Create post
Jaromír Hladík press

Рэймон Федерман. Тсс... История одного детства. Фрагмент романа (3).

Через месяц в Издательстве Яромира Хладика выйдет роман американского и французского писателя Рэймона Федермана Тсс… История одного детства в переводе Валерия Кислова. Продолжаем серию предпубликаций. На книгу открыт предзаказ на сайте издательства.

В начале войны, когда немцы уже подступили к Парижу, почти все жители столицы и ее предместий сбежали. И мы тоже, мои родители, мои сестры и я. Так мы очутились в Аржантане, в Нормандии.

Да, я участвовал в Исходе. В Великом Исходе в начале войны. О нем говорят нечасто, об этом Исходе. Об этом постыдном для Франции периоде. Странно, что о нем никогда не говорят, об этом переселении, когда французская армия драпала вовсю.

Мои родители, мои сестры и я, мы сначала выехали из Парижа на поезде, затем шли пешком по дорогам Нормандии и, в конце концов, голодные и изнуренные, прибыли в Аржантан, красивый нормандский город с великолепным собором, который был полностью разрушен во время бомбежек.

Ирония судьбы заключалась в том, что когда мы пришли в Аржантан, там нас уже поджидали радостно улыбающиеся фрицы. Да, они вошли туда раньше нас. Ах, какие они были красивые! Я помню, как восхищался их военной формой. Особенно офицерской.

Меня поразили их галифе, фуражки, до блеска начищенные черные сапоги, медали на груди и револьвер в черной кобуре на поясе. А еще черный крест на ленте, повязанной вокруг шеи.

Мне хотелось подойти к ним и посмотреть, действительно ли они живые, настолько они казались персонажами какого-то фильма, но Мама притянула меня к себе и сказала, чтобы я сидел тихо.

Почти все жители Парижа и парижских предместий оказались на дорогах, ведущих в Нормандию или на юг Франции, в машинах, на мотоциклах и на велосипедах. Некоторые толкали детские коляски. Я даже видел людей на самокатах. Но большинство шло пешком и тащило на себе чемоданы.

Мы уехали на поезде с вокзала Монпарнас в сторону Нормандии. А потом шли пешком до Аржантана.

На вокзале была уйма народу. В поезд можно было сесть без билета. Все толкались. Некоторые даже переругивались. Люди садились в первый отправляющийся поезд. Поезд, в который забрались мы, не зная, куда он идет, был так забит, что невозможно было сесть даже на пол. А еще везде чемоданы и тюки. Люди стояли, тесно прижатые друг к другу. Некоторые даже стояли на подножках вагонов во время движения поезда. Вагоны тянул паровоз. Дым заходил в вагоны, потому что двери оставались открытыми. От дыма мы кашляли, и у нас щипало в глазах.

Я не помню, сколько времени ехал поезд, но вдруг он остановился в открытом поле. Кто-то сказал, что путь перегорожен. Никто не знал, что делать. Даже контролеры. Они только сказали, что поезд дальше не пойдет. Некоторые говорили, что поезд сейчас начнут бомбить. Тогда все вылезли и пошли вдоль пути или по тропинкам в разные стороны. Но только не в сторону Парижа, конечно. Пошли даже люди с маленькими детьми. Они несли их на руках или на плечах.

Мы тоже пошли. Мать тащила большой чемодан, забитый нашими вещами. Я помню, что чемодан был черный. Мать обвязала его веревкой, потому что он был немного порван. Отец нес за спиной рюкзак, а в руке свой старый польский чемодан. Он все время кашлял и харкал кровью. Мы, дети, несли свои школьные ранцы, в которые мать запихала нашу одежду.

Так мы долго шли по проселочным дорогам. Время от времени останавливались передохнуть. Тогда мои сестры и я, пользуясь передышкой, собирали ежевику и пили молоко, которое Мама выжимала из вымени какой-нибудь коровы, одной из тех, что стояли и смотрели на нас своими большими глупыми глазами. В полях, вдоль дороги, было много коров. Другие семьи с детьми, которые шли, как и мы, тоже подходили и доили коров. Когда в небе слышался рев самолетов, все бросались в придорожные канавы.

Когда самолеты стреляли по нам, некоторые люди выпрыгивали из канав и как сумасшедшие бежали в разные стороны, кое-кто из них падал замертво.

Там, вдоль одной из нормандских дорог, я впервые увидел мертвых. Настоящих мертвых. Мертвых, так сказать, живьем. Не поддельных мертвых, как в кино. Это меня потрясло, даже если я еще не очень хорошо понимал, что значит быть мертвым. Мать говорила, чтобы я на них не смотрел.

Да, во время Исхода на дорогах Нормандии я видел, как самолеты обстреливали колонны беженцев. Стреляли по нам, вроде бы, не немецкие самолеты, а итальянские. Самолеты Муссолини. Потому что Италия также воевала против Франции.

Слыша рев самолетов, мать быстро толкала нас, моих сестер и меня, в канаву. Прижавшись к матери и закрыв головы руками, мы лежали на дне канавы. А Папа стоял посреди дороги и на идише костерил пролетавшие самолеты. Папа не боялся ничего.

А еще на дорогах Нормандии я видел, как отступавшие французские солдаты, уже без оружия, сталкивали людей на землю, отбирали у них мотоцикл или старый ржавый велосипед, чтобы удирать быстрее.

Этот исход и вправду замяли. А о нем следовало бы рассказать. Рассказать об этом постыдном эпизоде до того, как он исчезнет из истории Франции. Это была великая авантюра. Все эти солдаты и беженцы на дорогах. Сегодня это потешило бы добропорядочных буржуа, спокойно сидящих у себя дома, пока в одном провинциальном городке папенькины сынки громят синагогу. А еще из этого получился бы красочный фильм. Итальянский клоун прыгал бы на дорогах Нормандии и распевал бы «Жизнь прекрасна».

В какой-то момент дорожка, по которой мы шли, вывела на большую дорогу. На километровом столбике было указано: Аржантан 12 километров, и все зашагали быстрее. Кто-то сказал, Двенадцать километров, это недалеко. А мой отец сказал, Не знаю, смогу ли я дойти. Тогда моя мать сказала мне взять у отца его чемодан, а Саре взять его рюкзак. И мы пошли дальше. Но часто останавливались, чтобы отец мог передохнуть. Ему было трудно дышать. Многие нас обгоняли.

В конце концов, мы пришли в Аржантан. Повсюду были немцы. Они направили нас на площадь Республики. Они были очень приветливы с нами. Особенно офицеры.

Не знаю, сколько беженцев собралось на этой площади. Много. Несколько сотен. На помосте стоял немецкий офицер в длинном черном кожаном плаще, который говорил по-французски в микрофон. Я удивился, что немец так хорошо говорит по-французски. Он сказал, что нам нечего бояться. Что нами займутся. Найдут нам жилье. Дадут нам поесть.

И действительно, среди толпы беженцев ходили немецкие солдаты и раздавали хлеб и другие продукты, а еще воду. И даже молоко для родителей с маленькими детьми.

Все было организовано прекрасно. Как будто немцы заранее знали, что все эти люди сюда прибудут.

В какой-то момент офицер на помосте сказал, что сначала поселят многодетные семьи. И сказал, чтобы семьи с тремя и более детьми вышли вперед.

Так мои родители, сестры и я, мы оказались в первом ряду, и два немецких солдата подали нам знак следовать за ними.

Мы пошли за этими солдатами по улицам Аржантана, а любопытные местные жители смотрели на нас из своих окон. Они, наверняка, думали: Вот идиоты, приперлись сюда из Парижа, потому что испугались немцев. А ведь немцы, войдя в Аржантан, — думали смотрящие на нас любопытные местные жители, — были учтивы и любезны. Ничего не разрушили. Ничего не отняли. Ничего не разграбили. Только взяли еду, в которой нуждались. И сразу же установили в городе порядок.

Мы же на этих людей не смотрели. Нам было немного стыдно, что мы беженцы. Я больше смотрел на форму солдат и на их ружья. Мне бы хотелось иметь таких оловянных солдатиков.

Пока мы шли, отец приблизился к ведущим нас двум солдатам и заговорил с ними по-немецки. Не знаю, что он им сказал, но после этого они были очень приветливы с нами. Они поселили нас в маленьком трехэтажном домике и принесли нам еды.

Во время нашего пребывания в Аржантане они часто заходили к нам. И многие другие немецкие солдаты.

Моя мать зашивала им одежду. Штопала. Гладила. И даже стирала. Отец болтал с ними по-немецки. Время от времени ездил на поезде в Париж и покупал разные вещи для немцев, которые к нам приходили. Французские духи. Шелковые чулки. Украшения. Шоколад. Многое из того, что еще можно было найти во Франции, но редко встречалось в Германии с начала войны. Поэтому в Аржантане нам было неплохо. У нас было немного денег, свой домик и еда. Немецкие друзья отца всегда приносили нам еду.

Один из немцев, которые приходили к нам, был Feldwebel. Сержант. Его звали Вилли Форст. Я запомнил его имя. Отец сказал мне, что это интересно, потому что в Германии в то время был знаменитый актер, которого звали точно так же, Вилли Форст. Не знаю, откуда отец это знал, но он знал много чего.

Как я написал в списке сцен, о которых надо рассказать, небольшая компания немцев регулярно приходила к нам вечером выпить пива и поговорить с моим отцом.

Немцы посылали меня за пивом, а на следующий день я относил в кафе пустые бутылки, и за каждую бутылку мне давали один сантим. По вечерам, когда немцы приходили, мой отец шел с ними в отдельную комнату. В нашем доме было много комнат. Впервые в жизни у меня была своя комната. У моих сестер тоже было по комнате. Дом был большой, потому что раньше там находилось общежитие для молодежи, которым с начала войны никто не пользовался. Поэтому места было много, и по вечерам мой отец и немцы болтали в отдельной комнате. Иногда, после того, как я приносил им пиво, отец позволял мне остаться с ними. Тогда я садился в уголок и слушал, как они говорили. Я мало что понимал. Но мне удавалось уловить отдельные слова, которые они часто повторяли. Слово Krieg. Слово schwer. Слово Frau. Слово Kinder. И еще много других. Я просил Папу переводить, и он объяснял. Когда я спрашивал у Папы, о чем он с ними говорил, он отвечал, что спрашивал у них, чем они занимались до войны, есть ли у них дети, и о других подобных вещах. Но главным образом они говорили о политике.

Мы провели почти год в Аржантане. Период моего детства, в котором было меньше всего горестей. Лицей в Аржантане мне нравился. Там было много моих сверстников, таких же беженцев, как и я. Мы неплохо ладили друг с другом. Только аржантанские парни нас не очень любили.

После уроков мы устраивали сражения с аржантанскими парнями, кидаясь каштанами. Я уже говорил об этом в пункте 12 своего списка сцен. Поэтому повторяться незачем. Разве что добавить, что сражаться с ними мне нравилось. А еще в Аржантане я начал набирать вес, потому что там мы ели лучше.

В аржантанском лицее я получил аттестат об окончании среднего образования с отметкой «очень хорошо».

Лучше бы мы остались в Аржантане. Отец ладил с фрицами и крутился на черном рынке. Нам, детям, нравилась школа, в которую мы ходили. В Аржантане у нас не спрашивали, откуда мы и кто мы, поскольку большинство людей были беженцами.

Да, лучше бы мы остались в Аржантане, но правительство Виши издало указ, в котором объявлялось, что все беженцы должны вернуться домой. И нам пришлось вернуться в Монруж, хотя отец мог договориться с немцами, чтобы мы там задержались. Для меня это было, как будто закончились большие каникулы.

Я задумываюсь о том, что случилось бы после окончания войны, если бы мы остались в Аржантане. На нас наверняка донесли бы, как на коллаборационистов. В квартале, где мы жили, люди нас так и называли, потому что к нам часто заходили немцы.

Еще больше они стали нас так называть после того, как фельдфебель Вилли Форст привез нам целый грузовик угля. Дело было зимой. А прибыли мы в Аржантан еще в июне. Так вот зимой было очень холодно. И вдруг большой грузовик немецкой армии вываливает перед нашим домом огромную кучу угля.

Когда грузовик уехал, отцу, мне и даже моим сестрам, пришлось здорово потрудиться, нося в дом ведра с этим углем, пока соседи смотрели на нас из окон и наверняка думали: сволочные коллаборационисты.

Я уверен, что если бы мы остались в Аржантане, то после Освобождения нас бы всех обрили наголо.

Ирония в том, что моих родителей и сестер, возможно, умертвили бы не в концентрационном лагере как евреев, а расстреляли бы в Аржантане как коллаборационистов.

Меня бы тоже, наверное, расстреляли. Но поскольку я все еще здесь, в живых, и рассказываю вам все эти истории о своем детстве, то в эти абстрактные предположения можно не углубляться.

После нашего возвращения в Монруж, мать пришила на всю нашу одежду желтые звезды.

Конец истории об Исходе. Дальше следует депортация. Мои родители и сестры в Освенциме. А я на ферме старика Лози в…

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About