1 декабря умер американский композитор-экспериментатор Элвин Люсье. Публикуем отрывок из его книги Музыка 109, вышедшей в прошлом году в Jaromir Hladik press. Перевод Саши Мороз

В конце 1960-х годов я искал вдохновения за пределами музыки. Я не хотел писать музыку, как все, писать для традиционных музыкальных инструментов. Мне даже не хотелось играть на инструменте, хотя я зарабатывал на жизнь как хоровой дирижер. Я хотел найти свою идею. Вирджил Томсон заявил в одной лекции: «Я требую от композитора оригинальности».

Слушатели его освистали. Им не понравилось, что композитор должен задумываться о том, насколько он оригинален.

Я начал читать «Слушая в темноте» («Listening in the dark») Дональда Гриффина, новаторское исследование эхолокации. Гриффин написал и более популярную книгу на эту тему — «Эхо в жизни людей и животных». Это всестороннее исследование исключительных способностей эхолокации у летучих мышей. Гриффин изучал, как летучие мыши избегают опасностей и охотятся. Он натянул провода поперек лаборатории и наблюдал, что делают летучие мыши, чтобы их не задевать. Летучие мыши весьма искусны в этом деле. Поскольку звуковые волны должны быть меньше, чем объекты, от которых они отражаются, летучие мыши научились испускать серии таких высокочастотных импульсных волн, что люди их не слышат. Низкие звуки имеют большую длину волны; они могут даже завернуть за угол. Высокие звуки, имеющие меньшую длину волны, более направленны. Можно измерить длину волны любого музыкального звука. Вот простая формула:

λ = с/f,

где λ — длина волны, с — скорость звука в воздухе (около 1130 футов в секунду7), f — частота.

Так, у «ля» с частотой в 440 Гц длина волны примерно равна 2,6 фута.

Когда эхо от летящего насекомого достигает летучей мыши, она узнает, на каком расстоянии оно находится, в каком направлении и с какой скоростью движется. Книга Гриффина дала мне много идей.

Я стал думать о звуках как о коротких и длинных волнах, а не о высоких и низких тонах или нотах, расположенных во времени слева направо на странице. Я был по-настоящему впечатлен этими существами, которые так изощренно применяют звук для выживания.

Как-то вечером по телевизору шла интересная передача. Молодой человек научился использовать эхолокацию, чтобы передвигаться, не натыкаясь на предметы. Он щелкает языком по нёбу. Это было поразительно. Он мог назвать вам каждый встречный объект. Возможно, впервые человеческое существо научилось использовать естественную эхолокацию. Часто бывает так, что вы пытаетесь решить какуюто задачу и постоянно думаете о ней, и решение находится будто бы случайно. Так я повстречал одного человека в Кембридже, Массачусетс, он работал в компании Listening Incorporated. Компания занималась коммуникацией с дельфинами. Они выпустили аппарат под названием «Sondol» (sonar-dolphin), ручной осциллятор импульсных сигналов. Вы знаете, как устроен гидролокатор? Вы посылаете звуковую волну, она отражается от корабля, возвращается обратно и дает вам понять, как далеко находится корабль. Радар устроен точно так же, но задействует радиоволны. Я одолжил опытный образец «Sondol» и включил его. Я установил необходимую частоту пульса — единственный параметр, который можно менять, — и тут же услышал эхо окружающих предметов. Это было очень красиво! Когда я направил аппарат на стену, я услышал, что звук эха отличается от звука пульсации. Я направил аппарат на оконное стекло — и снова заметил, что эхо отличается от того, которое дает стена. Я представил, как звуки сплющиваются при столкновении с предметами. Если бы у нас был совершенный слух, мы могли бы сказать, как далеко находится каждая стена. Звук движется по воздуху со скоростью 1130 футов в секунду (а под водой в пять раз быстрее), и если он возвращается через секунду, можно заключить, что отражающая поверхность находится на расстоянии примерно 600 футов. Полсекунды туда, полсекунды обратно. Эхо на улице очень красивое; можно услышать листья деревьев. Направляя «Sondol» под разными углами, можно создавать множественное эхо. Они рикошетят по всей комнате. Музыканты просят мои устройства «Sondol» для выступлений, но я не могу им одолжить их; это уникальные приборы, их нельзя ничем заместить, если они потеряются.

Однажды ночью мне приснился яркий сон. (Когда вы глубоко увлечены проектом, он начинает вам сниться.) Я увидел людей — возможно, космонавтов, и, похоже, я был одним из них, — которые исследовали темное пространство в чужеродной среде. Они стреляли из звуковых ружей по темным залам, собирая информацию об этих залах и отсылая ее назад на Землю. Что-то вроде научной фантастики. Я купил у Listening Incorporated четыре аппарата «Sondol» и подумал, что нужно написать перформативную пьесу. Тогда мы часто не знали, как пойдет пьеса, вплоть до дня концерта. В 1968 году меня пригласили в Анн-Арбор, Мичиган, на фестиваль «ONCE», организованный Бобом Эшли и Гордоном Маммой. Я решил представить пьесу, в которой четыре исполнителя играли на аппаратах «Sondol». Как будет проходить исполнение, мне было неясно вплоть до генеральной репетиции. Ни один из моих навыков не мог помочь мне организовать его структуру. Я не мог использовать то, что выучил в школе, потому что все это было связано с нотами, звуковысотами, с метром и ритмом. А эта пьеса состояла из импульсных волн, которые отражались от стен, потолка и пола замкнутых пространств. Концерт состоялся в Michigan Union Ballroom, огромном зале на кампусе Мичиганского университета. Я завязал исполнителям глаза и поставил их по четырем углам комнаты. В качестве пролога к исполнению я прошелся по комнате. Мои ботинки на кожаной подошве издавали резкий скрип. Я открыл занавески на окнах, чтобы зал лучше реверберировал. В качестве препятствий я расставил по залу несколько стульев и растений в горшках. Я надеялся, что исполнители, подходя к растениям и стульям, услышат эхо и смогут избежать столкновения с предметами.

Вместо того чтобы писать партитуру с указаниями, когда и в каких комбинациях вступают исполнители, я просто попросил их двигаться к центру пространства, слушая эхо по мере передвижения. Я дал им задачу ориентироваться вслепую, избегая столкновения с препятствиями, и прийти в заранее определенную точку. Если следовать этой простой задаче, а не стараться реализовать свои представления о музыкальности, все должно было получиться. Когда четыре человека играют одновременно, фактура такая плотная, что никто из них не слышит свое эхо. Исполнителям нужно время от времени переставать играть, чтобы дать друг другу услышать ясную звуковую картину. Так в пьесу встраивается тишина. Я не указывал, когда это должно происходить. Остановки, начала, тишина, плотность и фактура служат задаче ориентации при помощи эхолокации. Исполнение «Vespers» — это своего рода акустический слепок комнаты, ее медленная звуковая фотография. Мы слышим, как звучит комната. Для меня это было таинственно и прекрасно. Меня это по-настоящему взбудоражило.

Я назвал пьесу «Vespers» по двум причинам. Vespers — это одна из семи служб в католической церкви, которая проходит на закате дня или рано вечером. Я не религиозный человек, но подумал, что это своего рода ритуал. «Vespers» также отсылает к названию летучей мыши из семейства Vespertilionidae, распространенной в Северной Америке. Я хотел посвятить пьесу этим храбрым и невероятно одаренным существам, которые так оклеветаны нашей культурой. Летучие мыши прекрасны! Они собирают насекомых крыльями. Они делают так много невероятных вещей.

Однажды мы исполнили «Vespers» в Финляндии. Я купил пятьсот игрушечных сверчков. Знаете, бывают такие металлические игрушечные сверчки, совсем дешевые? Они издают резкие щелкающие звуки. Ближе к концу концерта я раздал этих сверчков людям в зале. Триста человек начали играть на трещотках. Зал просто гудел! Звуковая картина в зале была фантастическая. Зал превратился в инструмент. А потом вышел профессор местной консерватории и достал скрипку. Он начал играть на ней в середине концерта. Вы можете себе представить? Люди вокруг него стали заурядно подпевать или хлопать в банальном ритме. Если уж вы вмешиваетесь в ход моей пьесы, мне хотелось бы, чтобы вы делали это поинтереснее. Я был разочарован. После концерта я шел по улицам Хельсинки и слышал, как люди, которые были на концерте, играют на маленьких трещотках.

В два часа ночи я слышал чудеснейшие звуки щелчков и эха, сопровождающего их. Это было красиво. Кто-то все–таки понял, о чем эта пьеса.