Брак, будучи социальным институтом, является инертным и ригидным образованием, однако отношение к нему в обществе довольно изменчиво. Например, полвека назад брак считался обязательным элементом социального признания, а затем превратился в массовом сознании в род формальности (внешней и чуждой отношениям). Сегодня я бы сказал, что для большинства брак — лишь одна из опций или форм реализации серьезных отношений.

В качестве эпиграфа:

«Удачный брак — это строение, которое нужно каждый раз реконструировать».
— Андре Моруа

Смысл брака и семьи в наши дни размыт нарциссически-эгоистической тенденцией, активно поощряемой психологами. Незаметно произошел перенос многих вопросов в поле личности, а социальное измерение ушло на периферию. Причем, брак намного чаще рассматривается как проект личного удовольствия и комфорта, нежели семья. Еще Ролан Барт заметил, что современность вытесняет не сексуальность, а сентиментальность. Это хорошо заметно в попытках некоторых пар организовать отношения вокруг секса, а не эмоциональной привязанности (неотделимой от зависимости от другого). В новомодных тенденциях (чайлдфри, открытый брак, свингеры и др.) несложно увидеть, что бессознательный акцент желания такой деятельности лежит не в том, что человек хочет получить, а в том, чего он избегает. В конечном счете «серьезные отношения» — это именование такой связи, где возникают дополнительные требования и ответственность, актуализирующие вопросы вины и тревоги. Пресловутое право на удовольствие — ничто иное, как алиби для подобного избегания эмоциональной зависимости, требований другого и социальных претензий.

Собственно, именно в установке, что брак — «личное дело» есть что-то изначально бракованное. Брак — общественное явление, поскольку ориентирован на других и его логика подчиняется нормам и законам социальной сферы. Это хорошо выражено в определении К. Маркса: «никто не принуждается к заключению брака, но всякий должен быть принужден подчиняться законам брака, раз он вступил в брак. Тот, кто заключает брак, не творит брака, не изобретает его, он также мало творит и изобретает брак, как пловец — природу и законы воды и тяжести. Брак поэтому не может подчиняться произволу вступивших в брак, а наоборот, произвол вступившего должен подчиняться сущности брака». Попытка иметь брак «для себя» демонстрирует незаинтересованность в браке, неспособность к нему, выраженную в желании «иметь брак без брака».

Социальное измерение — это то, что нельзя изъять из самой индивидуальной психики. Возьмем для примера гражданский брак: уже само это слово обычно используется неверно — вместо значения «зарегистрированный государством брак без церковного венчания» так называют относительно постоянное совместное проживание. В фантазиях идеологов индивидуализма это более свободные отношения, расширяющие возможности, а в практике психологов и терапевтов — это многочисленные проблемы, которые возникают отнюдь не только из–за юридических моментов. Официальный брак не дает никаких особых преимуществ перед банальным сожительством, кроме одного — он открыто декларирует даже не столько права, сколько определенные отношения (вне зависимости имеют ли они место реально или нет). А это многое меняет, если не всё. Это знание других (с моим знанием об этом знании) серьезно перекраивает сами символические координаты, в которых я оцениваю себя, другого, жизнь в целом. Я уж не говорю о других людях, чья реакция может в миг поменяться на строго противоположную, достаточно им увидеть окольцованный безымянный палец.

Попытка получить счастье «для себя» с помощью брака обречена на провал просто потому, что заключение брака «меняет правила игры». Счастье в браке — это «побочный продукт», не достигаемый прямо (так же как уважение, доверие и др.). Как пишет Жижек, если я сознательно пытаюсь достичь это состояние, то результат смехотворен. Парадокс в том, что хоть эти состояния «так важны для нас, они ускользают от нас, как только мы делаем их непосредственной целью наших действий». А потому «единственный способ достичь их — не сосредотачивать на них нашу деятельность, но стремиться к другим целям и надеяться, что они, эти главные состояния, произойдут «сами собой». Хотя они связаны с нашей деятельностью, воспринимаются они как то, что мы есть, а не как то, что мы делаем». Это очень точное описание моих интуиций: в браке может быть достигнута лишь та или иная степень искренности «бытия вместе», а будет ли она переживаться как счастье — неизвестно.

Таким образом, можно выделить две модели, по которым обычно представляют брак. Первая модель — это модель договорная, где договор прежде всего регулирует отношения собственности, удовольствия и деторождения. Вторая — более сложная, предполагающая, что сам факт брака меняет субъектов и условия, в которых они оценивают реалии. Для удобства назовем ее диалектической, поскольку договорная зиждется на убеждении, что субъект, вступая в контрактные отношения, сам принципиально не меняется. Само собой, как только общество становится лояльным к сексуальной связи вне брака, договорная модель представляет брак необязательной условностью. Излишне настойчивое приписывание браку «формализма», конечно же, вызывает подозрение: что если таким образом вытесняется некий элемент брака, который некоторые попросту не готовы принять?

Несложно догадаться, что современный конфликт двух представлений о браке не такой уж и современный. В философских концепциях, начиная с Нового времени, вопрос о сути брака возникает неизменно. Радикальный пример договорной модели мы встречаем у Канта, который определил брак как «соглашение двух взрослых людей противоположного пола о взаимном пользовании половыми органами друг друга». Противоположную — у Гегеля, но о ней чуть позже.

На этом фоне становится чуть более ясным, почему наряду с попытками модернизировать брак (считая, его чем-то устаревшим), многие продолжают вступать в браки. Возможность такого раскола уже вписана в договорную модель: я (и мои мотивы, потребности) не меняюсь, но меняются обстоятельства. Поэтому возникает своего рода оправдание собственного несовершенного брака, в те моменты, когда он (якобы) не удовлетворяет моим пожеланиям. Словно речь идёт о потребительских свойствах товара, а не обязательствах. При этом романтическая подоплека никуда не исчезает. Несмотря на товарно-рыночный цинизм, молодежь всё так же верит в «семейное счастье», да еще и «по любви». Девушки всё так же мечтают о свадьбах, а парни всё так же предлагают руку и сердце, но при этом ожидаемое счастье чаще всего не наступает.

Объяснения здесь бывают самые разные: от того, что брак — явление противоестественное и человеку по природе свойственно менять партнеров и вплоть до того, что брак — это идеал, который (увы) большая часть простых смертных воплотить в жизнь не могут. Общая беда этих объяснений — слишком много сущностей, которые необходимо принять как очевидные данности (например, что природа человека полигамна, и более того, что эта природа борется и побеждает культуру и т.п.). Я попытаюсь начать с более простого объяснения.

Мой тезис таков: люди всегда стремятся к тому, что проще, и поэтому несовершенный брак встречается гораздо чаще, чем подлинный брачный союз. Иными словами, люди либо не хотят ничего делать, либо просто не знают, что нужно сделать для того, чтобы брак реализовал их смутные чаяния. Договорная модель подбрасывает наивное представление о браке как о каком-то предмете, который или есть, или нет (без каких-либо полутонов). В связи с таким взглядом люди задумываются над вопросом «что делать с браком?» (словно это новый предмет мебели в привычной обстановке), оставляя вне поля зрения более существенный вопрос — «как делать сам брак?». Брак требует «работы» — работы над событиями, отношениями, над собой в конце концов. И речь не о банальностях типа «в браке нельзя расслабляться, надо поддерживать пламя чувств, иначе все пойдет прахом». Как ни странно, но истории про то, как один из партнеров всё время имитирует начало отношений — это тоже бегство от брака. Речь о том, что необходима работа над пониманием «что есть брак?» (что в нем важно, что имеет отношение к нему и что нет), а затем и утверждением этого понимания в повседневности. В этом смысле я склонен рассматривать брак как то, что нуждается в опосредовании, т.е. в «пропускании через себя», в принятии того, что «уже есть». Говоря проще, что считаете действительным браком именно вы — это ваше дело, но раз считаете, то делайте то, что создает эту действительность. Увы, небольшая доля людей готова целиком следовать своим же представлениям и убеждениям (это наблюдение сделал еще Фрейд, буквально с самого начала изучения бессознательного).

По сути, брак — это авантюра. Причем, брак как авантюра должен быть понят именно в двусмысленном звучании слова «авантюра», которое ему добавляет этимология. Брак как авантюра — это не только «рискованное начинание» или даже «сомнительное предприятие», но также происшествие, «то, что должно случиться» (по латыни aventurus — долженствующий прийти).

С одной стороны, брак — это риск, предприятие без гарантий, поскольку никакой «штамп в паспорте» не убережет от сложных жизненных перипетий (в ходе коих люди иногда меняются и серьезно). Однако с другой стороны, брак — это именно то, чему должно еще случиться. Это «должно» означает как важность усилий, так и императивность требования. Вступление в брак есть род морально-этического обязательства: и перед обществом (потому моральное), и перед своим желанием (потому этическое). Захотеть вступить в брак — не каприз, а желание, которое нельзя толковать как чистую случайность. Причем, брак есть изначально требование реализации «подлинного брака», а не его имитации «на людях». И если брачный союз состоялся, то это стало возможным только в результате поступков и решений двух индивидов (не свободных от испытаний и случайностей, царящих в реальном мире). А иных возможностей кроме ретроспекции, чтобы определить успешный брак попросту нет.

В идее брака есть нечто гегельянское по духу: в то время как любая форма отношений мужчины и женщины имеет свой предел, свой тупик, то брак вовсе не является ни реальным, ни иллюзорным разрешением этого тупика. Напротив, брак есть универсализация и формализация самого этого противоречия: приведение противоречия как эксцесса к правилу.

Здесь нужно сделать небольшую оговорку. Я не верю в непреодолимую пропасть в понимании между мужчинами и женщинами, поскольку нет никакой «женской» или «мужской» логик. Мужчины и женщины более схожи, чем они считают, но это схожести формальные. Опираясь на формулы сексуации, предложенные Лаканом, можно сказать, что мужчины и женщины решают разные задачи. Если утрировать, то для мужчины — это понять «что значит быть мужчиной» и стать им (вписать себя во множество других мужчин, ориентируясь на некий прообраз). А для женщины задача будет звучать иначе: понять «что значит быть женщиной для мужчины» и стать ею (желание женщины связано либо с тем, что ищет другой, либо с тем, чего он лишен). Желание женщины, а следовательно и ее речь, никогда не будут совпадать с мужским взглядом на мир, т.к. женское наслаждение не отчуждено целиком в символическом. Поэтому задачи схожие, но материал разный (культура), кроме того постановка задачи изначально создает асимметричность отношений. И психология мужчин и женщин отличается не потому что они не схожи, а потому что точки зрения разные (нет третьей нейтральной позиции).

Так вот гегельянский момент брака как раз в попытке превзойти эти психологические несоответствия (половые, гендерные, индивидуальные), создать некую надстройку, приводящую к целому. Иными словами, произвольность здесь кладется в основу, тем самым, придавая динамику противоречию. Сам тупик становится столь же неизбежным, сколь и невозможным (если вы следуете форме брака без уклонений). Тупик в браке — это имя отклонения от формы брака. В конечном счете, ведь невозможно сказать для чего непосредственно существует брак, он существует сам для себя — как однажды заявленная связь (определенного характера) между двумя людьми. Будучи этическим обязательством, брак пытается преодолеть естественность симпатий и чувств, хотя никогда не станет полностью свободен от вопросов удовольствия. Поэтому брак — это авантюра, в которой двое изобретают свой способ совместить невозможное (вместо кантовского «или долг, или удовольствие» получить «и то, и то», порой даже парадоксальным способом, например, жертвуя чем-то одним или тем и другим).

Гегель попытался это выразить весьма странным определением: «брак есть правовая любовь», и затем пояснял «…при таком определении из последней исключается все, что в ней преходяще, капризно, субъективно». Фактически, он указал на два важных момента. Во-первых, брак оформляет отношения (любовь), а не какую-то социально значимую функцию (деторождение, воспитание, наследование собственности и т.п.). Но, во-вторых, форму «брак по любви» берет у более сложной структуры — у развитого социума, обладающего культурой и правом, тем самым преодолевая частности. В связи с этим важно подчеркнуть, что, по мнению большинства антропологов и этнографов, брак «старше» любви. Так что Гегель говорит именно о «современной форме брака» (в которой в качестве участников союза выступают отдельные правомочные индивиды), а не о разного рода брачных договорах (которые изначально представляли собой обмен женщинами между племенами).

В любом случае, реальный брак — вещь, существующая не только при истинной любви, но и при ее смежных, суррогатных формах, и даже при ее отсутствии. Именно поэтому более важной чертой подлинного брака является верность. Отмечая важность этой черты, часто упоминают, что нельзя клясться в чувствах, ибо они мимолетны, но можно клясться в поступках, т.к. они в нашей власти. В подобной фразе есть доля истины, но есть и привкус моралина. Реальность чувства и воли, а также тех, событий, что происходят в жизни, «немного сложнее», хотя я не собираюсь оправдывать кого-либо. Важно понять, на ЧТО должна быть направлена эта верность в браке. И здесь вновь не обнаруживается никакого единого правила, поскольку требование верности не ограничивается сексуальной верностью партнеров (а в редких случаях последняя и вовсе оказывается не значима). Фантазмы, регулирующие брачно-семейную жизнь бывают самими разными. Поэтому для некоторых пар наибольшую значимость приобретает, например, верность неким идеям или мировоззрению, или совместным семейным ритуалам, или некоторой тайне (непризнанной, вытесненной информации). В любом случае просто так из своих фантазмов не выпрыгнуть, и поэтому важный момент в браке — чувство грани, т.е. того, что нельзя до конца понять в партнере, но следует принимать как его собственное ограничение. Нужно понимать, что став мужем/женой или даже любящим, человек не перестанет быть ревнивцем, невротиком, фетишистом, истеричкой и т.д. и т.п.

Подходящей формулой является выражение Монтеня: «Жениться, ничем не связывая себя, — предательство». Иными словами, неспособность признать за собой наличие таких обязательств, которые исполняются не ради себя, и не ради другого, а в некотором пространстве «так должно быть» (т.е. на формально-универсальном уровне — как если бы «для всех») и есть предательство того желания, что заявило о себе в форме брака. Верность, по сути, является не просто феноменологией брака (есть он или имитируется), но и важной частью «восприятия отношений». Последнее означает простую мысль: тот, кто понимает, что в отношениях всё выглядит иначе, чем из перспективы моего Эго, логично приходит к логике дара и обязательства, а значит, понимает необходимость верности. Быть верным, но не понимать зачем (а то и продолжать мыслить все в эго-перспективе) — это значит «быть верным, до удачного стечения обстоятельств».

Увы, рецептов нет и не будет. Я не большой любитель моралистов вроде Моруа, но в его фразе (в эпиграфе) есть важный момент — момент становления, которой происходит отнюдь не однажды. Пары либо находят сильную форму для своих отношений (что и сохраняет их), либо не находят, либо не ищут вовсе. Для одной пары работает наличие общего интереса или страсти, а для других работает напротив — расхождение в сферах действия, для третьих — здоровое соперничество. И работает нечто не потому что оно форма, а потому что работает. По странному стечению обстоятельств гораздо чаще что-то работает у тех, кто искал. Впрочем, отказ от поиска ответов — тоже ответ, и для некоторых вполне удовлетворительный.

в качестве иллюстраций к статье использованы работы художника Ярека Пучеля (Jarek Puczel)