником, который сделал вид, что Проклятие Труда не упало на его. Христиане быстро покончили с «hocus pocus» и танцами, и увидели, что никто не может отличить работу от игры.

Наши предки — я позаимствую термин Тернера и назову их «Бесы» — имели более важные дела, чем борьба за выживание. Они любили природу, и природа отвечала взаимностью. Где бы они ни находились, они находили богатство, как показывает Маршалл Салинс в своей “Экономике Каменного Века”. Пьер Кластр в “Обществе против государства” настаивает на том, что борьба за существование не проходит верификацию среди Бесов; она проходит верификацию среди обездоленных в ямах и на полях прогрессивной индустриализации. Лесли Уайт, после тщательного обзора отчетов из далеких мест и эпох, взглядом на «примитивную культуру в целом», приходит к выводу, что «у них есть достаточно всего для богатой жизни, редкостной среди «цивилизованных». Я бы не стал использовать слово «примитив» для обозначения людей с роскошной жизнью. Я бы использовал слово «примитив» для обозначения себя и моих современников, с нашей прогрессивной нищетой жизни.

* * *

Основная причина нашей бедности состоит в том, что богатство жизни Бесов едва доступно для нас, даже для тех из нас, кто не приковал свое воображение.

Наши профессора говорят о фруктах и орехах, шкурах животных и мясе. Они указывают на наши супермаркеты, полные фруктов и орехов. У нас есть изобилие, о котором наши предки не мечтали, Q.E.D (что и требовалось доказать). Это, в конце концов, реальные вещи, вещи, которые имеют значение. И если мы хотим больше, чем фрукты и орехи, мы можем пойти в театр и посмотреть пьесы; мы можем даже разложиться перед телевизором и потреблять все мировое зрелище. Аллилуйя! Что еще нам нужно?

Благодаря нашим профессорам мы едва ли имеем доступ к нашим опасным, демоническим, одержимым предкам, которые думали, что фрукты и орехи — это не реальные вещи, а пустяки, которые отказались от видений, мифов и церемоний. Благодаря нашим профессорам, мы теперь знаем, что видения — это личные заблуждения, мифы — сказки, а церемонии — игра, которую мы можем увидеть в кино в любое время.

Мы также много знаем о Владении. Владение — это собственность. У нас есть дома и гаражи, автомобили и стереооборудование, и мы постоянно работаем, чтобы обладать большим; нет предела тому, чем мы хотим обладать. Конечно, нужно сказать, что обладание — наша главная цель, а не их.

Редкий профессор, который, как и Мирча Элиаде, освобождается от бронированного виденья, чтобы видеть сквозь железный занавес инверсии и фальсификации. И даже Элиаде видит туман, требуя найти аналогию и пережитки в нашем мире, нужда, в которых отделяет нас от другого берега, отдаляющегося в течение трехсот поколений. И все, что было разобрано с другого берега, уже не является следом их деятельности, а отходами нашей — это дерьмо.

Низведенные до пустых слайдов в школе, мы не можем знать, что значит вырастить наследников для тысяч поколений виденья, понимания и опыта.

Мы не можем знать, как научиться слышать рост растения, и ощущать его.

Мы не можем знать, как это почувствовать семя в утробе матери и научиться ощущать семя в утробе матери, чувствовать, как чувствует Земля, и, наконец, отказаться от себя и позволить Земле обладать собой, стать Землей, стать первой матерью всей жизни. Мы действительно бедны. Тысячи поколений виденья, понимания и опыта были стерты.

Вместо того, чтобы отказаться от себя, вместо того, чтобы наслаждаться тем, что мало извлекаемо благодаря нашим способностям, мы определяем и классифицируем.

Мы говорим о Матриархате. Это дешевая замена опыта. Это сделка, и мы всегда находимся в поиске сделок. Как только название оказывается на двери, дверь может быть закрыта. И мы хотим, чтобы двери оставались закрытыми.

Название Матриархат находится на пороге века, когда женщины знали себя и были известны людям, как прорицательницы, как создательницы жизни, как воплощения первого существа, как первые существа. Знать название двери — ничего не знать. Знание начинается с другой стороны порога. Даже имя на двери ошибочно. Matri ссылается на мать, но archy происходит из совершенно другого возраста. Archy относится к правительству, к искусственному, а не к естественному порядку, к порядку, в котором Архонт неизменно мужчина. An-archy будет лучшим названием для двери. Греческий префикс «an» означает «без».

На другой стороне порога одержимая мать возвращается к своему телу и продолжает делиться своим опытом с ее родственниками, так же как она делится фруктами и орехами.

Наши языки будут подвешены для фруктов и орехов, но ее сестры, кузены, племянницы и племянники жаждут этого опыта.

Когда мать делится опытом, она также разделяет с тысячами поколений виденья и понимания, мудрость, которая помогла сделать ее опыт настолько значимым, настолько ужасно глубоким. Она не чертит мелом на доске. Она не пишет учебник. Она прыгает. Она поет. Она начинает «злобный танец», «оргию», которая однажды испугала христиан.

Ее кузены и племянницы присоединяются к танцу. Они предались своим песням, своим движениям. Они также позволили себе обладать духом земли. Они тоже испытывают величайшую радость, которую только можно вообразить.

Племянники тоже непринужденны; они тоже обладают, обогащаются. Но когда церемония заканчивается, они чувствуют, что у них меньше шансов, чем у их сестры. Они знают, что они не создатели жизни, не первые существа. В «Камбале» Гюнтер Грасс ярко изображает комплекс неполноценности этих племянников, этих мужчин в состоянии природы. Это жеребцы. Это сексуальные объекты. Это те, кто предпочитает и украшает себя, чтобы сделать себя привлекательными для женщин, точно также, как павлины, утки и другие их двоюродные братья.

Племянники берут в леса фаллоские копья и стрелы, и они возвращаются в деревню с мясом. Но они знают, что мясо, хотя не так общепринято, как фрукты и орехи, по-прежнему пустяк по сравнению с путешествиями их теть одержимых и самоотверженных, поскольку такие путешествия приводят непосредственно к самим источникам Бытия.

Племянники также ищут видения. Они также являются наследниками тысяч поколений наблюдения и мудрости. Их дяди видели. Они знают, что лес — это не то, чем он стал для нас: мясной загон, лесозаготовительная фабрика. Они знают лес как живое существо, которое изобилует живыми существами. Они тоже, как и тетя, отпустили себя, позволили себе обладать духом дерева, места, животного. Если они много и хорошо обучались они даже видят сверху, над лесом. Они стремятся к небу. И в редких случаях дух неба обладает ими. Они летают. Они становятся небом, ощущая все его движения, ощущая все его намерения. Они становятся небом, которое спаривалось с землей и рождало жизнь. Мужчина, который возвращается в свою деревню с такими новостями, очень многим может поделиться, чем-то большим, чем просто мясом.

Какими были эти путешествия! Такие глубокие празднования жизни не имеют аналогов в аналогии с тем, что Тернер называет «узкой, кастрированной, антропоцентрической версией, с которой Западная цивилизация стала неудобно знакома…»

То, как далеко продвинулся прогресс, раскрывается случайным туристом, который внезапно натыкается на провидца. Турист слушает старика, который как-то выскользнул в наш век с другого берега. Турист сидит, ерзая из–за того, что он называет «сеансом», делая фотографии. В конце всего этого турист делает фотографию, которая доказывает, что провидец не летал, даже не поднялся со своего места. И турист уходит, счастливо убежденный, что они, а не он, обманщики и идиоты.

Фотографии показывают, что нас больше всего интересует: поверхности вещей. Они не показывают качеств, духов.

Некоторые из людей, покинувших человеческие сообщества, вспомнили о некоторых качествах. Они вспомнили некоторые из удовольствий обладания — не обладание вещами, а обладание Бытием.

Они вспомнили — но смутно, туманно. Окруженные вещами, они потеряли способность выражать качества. Они знали, что век, который они оставили, был более ценным, чистым и красивым, чем все, что они основали с тех пор. Но их язык стал бедным. Они могли говорить о том, что они потеряли, только сравнивая его с вещами своего мира. Они назвали забытый век Золотым Веком.

* * *

Перевод — визионер Племени Девственной Возможности

Пророк мой — дурак со своими «один, один и один», разве они не Бык и ничто по Книге?